ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО МОСКОВСКИМ ПИСАТЕЛЯМИ КИНЕМАТОГРАФИСТАМ

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО МОСКОВСКИМ ПИСАТЕЛЯМ И КИНЕМАТОГРАФИСТАМ

В редакцию газеты "Литературная Россия"
(Это письмо никогда не было напечатано "Литературная Россией" - В.Л.)

Александр Галич

29 декабря 71 года Московский секретариат СП, действуя от вашего имени, исключил меня из членов Союза писателей. Через месяц секретариат СП РСФСР единогласно подтвердил это исключение.

Еще некоторое время спустя я был исключен из Литфонда и (заглазно) из Союза работников кинематографии.

Сразу же после первого исключения были остановлены все начатые мои работы в кино и на телевидении, расторгнуты договора.

Из фильмов, уже снятых при моем участии, - вычеркнута моя фамилия. Таким образом, вполне еще, как принято говорить в юридических документах, "дееспособный" литератор, я осужден на литературную смерть, на молчание.

        Разумеется, у меня есть выход. Года эдак через два-три, написав без договора (еще бы!) некое "выдающееся" произведение, добиться того, чтобы его кто-то прочел и где-то одобрили, приняли к постановке или печати, и тогда я снова войду в дубовый зал (комнату № 8) Союза писателей, и меня встретят улыбками товарищи Васильев, Алексеев, Грибачев, Лесючевский и сам товарищ Медников (может быть?) протянет мне руку, а потом меня восстановят в моих литературных правах.

        Но беда в том, что вышеупомянутые товарищи и я по-разному по мерке великих мировых на литературное творчество и на понятие "выдающееся" произведение, и, таким образом, боюсь, сцена в дубовом зале относится к области чистой научной фантастики.

        Меня исключили втихомолку, исподтишка. Ни писатели, ни кинематографисты официально не были поставлены (и не поставлены до сих пор) об этом в известность.

Потому-то я и пишу это письмо. Пишy его, чтобы прекратить слухи, сплетни, туманные советы и соболезнования. Меня исключили за мои песни, которые я не скрывал, которые пел открыто, пока в 1968 году тот же секретариат СП не попросил меня перестать выступать публично.

        Многие из вас слышали эти песни.

        Зa что же меня лишили возможности работать?

        Предлоги: выход книжки моих стихов в некоем эмигрантском издании, без моего ведома и согласия, с искаженными текстами и перевранной биографией (факт, который почему-то особенно ставил мне в вину драматург Арбузов), упоминание моего имени заграничными радиостанциями: какой-то мифический протокол о задержании милицией в некоем городе молодого человека, который обменивал или продавал некие мои пленки, которые он якобы сам, с моего голоса, записывал в некоем доме,- все это, разумеется, и есть только предлоги.

        Предлогом является и мое номинальное избрание в члены-корреспонденты советского Комитета защиты прав человека. Ни в уставе Союза советских писателей (старом и новом), ни в не уставе CPК - нигде не сказано, что советский литератор не имеет права принимать участие в работе организации, ставящей себе задачей легальную помощь советским и органам правосудия и закона.

        Я писал свои песни не из злопыхательства, не из желания выдать белое за черное, не из стремления угодить кому-то на Западе. Я говорил о том, что болит у всех и у каждого, здесь, в нашей стране, говорил открыто и резко.

Что же мне теперь делать?

        В романе "Иметь и не иметь" умирающий Гарри Моргай говорит: "Человек один ни черта не может". И все-таки я думаю, что человек, даже один, кое-что может, пока он жив. Хотя бы продолжать свое дело.

      Я жив. У меня отняты мои литературные права, но остались обязанности - сочинять свои песни и петь их.

С уважением Александр Галич. (1972)

* Письмо с некоторыми сокращениями опубликовано 17 сентября 1988 г. в газете "Вечерняя Моcква".

В марте 1988 года я (Валерий Лебедев) написал прошение от имени дочери Галича Алены Архангельской о восстановлении его в союзах писателей и кинематографистов. Текст был аналогичен и гласил: