КАПИТАЛИСТИЧЕСКАЯ УГРОЗА

23-08-1997

В "Философии истории" Гегель выявил одну тревожную историческую закономерность - разрушение и падение цивилизаций в результате патологического гипертрофирования своих основополагающих принципов. Хотя лично я своим благосостоянием обязан финансовым рынкам, у меня возникают опасения, что неограниченное развитие капитализма laissez-faire (ничем не регулируемый рынок спроса-предложения - В.Л.) и распространение рыночных ценностей во все сферы жизни представляет угрозу для нашего открытого и демократического общества. Я думаю, что главным врагом открытого общества теперь является не коммунизм, а капитализм.

"Термин "открытое общество" принадлежит Анри Бергсону, впервые употребившему его в книге "Два источника морали и религии" (1932). Однако ввел в обиход его австрийский философ Карл Поппер в книге "Открытое общество и его враги" (1945). Поппер показал, что идеологии тоталитаризма, такие как коммунизм и нацизм, имеют нечто общее: все они претендуют на обладание абсолютной истиной. Но поскольку человечеству не дано познать абсолютной истины, этим идеологиям приходится прибегать к тирании, чтобы навязать свое представление обществу.

"Мне захотелось поглубже познакомиться с философией Карла Поппера и попытаться найти ответ на вопрос: почему абсолютная истина недоступна человеку? И я нашел ответ: потому что мы живем в том же мире, который пытаемся постичь, следовательно, наши представления могут влиять на ход событий, в которых мы принимаем участие. Если бы наши размышления принадлежали одному миру, а их предмет другому, истина была бы постижима: мы могли бы формулировать утверждения на основании фактов, а факты служили бы достоверным критерием проверки истинности наших утверждений.

Есть область, где эти условия в целом соблюдены. Это естественные науки. Однако в других сферах деятельности человека отношения между утверждениями и фактами менее четкие и однозначные. В области общественных отношений и политики представления субъектов участвуют в создании действительности (helр to determine reality). Здесь факты не обязательно являются достоверным критерием поверкиистинности утверждений. Существует двустороннее отношение - механизм обратной связи - между мышлением и событиями, которое я назвал "рефлексивностью". Этим понятием я оперирую при разработке своей теории истории.

Обоснована ли эта теория или нет, она оказалась весьма полезной для моей деятельности на финансовых рынках. Когда я заработал больше денег, чем лично мне было нужно, то решил основать фонд и задумался, на какое дело стоило бы отдать эти деньги. Пережив в своей жизни и нацистские гонения и коммунистическую тиранию, я пришел к выводу, что самым главным для меня является открытое общество.

Итак, я назвал свой фонд Фондом открытого общества и определил в качестве его целей достижение открытости закрытых обществ, укрепление жизнеспособности открытых и развитие критического мышления. Это было в 1979 г. Первую серьезную попытку основать такой фонд я предпринял в Южной Африке, однако она не увенчалось успехом. Система апартеида была настолько укоренена в обществе и настолько глубоко пронизывала всю его ткань, что все мои усилия оканчивались тем, что я становился частью системы, вместо того чтобы способствовать ее изменению. Тогда я обратил свое внимание на Центральную Европу. Здесь мне удалось добиться большего. В 1980 году я начал поддерживать движение "Хартия 77" в Чехословакии, а в 1981 году - "Солидарность" в Польше. В 1984 году я открыл фонд на моей родине, в Венгрии, в 1986 году - в Китае, в 1987 - в Советском Союзе и в 1988 - в Польше. С крушением советской системы моя деятельность по организации фондов активизировалась. К настоящему моменту я создал сеть фондов, охватывающую более двадцати пяти стран (помимо Китая, где мы закрыли фонд в 1989 году).

Распад коммунистической системы создал условия для создания всемирного открытого общества, однако западные демократии оказались не на высоте положения. Новые режимы, складывающиеся на территории бывшего Советского Союза и бывшей Югославии, имеют мало общего с открытыми обществами. Такое впечатление, что союз западных держав больше не знает, в чем смысл его существования, так как он привык самоопределяться в терминах коммунистической угрозы, а ее больше нет. Что касается людей, живущих в бывших коммунистических странах, они, возможно, и стремились к открытому обществу, когда страдали от деспотии, однако теперь, когда коммунистическая система рухнула, их больше всего волнуют вопросы выживания. После того, как система коммунизма продемонстрировала свою несостоятельность, наступило всеобщее разочарование в универсальных всеобъемлющих идеях и концепциях, а открытое общество именно таковым и является.

