КАПИТАЛИСТИЧЕСКАЯ УГРОЗА

(Окончание. Начало в "Лебеде" N 30)

Международные отношения

Идеология "laissez-faire" разделяет некоторые свои недостатки с другой лженаукой - геополитикой. У государств нет принципов, только интересы, - говорят геополитики, а эти интересы определяются геополитическим положением и другими исходными данными. Этот детерминистский подход основывается на устаревшем представлении девятнадцатого века о научном методе и страдает по крайней мере от двух вопиющих изъянов, которые в экономической доктрине "laissez-faire" выражаются несколько менее очевидно.

Один из этих изъянов состоит в том, что государство рассматривается как неделимая единица анализа, так же как в экономике - отдельный человек. Есть некоторое противоречие в том, что с одной стороны отрицается роль государства в экономике, а с другой - оно наделяется абсолютными полномочиями в международных отношениях. Но это ладно.

Существует более неотложная практическая сторона проблемы. Что происходит, когда распадается государство? Геополитические реалисты оказываются застигнутыми врасплох.

Именно это произошло, когда распался Советский Союз и Югославия. Кроме того, геополитика не признает существование общих интересов помимо национальных интересов. После гибели системы коммунизма современное состояние дел, каким бы несовершенным оно ни было, можно назвать всемирным открытым обществом. Нет больше угрозы извне, от той или иной идеологии тоталитаризма, стремящейся к мировому господству. Угроза исходит изнутри, от местных тиранов, стремящихся добиться господства внутри страны при помощи внешних конфликтов. Она может также исходить от суверенных государств, пусть демократических, но преследующих свои интересы в ущерб общим интересам.

Международное открытое общество может стать своим собственным злейшим врагом. Холодная война обеспечивала исключительно стабильную ситуацию. Две системы, воплощающие полярные концпепции общественной организации, боролись за мировое господство. Однако им приходилось уважать жизненные интересы друг друга, так как каждая из сторон была способна полностью уничтожить другую в тотальной войне. Это накладывало жесткие ограничения на масштабы конфликтов- местные конфликты, в свою очередь, сдерживались опасностью перерастания в глобальный конфликт. Этому исключительно стабильному мировому порядку пришел конец в результате внутреннего распада одной из двух сверхдержав. Нового мирового порядка не возникло. Начался период отсутствия порядка.

Идеология "laissez-faire" никак не помогает нам справиться с этой проблемой. Она не признает необходимости мирового порядка. Предполагается, что некий порядок должен возникать в результате того, что каждое государство преследует свой интерес. Однако, следуя принципу выживания сильнейшего, государства думают прежде всего о себе, о своей силе и благосостоянии и не хотят идти на жертвы ради общего блага.

Нет необходимости пугать предсказаниями об ожидающем нас крахе системы мировой торговли, чтобы показать, что идеология "laissez-faire" несовместима с понятием открытого общества. Достаточно вспомнить о том, как свободный мир не протянул руку помощи странам, где рухнула коммунистическая система. Система грабительского капитализма, воцарившаяся в России, настолько чудовищна, что в случае появления сильного харизматического лидера люди вполне могут пойти за ним, если он пообещает национальное возрождение даже за счет ущемления гражданских свобод.

Если говорить об извлечении уроков из данной ситуации, то вот главный урок: крушение деспотического режима не означает автоматического установления открытого общества. Открытое общество не сводится к отсутствию государственного вмешательства и тирании. Это сложнейшая, тончайшая структура, и чтобы создать ее, необходимы сознательные усилия. Так как она сложнее организована, чем система, на место которой она приходит, требуется внешняя помощь, чтобы процесс преобразований пошел быстро. Однако сочетание идей "laissez-faire", социального дарвинизма и геополитического реализма, господствовавшее в Соединенных Штатах и Великобритании, оказалось разрушительным для надежд на строительство открытого общества в России. Если бы у руководства этих стран было иное мировоззрение, они могли бы создать прочные основы для всемирного открытого общества.

