Впечатления от "Метанойи"
22-10-1999Речь здесь пойдет только о собственно "Метанойе" - первой части книжки. Честно говоря, уже и это, кажется, слишком много.
В моих словарях "эссе" определяется, по существу, словами "и прочее". Определенно говорится лишь то, что это должна быть проза. Поэтому хочется немного определиться с пониманием жанра. Мне кажется, можно сказать, что у А.Левинтова это философско-религиозно-социальные этюды (эссе). С разным удельным весом философии, религии, социальности.
Философские трактаты (и эссе), вообще говоря, не для простых смертных. Позаимствую по этому поводу цитату (Сократ) из рецензии В.Лебедева на "Метанойю":
«То, что я у него понял – прекрасно. Отсюда я делаю вывод, что то, чего не понял – прекрасно еще более».
Такая сентенция, однако, никак не помогает в понимании. Тем более – я человек неверующий и потому философски-религиозное утверждение
«Познание же, вмещающее в себя сознание как свободное пребывание в Боге и мышление как волеизъявление, своеволие и своеобразие пути одинокого, безбожного и грешного человека, уводит человека в укромные углы, в интим соблазнительных дерев, на периферию мира и космоса.»
оставляет меня восхищенным, но – озадаченным. Я не прошу пояснений – здесь, видимо, сказано достаточно для понимания…
Потому первые два эссе для моего восприятия затруднительны. Хотя, конечно, не все подряд непонятно, а более понятное (для меня!) и более интересно. А кое-что непонятно по-другому – при чем здесь вдруг коньяк и ливерная колбаса? Или – в самом конце первого эссе – бомжи и проч. Очень сомневаюсь, что их как-то притягивают "… дали движений и путей…": на вокзалах, в аэропортах, в метрополитене у них либо профессиональный интерес (проститутки), либо возможность в толпе достаточно случайных людей затеряться, что-нибудь украсть, просто погреться, наконец.
Это, видимо, чисто авторское, но уж больно резким представляется снижение темы. До пошлости, о которой далее довольно много говорится.
Все это, однако, меркнет на фоне очарования эссе А.Левинтова.
Уже лишь просмотрев темы эссе "Метанойи" видишь как широк их спектр. И подкупает, что автор вносит много личного в обсуждение очередной темы. Как и в стихах – это интересно лишь постольку, поскольку интересен автор как личность. Примеров тому множество, но я хочу привести лишь цитату о его трогательно-интимных отношениях с Ф.М.Достоевским:
«Достоевский был для меня непонятен до тех пор, пока я, читая его с замиранием сердца и захватыванием духа, шептал: "Как я его понимаю, как это точно!" Но настал момент, и с удивлением я произнес: "Как он меня понимает!"»
И дальше, дальше…
Очень лично воспринимаются автором и социальные проблемы: "…Устал я что-то. Мы все устали что-то от всех этих будущих. Апатия настала. Вселенский, всеобщий, всесоюзный, всероссийский, всеобластной, всегородской и всеквартирный пофигизм."
Хорошо! Хорошо все, кроме последнего слова - для эссе, по моему, можно было подобрать и не столь жаргонное. Возможно, впрочем, что мои "несогласия" с автором и объясняют то, что эссе пишет А.Левинтов, а не я.
Следует, видимо, еще отметить, что А. Левинтов в разговорах о религиозных вопросах никоим образом не противопоставляет одну конфессию другой, скорее подчеркивает их взаимопроникновение. Об этом, в частности, говорится в претенциозном послесловии к книжке.
Эта религиозная и одновременно национальная проблема в наши времена (да и раньше?) очень болезненна. Автор не обсуждает ее подробно, но верность его такой позиции очень привлекательна.
Пустое, однако, дело рассуждать об эссе, пытаться передать их прелесть с помощью цитат. По крайней мере, мне следует себя здесь ограничить. Но, переходя к заключению, хочу привести, и довольно обширную, цитату из "Опытов" Монтеня:
"Я никоим образом не стремлюсь возлагать вину за мои ошибки и несчастья на кого-либо, кроме себя. Ибо, по правде говоря, я редко прислушиваюсь к чужим советам – разве что подчиняясь правилам вежливости и тогда, когда, я могу почерпнуть из них недостающие мне познания, а также сведения о том или ином факте." ("О раскаянии").
Насколько я знаком с А. Левинтовым как с постоянным автором "Лебедя", а теперь и как с автором "Метанойи" (не говоря уж о "Жратве"), он мог бы написать подобные слова. Это в связи с "покаянием".
