ГАМ ВОКРУГ ГАМОВА

Я не имею права пренебрегать автобиографиями моих героев; тем более в особом случае Гамова, настолько эта личность своеобычна и настолько полно она отразилась в изданной самим Гамовым автобиографической книге. Ниже цитаты из этой книге приводятся курсивом без специальных ссылок. Предки матери Георгия Гамова, по семейному преданию, были запорожскими казаками, а его прадед по отцовской линии - офицером русской армии, которая этих казаков в конце 18-го века истребила. Отец преподавал литературу в одесской гимназии; его самого способного ученика звали Лев Бронштейн, который был более известен миру театральным псевдонимом своей матери - Троцкая. Ребенок рос, и родителям ничего не оставалось, кроме как определить его в университет, сначала Одесский, который почему-то назывался Новороссийским, а потом, когда уровень преподавания юношу все же не устроил, в Петроградский. Впрочем за время обучения Гамова университет вырос в Ленинградский, Это было время, когда преподавание в университетах перестраивалось с "научного" на "единственно верное", т.е. марксистское, отчего из Москвы наезжали специальные лекторы преподавать универсальный идеологический принцип всех советских ученых, "диалектический материализм". Экзамен для Гамова проходил драматически.

Один из вопросов был: "Какая разница между животными и человечком?" Вспомнив свое раннее религиозное образование, я уже был готов ответить: "Люди имеют души, а животные нет", что привело бы к полному провалу. Но я вовремя поправился и ответил: "Никакой!". "Неверно, - сказал экзаменатор. - Согласно вот этой книге, люди используют орудия производства, а животные нет."

И Гамов поставили оценку "удовлетворительно", на его академические успехи, к счастью, не повлиявшую. Гамов "единственно верный метод" казался сплошной ахинеей, но мы-то теперь знаем, что в нем содержался глубокий смысл: после его изучения все партийные документы начинали казаться большинству строго логичными. Меньшинство же, подобно Гамов, вынесло из изучения этого предмета, по его словам, только "единственно верное" истолкование различия между "диалектическим материализмом" и "матерным диалектом". При этом Гамов не забывал о развлечениях с друзьями: их все вокруг называли "три мушкетера". Это были, кроме одессита Гамов, бакинец Лев Ландау и полтавчанин Дмитрий Иваненко, в дальнейшем не последние люди в советской физике.

Нет, читались, конечно, и другие лекции тоже. Например, математик А.А.Фридман читал "Математические основы теории относительности". Он нашел ошибку у самого Эйнштейна. Причем ошибку математическую - идеологические ошибки у Эйнштейна находили другие, это было гораздо проще.
При университете работали целых два больших научно-исследовательских института. Одним из них, Рентгеновским институтом, в который настолько глубоко проник "единственно верный" метод, что его можно было назвать "Единственно Верным Рентгеновским Институтом", руководил академик Абрам Иоффе, и в нем работали сплошь ЕВРЕИ.

Зато другим руководил Дмитрий Рождественский, или "дядя Митя", в нем был только один сотрудник-еврей и назывался институт этот очень уместно ГОИ - Государственный Оптический Институт. Когда я закончил университет, профессор Рождественский взял меня аспирантом. Но поскольку я завершил сдачу экзаменов на год раньше, мне предложили год проработать временно преподавателем в Артиллерийской школе".

"Единственно верный" научный метод блюлся там не менее неукоснительно. Поелику Гамов Рождественскому с-гои-дился, он стал аспирантом и начал исследовать рефракцию стеклянных блоков в большом, наполненном водой сосуде, похожем на аквариум. Одновременно занимался и теоретическими исследованиями. Однако переход от теории к эксперименту требовал от Георгия пересечения Невы, а это было непросто. На трамвае эта операция затруднялась опасностью подхватить в давке тифозных вшей. Гамов предпочитал пересекать реку пешком по льду. Однако весной он нечаянно оказался в воде вместе с наручными часами, тогда большой редкостью. Владение методами экспериментальной физики помогло ему спасти часы: он искупал их в спирте и высушил. Но это было сигналом к тому, чтобы прекратить совмещать теоретическую физику с экспериментальной. Отныне Гамов стал теоретиком.

"Следующий год принес мне приятный сюрприз: когда я открыл Анналы Физики, в нем была моя с В.Прокофьевым статья об аномальной дисперсии света. Я даже не знал, что Рождественский, когда я уже бросил экспериментальную физику, дал ту же тему другому, более "рукастому" студенту, который довел ее до победного конца. Так появилась на свет моя первая и последняя статья по экспериментальной физике."

В 1928 г. с подачи профессора Хвольсона, ни одной лекции которого Гамов так и не посетил, хотя он и читал элементарную физику, Гамов был рекомендован постажироваться в знаменитый Геттингенский университет. Тогда еще такая форма обучения не была отставлена советчиками, хотя уже и появились трудности с валютой: никто не хотел принимать советские рубли. Но это не помешало Гамову устроиться с жильем и закрутиться в вихре квантовой механики. Он занялся теорией потенциального барьера. После Геттингена Гамов задержался в Копенгагене, где он работал с Н.Бором. Деньги подошли к концу, но Бор вызвался выбить стипендию.