В то время, когда происходило крушение Советской системы, был шанс заставить ООН функционировать именно так, как она первоначально задумывалась. Михаил Горбачев посетил ООН в 1988 году и обрисовал свое видение сотрудничества двух сверхдержав с целью установления мира и безопасности во всем мире. Теперь этот шанс утрачен. ООН полностью дискредитировала себя как организация поддержания мира. Босния нанесла такой же урон репутации ООН, как Абиссиния Лиге Наций в 1936 году ( имеется в виду захват Абиссинии Италией, чему никак не могла противодействовать Лига Наций - В.Л.).

В нашем всемирном открытом обществе нет институтов и механизмов, необходимых для его сохранения, однако имеется политическая воля к их созданию. Я осуждаю распространенное мнение, состоящее в том, что неограниченное и ничем не сдерживаемое преследование собственных интересов в конечном итоге увенчается установлением международного равновесия. Мне представляется, что такая уверенность безосновательна. Я уверен, что концепция открытого общества, которая нуждается в определенных институтах для своей защиты, способна оказаться более ценным руководством к действию. При нынешнем положении дел не требуется большого воображения, чтобы увидеть, что всемирное открытое общество, которое мы имеем в настоящее время, вполне может оказаться временным явлением.

Обетование погрешимости

Понятие открытого общества легче определять путем поиска его врагов, чем через позитивное содержание. Однако, без такого позитивного содержания открытое общество обречено пасть жертвой своих врагов. Сообщество людей должно объединяться неким общим интересом, однако открытое общество не является сообществом в традиционном смысле слова. Это - абстрактная идея, универсальное понятие. По общему признанию, существует мировое сообщество- на всемирном уровне существуют общие интересы, такие как сохранение окружающей среды и предотвращение войны. Однако эти интересы относительно слабы в сравнении с особыми, частными интересами. Они не пользуются существенной поддержкой в мире, состоящем из суверенных государств. Более того, открытое общество как универсальное понятие не признает каких бы то ни было границ. Единство и сплоченность любого общества основывается на общих ценностях.

Эти ценности укоренены в культуре, религии, истории и традиции. Когда у общества нет границ, где тогда искать эти общие ценности? Я считаю, есть только один возможный источник: само понятие открытого общества.

Чтобы соответствовать этой роли, понятие открытого общества должно быть пересмотрено. Мне кажется, стоит отказаться от резкого противопоставления открытости и закрытости и посмотреть на открытое общество как на некую золотую середину, где, с одной стороны, права личности защищены, а с другой, имеются некие общие ценности, цементирующие общество. Эта золотая середина подвергается угрозам со всех сторон. С одной стороны, коммунистические и националистические доктрины грозят засильем государства в экономике. С другой, капитализм "laissez-faire" усугубит нестабильность, которая в конечном итоге окончится крахом. Есть и другие варианты. Ли Куан Ю в Сингапуре предлагает так называемую азиатскую модель, сочетающую рыночную экономику с репрессивным режимом. В мире сейчас так много мест, где государственный контроль теснейшим образом связан с созданием личных состояний, что можно говорить о грабительском капитализме, или "гангстерском государстве", как о новой угрозе открытому обществу.

Я рассматриваю открытое общество как общество, открытое для усовершенствования. Мы должны начать с признания нашей собственной подверженности ошибкам и заблуждениям, которая распространяется не только на наши умственные построения, но и на наши институты. Методом проб и ошибок можно поправлять несовершенства. Открытое общество не просто разрешает этот процесс проб и ошибок, но и приветствует его, гарантируя свободу выражения и защищая инакомыслие. Открытое общество предлагает перспективу неограниченного прогресса. В этом отношении оно сходно с научным методом. Однако наука в своем распоряжении имеет объективные критерии - а именно факты, в соответствии с которыми может оцениваться процесс. К сожалению, в человеческих делах факты не являются достоверным критерием истины, тем не менее нам нужны некие общепризнанные стандарты, в соответствии с которыми можно было бы оценивать этот процесс проб и ошибок. Все культуры и религии предлагают такие стандарты- открытое общество не может без них обойтись.

