ЦАРЬ-МУЧЕНИК, ЦАРЬ-МУЧИТЕЛЬ Окончание. Начало

22-10-1999

 Автор черезчур благостно относится к своему герою - Ивану Грозному, хотя и называет его даже в заглавии мучителем. Мы уже касались этого персонажа русской истории. 
Редактор 

Освещенный культурой нравственный облик человека формируется достаточно долго. Эмпирически установлено, что настоящими интеллигентами люди становятся лишь в седьмом поколении - тогда, в смысле видоизменения, на них уже перестает действовать окружающая среда. У всех остальных зависимость от среды прямо пропорциональная: разрушается или пересоздается среда - под воздействием этих процессов ра>


Transfer interrupted!

Не хочу сказать, что при этом не встречаются психологически устойчивые индивиды, даже не прошедшие окончательной интеллигентской закалки. Однако они - не правило, а лишь исключения. Все дело в том, что в неустойчивых обществах перестают быть устойчивыми и нравственные представления: прекрасные каноны "не убий", "не укради", "не лги", "не пожелай" и другие, что соблюдались большинством населения в стабильном обществе, начинают повсеместно нарушаться, скажем, в голодные годы, в годы войны, в периоды революций и реформ, когда целиком или частично меняются идеологические установки и новые нравственные воззрения находятся в стадии становления, как в стадии становления находятся и общественные отношения. Формула нравственно недоразвитого сознания "я - как все", выступающая в такие времена в качестве недекларированного, а иногда и декларированного властями аморального дозволения, создает общественный фон, который не только не соответствует нормативной нравственности, но даже нравственности недавних устойчивых лет, когда, в связи с законом относительности, отступления от нормы, обусловленные принципом необходимости, конечно же, допускались, однако нормативного признания не получали. Мало того, эти отступления искренне или лицемерно, но пропагандистски осуждались, то есть в сознание масс внедрялась духовная ипостась "стыд", которая и служила главной сдержкой аморальных поступков. С удалением этой сдержки и утрачивает нравственные установки человек с недоинтеллигентской закваской, то есть морально разрушается, как и все нравственно невызревшее население, находившееся в цепях антроподеизма.Ivan Grozny

Шесть поколений отделяют Ивана Четвертого от Сергия Радонежского. И за эти сто пятьдесят лет крепостнической идеологией иосифлян народы Руси снова были низведены к тварному состоянию. Униженная зависимость человека от человека сделала свое грязное дело: свобода, воссиявшая было, не вследствие избавления от монгольского ига, нет, а вследствие приближения к нормативной нравственности Христа, была попросту забыта, а вместе с нею были забыты и духовные начала любовь, достоинство, творчество, стыд и другие. Жизнь превратилась в существование, а все потуги разума сосредоточились на самонасыщении. Вот в такой нравственно развращенной Руси и появился Иван Четвертый, на примере которого можно выстроить законченную теорию бытового неустойчивого сознания.

Вопреки внеисторически сложившемуся мнению, этот владыка, без всякого сомнения, хотел истинного блага народного. Хотел, но не умел его дать, потому что в полном соответствии с идеологией иосифлян пошел по пути, уже проторенному предшественниками, и думал, что благо народное, которым он грезил, может быть достигнуто не с помощью пересоздания общественной нравственности с целью приближения ее в Божественной норме, а с помощью ремонта недавно созданной государственной машины. Забегая вперед, скажу, что, несмотря на вроде бы вполне ощутимую его самодержавность, Иван в стране по-настоящему никогда не правил, потому что всем управляла уже угнездившаяся в подсознании иосифлянская идеология антроподеизма, которой, даже не подозревая об этом, подчинялись и царь, и дворяне, и народ, а потому, вместо отказа от антроподеизма, Иван всю жизнь исправлял следствия этой причины: отстранял от власти вотчинников и, нагоняя на них страх, пытался снизить таким образом давление на крестьян; дабы защитить все те же низы, создавал юридическую систему, всегда отвратительно работающую при феодализме, который склонен больше к праву этическому; тиранил идеологов-попов, хотя в противовес им в идеологическом смысле ничего не предлагал, и в конце концов, отчаявшись добиться хотя бы мало-мальских сдвигов к лучшему, безвольно опустил руки.