Эти соображения заставили меня пересмотреть мою веру в открытое общество. В течение пяти или шести лет после падения Берлинской стены я занимался практически исключительно преобразованием бывшего коммунистического мира. Однако в последнее время я обратил свое внимание на наше собственное общество. Я почувствовал острую необходимость пересмотреть концептуальную схему, которой я руководствовался, открывая эти фонды. В результате этого пересмотра я пришел к выводу, что понятие открытого общества не потеряло своей важности и значения. Однако необходимо внимательнейшим образом пересмотреть и переформулировать это понятие.

 

Новый враг

Я утверждаю, что для открытого общества существует угроза и с противоположного направления - со стороны гипертрофированного индивидуализма. Слишком жестокая конкуренция и слишком вялая кооперация могут привести к крайней степени поляризации богатства и вызвать нестабильность.

 

Если и есть сегодня в нашем обществе господствующая идея, - это вера в магическую силу рынка. В соответствии с теорией капитализма "laissez-faire", общее благо наилучшим образом достигается на пути необузданной погони за собственным интересом. И если не уравновесить ее признанием общего интереса, преобладающего над частными, нашей сегодняшней системе - которую, при всех ее несовершенствах, все же можно признать открытым обществом, - грозит катастрофа.

Однако, мне хотелось бы подчеркнуть, что я не отношу капитализм "laissez-faire" к той же категории, что нацизм или коммунизм. Идеологии тоталитаризма ставят своей целью разрушение открытого общества- политика "laissez-faire" также может ставить его под угрозу, однако непреднамеренно, без умысла. Фридрих Хайек, один из проповедников "laissez-faire", был в то же время страстным приверженцем открытого общества.

Тем не менее, учитывая, что коммунизм и даже социализм в настоящее время полностью дискредитированы, я считаю угрозу со стороны "laissez-faire" более актуальной и серьезной, чем со стороны идеологий тоталитаризма. Мы сейчас пользуемся плодами поистине глобальной рыночной экономики, в которой товары, услуги, капитал и даже люди перемещаются вполне свободно, однако мы никак не можем осознать необходимость защищать и укреплять ценности и институты открытого общества. Подобная ситуация уже имела место в конце прошлого века. Это был золотой век капитализма, когда господствовал принцип "laissez-faire".

Похожее мы наблюдаем сейчас. Ситуация прошлого века была в некоторых отношениях даже более стабильной. Существовала империя - Великобритания, которая была готова в любой момент отправить свои канонерки в самый отдаленный регион, так как, будучи главным бенефициарием системы, она была кровно заинтересована в ее поддержании и сохранении.

Сегодня Соединенные Штаты не хотят играть роль мирового жандарма. Кроме того, раньше был золотой стандарт, теперь же основные валюты колеблются и сшибаются друг с другом как континентальные платформы. Однако первая мировая война положила конец безраздельной власти свободного рынка, царившего сто лет назад. На авансцену вышли идеологии тоталитаризма, и к концу второй мировой войны между странами практически отсутствовало движение капитала. Насколько же сейчас мы ближе краху, если только не извлечем уроков из прошлого!

Хотя теория "laissez-faire" не противоречит принципам открытого общества так, как марксизм-ленинизм или нацистские идеи чистоты расы, у всех этих теорий есть нечто общее: все они пытаются подвести научный фундамент под свои притязания на обладание абсолютной истиной. Основной научной базой идеологии "laissez-faire" является теория о том, что свободная рыночная конкуренция приводит спрос и предложение в равновесие и таким образом обеспечивает оптимальное распределение ресурсов. Это положение приобрело широкое распространение как вечная и абсолютная истина, и в некотор ом смысле это так и есть. Экономическая теория является аксиоматической системой: выводы истинны в той и только в той мере, в какой истинны исходные посылки. Однако если внимательнее рассмотреть посылки, обнаруживается, что они не соответствуют реальному миру. В исходном варианте теория совершенной конкуренции - естественного равновесия спроса и предложения - исходила из постулирования совершенного знания, однородных и легко делимых продуктов, а также достаточно большого числа участников рынка, чтобы ни один отдельно взятый участник не мог повлиять на рыночную цену.

Предположение совершенного знания оказалось недействительным, поэтому с ним поступили хитроумным способом. Предложение и спрос стали рассматриваться как две независимо данных величины. Это условие представлялось в качестве методологического требования, а не исходной посылки. Утверждалось, что экономическая теория изучает отношения между предложением и спросом- следовательно, она должна рассматривать и то и другое как данное.

Как я показал в других работах, условие независимой данности предложения и спроса не соответствует действительности, по крайней мере в отношении финансовых рынков - а финансовые рынки играют ключевую роль в распределении ресурсов. Покупатели и продавцы на финансовых рынках стремятся прогнозировать и учитывать при принятии решений будущее поведение акций или валют, которое на самом деле зависит от этих решений. Форма кривых спроса и предложения не может считаться данной, так как обе они включают ожидания относительно событий, складывающихся в соответствии с этими ожиданиями. Действует двусторонний механизм обратной связи между мышлением участников рынка и ситуацией, о которой они размышляют - "рефлексивность". Действием этого механизма объясняется как несовершенное понимание участников (признание коего составляет основу открытого общества), так и неопределенность процесса, в котором они принимают участие.