Название книжки яркое, запоминающееся. Однако, перевод его на светский язык как "заумь" представляется достаточно рискованным. Предлагается еще и перевод на язык церковный – "покаяние". Большое внимание этому понятию в рецензии В.Лебедева на книжку ("Лебедь" № 132, art1065.htm) выглядит, на мой взгляд, странно. Не в покаянии дело, да и не так много места в "Метанойи" отводится "покаянию". Возможно, я, как человек нерелигиозный, не совсем понимаю смысл "покаяния", но А.Левинтов, на мой взгляд, скорее "обозначает" необходимость покаяния, чем действительно кается. Разве что в отдельных и немногих случаях.
В чем я абсолютно согласен с В.Лебедевым, так в этом:
«Книга читается легко. Ее можно прервать в любом месте, а потом открыть произвольно – и снова читать с удовольствием.»
Я крайне доволен, что заполучил эту книжку, буду держать ее "под рукой", буду «открывать произвольно – и снова читать с удовольствием.» Заранее предвкушаю будущие наслаждения.
|
В «Метанойе» эссе сочетаются с диалогами и другими формами, мне же важна не эта жанровость, а именно метанойность всей книги. Мы часто слышим призывы к покаянию, но редко слышим его. Я решил никого не призывать, но понести собственное покаяние. То, что книга, написанная в основном десять лет тому назад, все-таки опубликована, свидетельство серьезности и искренности моего покаяния. При этом покаянием я называю не раскаяние Я не каюсь, не сожалею о содеянном и невыполненном. Я несу покаяние – это переоценка собственных ценностей, перекодировка, как теперь говорят, небосклона моих условностей и правил игры с этой жизнью. И в своем покаянии я старался быть искренним на грани откровенности, не выходя за эту грань и не превращая свое покаяние в стриптиз души. Отсюда – и малый тираж и низкочастотная лексика и христианская ограниченность текста. Язык «Метанойи» и других вещей, включенных в книгу, достаточно сложен и вульгаризмы лишь усложняют его и восприятие текста. Я хотел придать ему, языку, функцию камня преткновения, «скандалона», который в русском языке часто почему-то переводится как «соблазн». Мой любимый Сократ был казнен, помимо всего прочего, за то, что клялся собакой, шокируя тем толпу и судей своих, считавших такую клятву оскорблением богов. Бога не оскорбляю (прости, Боже), но крепкие выражения – это не только экспрессия и усиление тона, это – лингвистическая позиция. Я пользуюсь тем языком, которым пользуюсь, корчить из себя нюню не собираюсь и даже в научных отчетах, если требовалось, заворачивал ядреные выражения. Когда мне говорят «не мечи бисер перед свиньями», я обычно весьма резко отвечаю: «а я перед Вами и не мечу»: я философствовал с ольхонскими мужиками на Байкале, староверами Горного Алтая, крестьянами Верховажья – им вполне доступны самые высокие идеи, потому что они доступны всем людям. Надо только быть самому открытым им. Человек сделан так и таким образом, что мир идей ему открыт. Наверно, за счет того, что мы не можем более изменяться биологически, не можем участвовать в борьбе видов и в эволюции вообще, за счет того, что мы исключены из природы, мы можем бесконечно далеко проникать в неприродный мир идей, адаптироваться там и только там. Эта адаптация и проникновение можно назвать образованием, гуманистическим образованием, и всякий, считающий, что не надо метать бисер, -- свинья по отношению к другим людям. «Метанойя» понимается не сразу и не вся. Я не для того потел над ней столько лет, чтобы кто-то мог сказать потом «ага, понятно!». Это в английском языке нет инговой формы глагола to understand, а в русском понимание – процесс. Процесс долгого хождения по кругу непонимания, понимание – форма освоения мира более продуктивная, чем знание, хотя и не технологизируемая. Кстати, не в этом ли основное различие между русской и западной цивилизациями? – На Западе понимание остается лишь на уровне изначального освоения мира или в рафинированных формах философии и герменевтики, а в русской цивилизации понимание является основанием действий и деятельности вообще. Именно поэтому нам все кажутся такими тупыми, а мы всем – такими непонятными. В угоду компактности я допустил выбрасывание из книги огромных кусков. К тому же я, как никто, вероятно, вижу не только саднящие дыры, но и заскорузлые огрехи книги. Написанное много лет тому назад кажется сейчас наивным, неверным или плохо изложенным. Но – вот она, перед нами, «Метанойя» – и я готов сражаться – не за нее или себя, но за право и долг каждого из нас покаяния. Мое с низким поклоном и искреннее спасибо Леониду Музюкину за первый читательский отклик на книгу. |
Loading...