Прогрессивное отличие открытого общества состоит в том, что в то время как большинство культур и религий считает собственные ценности абсолютными, открытое общество, которое осознает существование множества культур и религий, должно относиться к собственным признаваемым ценностям как подлежащим обсуждению и выбору. Чтобы такие дискуссии были возможны, должно быть достигнуто общее соглашение по крайней мере по одному пункту: что открытое общество является желаемой формой общественной организации. Люди должны обладатьсвободой мысли и дела, с учетом ограничений, накладываемых общими интересами. Эти ограничения также должны определяться методом проб и ошибок.

Декларация независимости может считаться достаточно удачной апроксимацией принципов открытого общества, однако, вместо того, чтобы заявлять, что эти принципы самоочевидны, нам надо бы сказать, что они не противоречат утверждению, что мы подвержены заблуждениям. Может быть, признание нашего несовершенного понимания могло бы способствовать восприятию открытого общества как желаемой формы общественной организации? Я думаю, что могло бы, хотя на этом пути и имеются громадные препятствия. Мы должны сделать нашу веру в приверженность ошибкам такой же сильной, какова наша вера в абсолютную истину. Однако если абсолютная истина недостижима, как же тогда нам считать абсолютной истиной нашу подверженность заблуждениям?

Это очевидный парадокс, однако он разрешаем. Первое суждение, состоящее в том, что наше понимание несовершенно, не противоречит второму суждению: что мы должны воспринимать первое суждение в качестве догмата веры. Потребность в догматах веры возникает именно потому, что наше понимание несовершенно. Если бы мы имели совершенное знание, не было бы необходимости в верованиях. Но чтобы признать эту линию рассуждений, требуется полностью пересмотреть ту роль, которую мы отводим нашим верованиям.

Мысль о том, что мы так или иначе воплощаем абсолютную истину, глубоко присуща нашему мышлению. Мы можем обладать критическими способностями, однако неспособны отделиться от самих себя. Постигли мы истину и нравственные законы или нет, однако прежде всего нам необходимо заботиться о собственных интересах и о нашем собственном "я". Следовательно, если существуют такие вещи как истина и справедливость - а мы считаем, что существуют - тогда мы хотим обладать ими. Мы требуем истинности от религии, а недавно начали требовать ее и от науки. Вера в принцип подверженности ошибкам представляет неадекватную замену. Это исключительно сложное понятие, с которым гораздо труднее работать, чем с более примитивными верованиями, такими как "моя страна" (или "моя компания", "моя семья"), "правота" или "заблуждение".

Если так тяжело смириться с идеей нашей подверженности ошибкам, что же делает ее такой привлекательной? Самый сильный аргумент в ее пользу состоит в результатах, которые она способна произвести. Открытые общества, как правило, более процветающие, новаторские, способствующие развитию творческого потенциала, чем закрытые. Но опасно ограничивать оценку верования одним критерием успеха, поскольку, если моя теория рефлексивности имеет основания, успех не тождественен правоте. В области естественных наук теории должны быть верными (в том смысле, что предсказания и объяснения, производимые ими, должны соответствовать фактам), чтобы быть действенными (в смысле производства полезных предсказаний и объяснений). Однако в социальной области эффективность и действенность не всегда идентичны правоте благодаря рефлексивной связи между мышлением и реальностью. Как я упомянул выше, культ успеха может стать источником нестабильности в открытом обществе, потому что он может подорвать наше ощущение правоты или заблуждения. Именно это и происходит сегодня в нашем обществе. Нашему представлению о верном и неверном угрожает наша зацикленность на успехе, мерилом которому являются деньги. Все средства хороши, если вы победитель. Если бы успех был единственным критерием, открытое общество проигрывало бы идеологиям тоталитаризм - как это, собственно, и происходило во многих случаях. Гораздо легче аргументировать собственный интерес, чем прорваться сквозь всю схоластику абстрактных умозаключений от принципа подверженности ошибкам к концепции открытого общества.