Если кривые спроса и предложения не являются независимо данными, как определяются рыночные цены? Рассматривая поведение финансовых рынков, можно обнаружить, что вместо того чтобы стремиться к равновесию, цены продолжают колебаться, причем это колебание находится в некой зависимости от ожиданий продавцов и покупателей.Наблюдаются продолжительные периоды, когда цены далеко отклоняются от какого бы то ни было теоретического равновесия. Даже если в конечном итоге они стремятся вернуться к исходному положению, равновесие оказывается иным, чем если бы оно было без этого промежуточного периода. И тем не менее теория равновесия продолжает существовать. Легко видеть почему: без нее экономическая наука была бы не в состоянии объяснить, как формируются цены.

В отсутствие равновесия утверждение, что свободный рынок обеспечивает оптимальное распределение ресурсов, теряет обоснованность. Якобы научная теория, выдвигавшаяся в качестве обоснования этого утверждения, оказывается аксиоматической системой, где выводы содержатся в посылках и не всегда подтверждаются эмпирическими фактами. Не слишком ли похоже это на марксизм, который также претендовал на научный статус своих догматов?

Я вовсе не имею в виду, что экономическая теория намеренно искажала реальность в политических целях. Но пытаясь подражать достижениям (и завоевать престиж) естественных наук, экономическая теория замахнулась на невозможное. Теоретические построения в области социальных наук со своим предметом связаны по принципу рефлексивности. То есть эти теоретические построения могут влиять на ход событий так, как не могут влиять естественнонаучные теории. В соответствии со знаменитым принципом неопределенности Гейзенберга акт наблюдения может влиять на поведение квантовых частиц- но этот эффект создается именно наблюдением, а не самим принципом неопределенности.

В социальной области теории имеют свойство изменять свой предмет. Экономическая теория осознанно отказывается признавать и учитывать рефлексивность.

Из-за этого она искажает свой предмет и оказывается беззащитной перед идеологией laissez-faire, которая использует ее в своих целях.

Прежде всего, превращению экономической теории в идеологию, враждебную открытому обществу, способствует посылка о совершенном знании, которая сначала постулируется открыто, а затем протаскивается под видом методологического приема. Да, существуют веские аргументы в пользу рыночного механизма, однако они состоят не в том, что рынки совершенны, а в том, что в мире, где господствует несовершенное понимание, рынки являются эффективным механизмом обратной связи, позволяющим оценивать результаты ваших решений и исправлять ошибки.

В любом виде посылка о совершенном знании противоречит понятию открытого общества (которое исходит из того, что наше понимание ситуации, в которой мы находимся, несовершенно в своей основе). Это абстрактное утверждение, поэтомумне необходимо рассмотреть конкретные примеры того, каким образом идеи "laissez-faire" могут представлять угрозу открытому обществу. Я сосредоточу свое внимание на трех вопросах: экономической стабильности, социальной справедливости и международных отношениях.

 

Экомическая стабильность

Экономическая теория создала искусственный мир, в котором выбор участников и возможности, открывающиеся перед ними, находятся вне зависимости друг от друга, а цены стремятся к равновесию, обеспечивающему баланс этих двух сил. Однако на финансовых рынках цены представляют собой не просто пассивное отражение независимо данных спроса и предложения- они играют активную роль в формировании и выбора, и возможностей. Это рефлексивное взаимодействие придает финансовым рынкам внутреннюю нестабильность. Идеология "laissez-faire" отрицает нестабильность и противостоит любым формам государственного вмешательства, направленного на сохранение стабильности. История показала, что финансовые рынки подвержены обвалам, которые вызывают экономический спад и социальные волнения. Как следствие борьбы с такими обвалами сложилась система центральных банков и других форм регулирования. Идеологи "laissez-faire" часто утверждают, что к обвалам приводили именно неадекватные меры в области регулирования, а не нестабильность рынков. В этом утверждении есть доля истины, так как если наше понимание по природе своей несовершенно, то и наше регулирование не может быть совершенным. Но все же это утверждение звучит неубедительно, так как оно оставляет в стороне вопрос о том, а зачем, собственно, понадобилось применять регулирующие меры, почему в них возникла необходимость. Таким образом, исходный вопрос замалчивается при помощи подстановки совсем другого утверждения: поскольку регулирующие меры несовершенны, нерегулируемые рынки совершенны.