"Работа в институте Бора была совершенно бесплатной; можно было приходить как угодно поздно и оставаться сколько угодно, играя в пинг-понг, обсуждая вопросы физики или что-то еще. Но было одно условие: Бор все время что-то обсуждал и не желал делать никаких математических выкладок... Передо мной не стояла опасность попасть на такую работу, ибо Бор знал, что я еще чаще, чем он, делаю ошибки в трудных вычислениях и не могу быть полезным в стилистике и грамматике какого-либо иностранного языка."

Тем не менее проведенные Гамовым вычисления вероятности того, что альфа-частицы, бомбардирующие атом, попадут в его ядро, совпали с результатами Резерфорда, и Бор посоветовал Гамову съездить в Англию, познакомить с ними Резерфорда. Ему, правда, удалось провести еще год в Кембридже, пользуясь стипендией Рокфеллеровского фонда, и выпустить там книгу о своих исследованиях. Зато его возвращение в Россию в 1931 г. было триумфальным. Газета "Правда" писала о пареньке "от станка" (то что Гамов никогда не подходил к станку не имело в глазах газеты никакого значения), который доказал капиталистам, что государство рабочих и крестьян может "рождать собственных Невтонов". Там же (на первой странице!) был тиснут длиннющий и архибездарный стих Демьяна Бедного (это при огромных-то "правдишных" гонорарах!). Героем стиха был Гамов, фамилия которого рифмовалась со словом "хамов", отнесенным, разумеется, не к нему.

Гамов стал преподавать в Ленинградском университете, но сразу стало ясно, что он не рожден жить на советской земле. Во главе науки встали коммунистические чиновники типа некого Гессена, который возглавил Физический институт Московского университета. По своей квалификации он был школьным учителем физики и, следовательно, физику знал. Но не настолько, чтобы проводить современные исследования. Зато Гессен сумел возглавить "единственно верную" кампанию против теории относительности А.Эйнштейна. Эйнштейн был объявлен врагом марксизма, народа и власти советов, поскольку он отрицал наличие "мирового эфира", существование которого было предусмотрено самим "диалектическим материализмом". При этом то, что Энгельс ставил существование эфира под сомнение, а другие классики по этому поводу не высказывались, имело не больше значения, чем связь Гамова со станком. Эфир существовал, а ученым-марксистам следовало искать его механические свойства и все тут! Причем долгий и трудоемкий путь прохождения научных идей через журналы и конференции Гессена не устроил; он сразу написал статью в "Советскую энциклопедию", куда должны поступать только выверенные научные материалы.

Группа физиков во главе с Г.Гамовым и Л.Ландау решила, что надо действовать. Свой протест они воплотили в шуточное письмо Гессену, где написали, что статья об "эфире" вдохновила их на поиски, что "старик Альберт - идиот-идеалист", а они готовы под руководством Гессена пуститься в исследования. Конечно, они подозревали, что Гессен вознегодует, но не думали, что до такой степени. В Рентгеновском институте и в Политехническом институте состоялась совместная массовая разборка, Л.Ландау и А.Бронштейна отстранили от преподавания, но не от научной работы. Гамову внешне не досталось: должны были проработать в Академии наук, но кто-то притормозил. Зато во многом стало ясно кто есть кто; кстати неблаговидна была роль академика Иоффе. Впрочем Гамову тоже досталось: он стал невыездным.
И решил бежать за границу на байдарке через Черное море в Турцию. Курс был проложен просто: днем горы позади и впереди, одни должны были исчезнуть, а другие показаться), о легенде по прибытии в Турцию (он назовется датчанином, покажет свои давно истекшие датские мотоциклетные права и попросится в посольство; там останется только связаться с Бором). Не учли неопытные мореплаватели только свою спортивную форму: чтобы преодолеть по морю такое расстояние требовалась хорошая атлетическая подготовка. А Гамовы через день путешествия изнемогли и заснули в своей байдарке. Зато ветер стал крепчать, появились на гребнях волн белые барашки. Так что пришлось повернуть и после невероятных мучений не выйти, а упасть на свой берег.

Осталось попробовать Мурманск, но там была нужна моторная лодка. Да и шансы на успех... Черт побери, почему Россия устроена так, что на Черном море нет островов?
Но через несколько дней после прибытия в Ленинград пришло письмо от Наркомпроса, извещавшее, что Гамов включен в советскую делегацию на Сольвейевский конгресс в Брюсселе по ядерной физике.