Концепция открытого общества нуждается в более прочном обосновании. Должна существовать преданность идее открытого общества, поскольку это правильная форма социальной организации. Но к такой преданности нелегко прийти.

Я верю в открытое общество, потому что оно лучше позволяет нам развивать наш потенциал, чем общественная система, претендующая на обладание абсолютной истиной. Более перспективно в целях достижения свободы и процветания признавать непостижимость истины, чем отрицать ее. Однако здесь есть проблема: я достаточно привержен стремлению к истине, чтобы считать убедительными доводы в пользу открытого общества, однако я не уверен, что другие люди будут разделять мою точку зрения. Учитывая наличие рефлексивной связи между мышлением и реальностью, истина не является абсолютно необходимой для достижения успеха.

Некоторые конкретные цели достигаются искажением или отрицанием истины, а люди могут быть более заинтересованы в достижении своих конкретных частных целей, чем в достижении истины. Только на самом высоком уровне абстракции, когда мы рассматриваем смысл жизни, истина приобретает первостепенное значение. Даже и тогда обман может быть предпочтительней истины, так как жизнь заканчивается смертью, а смерть трудно принять. На самом деле, можно утверждать, что открытое общество представляет собой оптимальную форму общественной организации для того, чтобы взять максимум от жизни, а закрытое общество есть форма, более приспособленная для приятия смерти. Анализ, идущий до конца, свидетельствует, что вера в открытое общество является вопросом выбора, а не логической необходимости.

И это не все. Даже если понятие открытого общества было бы общепризнанным, этого было бы недостаточно для обеспечения свободы и процветания. Открытое общество лишь задает пространство, в котором возможно примирение различных взглядов на социальные и политические вопросы- оно не ставит четко определенных социальных целей. А если бы ставило, это не было бы открытое общество. Это означает, что люди помимо своей веры в открытое общество должны иметь и какие-то иные верования. Только в закрытом обществе понятие открытого общества является достаточной основой для политического действия- в открытом обществе недостаточно быть демократом, надо быть либеральным демократом или социал-демократом, или христианским демократом, или еще каким-то демократом. Общая вера в открытое общество является необходимым, но не достаточным условием для свободы и процветания и всех замечательных вещей, которые ожидаются от открытого общества.

Можно видеть, что понятие открытого общества является по-видимости неисчерпаемым источником сложностей. И этого следовало ожидать. Ведь, в конце концов, открытое общество основывается на признании нашей подверженности ошибкам. Поистине, не подлежит сомнению, что наш идеал открытого общества недостижим. Идея обладания его готовым проектом внутренне противоречива. Это не означает, что мы не должны стремиться к нему. В науке ведь тоже абсолютная истина недостижима.

Однако, посмотрите, какого прогресса добилось человечество, стремясь к абсолютной истине. Таким же образом и открытое общество может быть апроксимировано в большей или меньшей степени.

Выводить политическую или социальную повестку дня из философской, эпистемологической дискуссии представляется безнадежным делом. Тем не менее это возможно. Имеются исторические прецеденты. Эпоха Просвещения явилась эпохой торжества человеческого разума и она вызвала к жизни Декларацию независимости и Билль о правах. Вера в разум была доведена до крайности во время Французской революции, что имело неприятные побочные следствия. Тем не менее, это положило начало Современности. Вот уже двести лет мы живем в эпоху Разума и, будучи разумными людьми, мы должны признать, что разум имеет свои ограничения. Пришло время разрабатывать концептуальную схему, исходя из нашей подверженности ошибкам.

Перевод Т.Чернышевой
Первая публикация "Atlantic monthly", June, 1997.