 

Эти утверждения основываются на исходной посылке о совершенном знании: если некое решение неправильно, противоположное ему решение должно быть правильным. Однако, в отсутствие совершенного знания порочны и свободные рынки, и регулирование. Стабильность возможно сохранить только в случае, если приложить сознательное усилие к ее сохранению. Даже и тогда будут происходитьобвалы, так как государственная политика часто несовершенна. Если происходят достаточно серьезные обвалы и сбои, они могут привести к возникновению тоталитарных режимов.

Нестабильность вовсе не ограничивается финансовыми рынками: она оказывает влияние на ценности, которыми люди руководствуются в своих действиях. Экономическая теория рассматривает ценности как данное. Когда экономическая теория только зарождалась, во времена Адама Смита, Давида Рикардо и Альфреда Маршалла, это предположение было обоснованным, так как тогда у людей действительноимелись четкие ценности и твердые моральные ориентиры. Сам Адам Смит свою экономическую теорию сочетал с моральной философией.

Под внешним слоем индивидуальных предпочтений, которые выражались в поведении на рынке, у каждого человека скрывалась система морально-нравственных принципов, которыми определялось его поведение вне рыночного механизма. Глубоко укорененные в традиции, религии и культуре, эти принципы не всегда были рациональными в смысле обеспечения сознательного выбора из возможных альтернатив. Более того, они часто не могли даже удержать свои позиции перед лицом появившихся альтернатив. Рыночные ценности подорвали традиционные ценности. Все это время идет постоянная борьба между рыночными и другими, более традиционными системами ценностей, вокруг которойразгораются страсти и противоречия. По мере того как рыночные отношения получают все большее распространение, все труднее поддерживать миф, что люди действуют на основании данной системы нерыночных ценностей. Реклама, маркетинг, даже упаковка, - все это направлено на активное формирование вкусов и предпочтений людей и на однозначное определение их выбора, а вовсе не на простое соответствование имеющимся у людей потребностям, как утверждает теория "laissez-faire". Потерявшие четкие ориентиры, неуверенные в своих убеждениях, люди все больше полагаются на деньги как критерий ценности. То, что дороже, то и лучше. Ценность произведения искусства определяется ценой, которую за него можно получить.

Люди заслуживают уважения и восхищения, потому что они богаты. То,что являлось средством обмена, узурпировало место основополагающих ценностей, переставив с ног на голову отношение, постулируемое экономическойтеорией. Былые профессии превратились в сферы бизнеса. Культ успеха вытеснил веру в принципы. Общество потеряло свои ориентиры.

 

Социальный дарвинизм

Считая спрос и предложение данным и объявляя государственное регулирование абсолютным злом, идеология "laissez-faire" фактически отбросила идею перераспределения дохода или богатства. Я согласен, что все попытки осуществить перераспределение снижают эффективность функционирования рынка, однако из этого не следует, что не нужно делать таких попыток. Аргументация "laissez-faire" основывается на том же подразумеваемом требовании совершенства, что и коммунистическая. Она утверждает, что если перераспределение вызывает неэффективность и дисбалансы, проблема решается отменой перераспределения - точно так же как коммунистическое утверждение о том, что раз дублирование, связанное с конкуренцией, расточительно, нужна централизованная -плановая экономика. Однако совершенство недостижимо. Богатство сосредоточивается в руках его владельцев, и если нет механизма перераспределения, неравенство может перерасти приемлемые рамки. "Деньги - как навоз. Не приносят пользы, если их не разбросать". Фрэнсис Бэкон был глубоким экономистом.

 

Аргументация "laissez-faire" против перераспределения доходов прибегает к докторине выживания сильнейших. Однако эту аргументацию подрывает тот факт, что богатство передается по наследству, а второе поколение редко бывает таким же сильным и способным, как первое. В любом случае есть что-то странное в том, чтобы превращать выживание сильнейшего в основополагающий принцип цивилизованного общества. Этот социальный дарвинизм базируется на устаревшей эволюционной теории, точно так же как теория равновесия в экономике восходит к ньютоновой физике. На самом деле в основе эволюции видов лежит принцип мутации, а мутация действуетгораздо более неоднозначным образом. Виды и среда их обитания находятся в состоянии взаимодействия, и один вид является частью среды для другого.

Здесь наблюдается рефлексивный механизм, сходный с рефлексивностью вистории, с той разницей, что в истории этот механизм приводится в действие не мутациями, а ложными представлениями. Я говорю об этом здесь, потому что социальный дарвинизм является одним из таких неправильных представлений, которое сегодня направляет ход человеческих дел. Главное, что мне хотелось бы подчеркнуть, - что сотрудничество в той же мере является частью системы, что и конкуренция, а лозунг "выживает сильнейший" искажает этот факт.

 

(Продолжение в следующем номере)

Перевод Т.Чернышевой.

 

Первая публикация - "Atlantic Monthly", June, 1997

Комментарии

Добавить изображение