"Поехать в Брюссель означало остаться за границей, а я не хотел делать это без Ро. Таким образом, проблема была в том, чтобы получить второй паспорт или ослушаться распоряжения правительства и не поехать на конгресс.
Единственный человек, который мог мне помочь, был Николай Бухарин. Когда произошла наша встреча, он уже прошел свой зенит и был председателем комитета, надзиравшего за советской наукой и техникой, который, конечно, не имел никакого политического значения. Однажды он присутствовал на моей лекции в Академии Наук, где я рассказывал о термоядерных реакциях и об их роли в производстве солнечной энергии. После этого он предложил, чтобы я возглавил проект по разработке управляемой термоядерной реакции, и это еще в 1932 г.! На одну ночь в неделю мне будет дана для эксперимента вся электроэнергия Москвы и области. Я решил отказаться, ибо ничего бы не получилось."

Но Бухарин запомнил молодого ученого. Удовлетворить просьбу он уже своей властью не мог, зато перекинул Гамова к В.Молотову, который с улыбкой обещал решить этот вопрос. И решили: отказать, дабы не создавать опасного прецедента. Жены были более полезны как залог возвращения своих мужей, чем как стражи их морали за границей. Увидеть Молотова вторично не получалось, и Гамов пошел на опасный эксперимент.

- Я не поеду в Брюссель.

- Но вы обязаны ехать, вы представитель Советского Союза.

Я, несомненно, действовал как безумец, так нельзя было говорить с советским правительственным чиновником.

- Вы, конечно, можете меня послать под охраной до границы Советского Союза, - сказал я, - но охране не разрешат проводить меня до Брюсселя и она не заставит меня занять место в зале конгресса.

Я повернулся на каблуках и вышел вон. На несколько дней я остался в Москве, ожидая ареста. На следующий день раздался звонок. Кто-то из паспортного отдела просил меня придти и забрать паспорт.

- Второй паспорт тоже готов?

- Нет, только один.

- Позвоните мне, пожалуйста, когда оба паспорта будут готовы. Почему я должен дважды посещать вашу контору?

Такой же разговор состоялся через день и через два. На четвертый день тот же голос информировал меня, что оба паспорта готовы".

Так покинул СССР первый невозвращенец в ранге член-корреспондента Академии Наук. В своей автобиографии он даже не упоминает об избрании, настолько его волновали в то время другие проблемы. Но самый большой сюрприз преподнес Гамову в Париже Н.Бор: он сказал Гамову, что тот должен вернуться в Москву, ибо Бор лично поручился за него коммунисту, профессору П.Ланжевену и тот ходатайствовал перед Москвой - положение обязывает. Позднее этот разговор Бора станет лыком в строку с дезинформацией генерала Судоплатова, о том что Бор был советским агентом. Но в таком случае речь шла бы лишь о недоразумении между своими, так как, по Судоплатову, и Гамов тоже был советским агентом. Если оставить в стороне эти ГБ-истские трюки, то речь шла не только о репутации Бора; правительство могло и выдать советского гражданина, ведь в воздухе Парижа пахло народным фронтом. К счастью, Мария Кюри, по просьбе Гамова, переговорила с Ланжевеном и сообщила Гамову, что тот может остаться. Еще раз нельзя не поразиться сладкому прекраснодушию западных деятелей; они как бы не ведали, что дело идет о самой жизни двух людей. Я бы не поверил в искренность Бора, если бы сам не встречал таких, как он.

А дальше прошло много лет, занятых звездами, их пышными расцветами и чудовищными невзгодами, работой по созданию ядерного оружия (к атомной бомбе Гамов еще не был допущен из-за малости своего американского стажа: состояние в категории "порядочных людей" тогда к нему не приравнивалось), двадцатью двумя популярными книгами (не слишком ли много?), наконец, "экскурсом", как он сам его назвал, в генетику.

Вокруг Гамова всегда стоял "гам", т.е. обстановка легкого скандала. Он всегда шокировал академические круги, которые и сами были не прочь пошутить и посмеяться, в меру разыграть кого-то, вежливо съязвить. Но у Гамова это всегда получалось сверх меры. За официальным столом он начинал рассказывать скабрезную историю по-французски, не соизмеряя, из-за плохого владения языком, степени неприличности используемых выражений.

Популярные книги он не только писал, но и отчасти объяснял своему постоянному слушателю мистеру Томпкинсу, забавному, скромному, любознательному банковскому служащему, которого он выдумал. Но когда м-р Томпкинс появился в роли соавтора серьезной статьи Гамова по генетике, публикация затянулась, ибо редакторы оказались, как ни странно, народом начитанным... В этом "гаме" естественно затерялись голоса тех, кто считал Гамова достойным Нобелевской премии. Ученый может быть против "теории стационарного состояния". Но Гамова не пригласили, по его мнению, на Сольвейевский конгресс 1958 г. из-за критики этой теории, выполненной в форме пародии на ... Библию. Этому человеку было тесно в любых рамках, в том числе и в рамках портрета Нобелевского лауреата.