Сказанное вовсе не означает, что официальная церковь была-таки сломлена репрессиями. Она продолжала формировать очень своеобразный лик нации и окончательно сбивать с толку пытавшегося что-то делать самостоятельно государя. Постоянно тревожимые противоборствующей мыслью нестяжателей, иосифляне прекрасно понимали, сколь низко пал за полтора столетия при Сергии невероятно высокий русский дух, а потому и находились в неустанном поиске идеологических подпорок, которые одновременно и подняли бы этот дух, и не помешали политике закрепощения. После ухода с политической арены Нила Сорского (1508 г.) и его гонителя Иосифа Волоцкого (1515 г.) движение нестяжателей возглавили Максим Грек и Матвей Башкин. Можно было бы обойтись исключительно этим упоминанием, так как в идеологическом плане ничего нового, по сравнению с Нилом Сорским, они не внесли, но слишком чистыми и прекрасными были эти люди, чтобы не воскресить память о них хотя бы несколькими короткими словами.

До появления на Руси Михаил Триволис, известный нам под именем Максима Грека, долгое время учился в Италии, где именно в эти годы совершалось буйство Возрождения, где мысль и творчество проснувшегося от многовековой феодальной спячки демиурга пытались возродить великие традиции Эллады и Рима, вытащить индивида из грязи и тьмы кромешной, сделать его значимым и сильным. Все было необычным для глаза монаха, вышедшего из стен задогматизированной церкви, и тем не менее, страстные проповеди провозвестника Реформации Джироламо Савонаролы, послушать которого стекались огромные толпы народа и по слову которого молодежь готова была сокрушить любые бастионы, звучали как мощный колокол нового грядущего времени и заставляли верить, что время это стоит на пороге и ни сегодня-завтра вступит в свои права, хотя на деле до первых шагов Реформации оставалось ни много ни мало - сто лет. Самое любопытное, что мысли Савонаролы по некоторым параметрам один к одному совпадали с тем, что осуществил когда-то Сергий Радонежский. Мысль о свободе личности носилась в воздухе, но всяк это освобождение от устаревших идеологических догм видел по-своему. Савонарола требовал от священнослужителей аскетизма, хотя и не настаивал на передаче власти от людей Богу, звал к очищению евангельского учения от позднейших наслоений, но сам ничего не делал для избавления от этих наслоений, бунтовал против крепостнических порядков, насаждаемых папством, и ни слова не говорил о светском крепостничестве. Однако и этого малого хватило для того, чтобы он был папством осужден и повешен.

Человек, выступающий против гниющей, а потому особенно озлобленной системы, всегда вызывает непреходящее уважение. Избирая жертвенный путь служения людям, он прекрасно понимает, что путь этот, как правило, заканчивается на кресте, и все равно следует зову своего сердца в надежде пробудить другие сердца, так как без постоянного наращивания нравственных усилий все большего и большего числа граждан исключен выход человечества из тварного состояния. Можно только представить удивление и ужас Максима Грека, когда он после ренессанской Италии оказался в российском болоте, приехав по приглашению великого князя Василия Третьего в качестве переводчика греческих церковных книг.

Казалось бы, чужой человек на русской земле - какое ему дело до укореняющихся здесь порядков! Но такова сила евангельских заветов, что всей душою принявший их человек уже не в состоянии отказаться от Христова предопределения. Иными словами, "невольник чести" Максим Грек очень скоро примкнул к нестяжателям, создал кружок из своих сторонников и точно так же, как его предшественник Нил Сорский, резко выступил против закрепощения, за свободную крестьянскую общину, за церковь, наделенную властью духовной, но не физической. Ответ иосифлян не заставил себя ждать: на соборах 1525 и 1531 годов Грек дважды был приговорен к ссылкам, время которых употребил, надо сказать, с большим толком - написал столь значительные работы по русской грамматике, что они использовались потом на протяжении почти трех столетий после его смерти, то есть вплоть до начала XIX века.

Русь всегда была щедра на самородков. Вспомним хотя бы Александра Невского, Ярослава Мудрого, Марфу-посадницу или Ивана Третьего. Был таким самородком и мелкопоместный дворянин Матвей Башкин. Он не ездил в Италию, не участвовал в философских диспутах, не читал Платона и Аристотеля, но наделен был генетической, впрочем, возможно, не только генетической памятью о деяниях Сергия, а из всех наук в совершенстве постиг лишь одну - учение Христа, особливо отметив для себя в этом учении мысль о Богом дарованном равенстве людей, а потому, вступив во владение своей небольшой вотчиной, не медля, отпустил крестьян на волю, стал пахать и сеять наряду с ними, а в свободное время ездил по соседним уделам с антикрепостнической проповедью. Но так же, как и самородками, славна Русь и своей непотребной сволочью - многочисленными доносчиками. Именно по доносу Матвей Башкин был арестован церковниками, осужден за "ересь" и заключен в монастырской тюрьме, а во времена опричнины по некоторым данным - сожжен. Во всяком случае, на свободе его уже никто никогда не видел.

Именно этой казнью, было ли это сожжением или гноением в застенке, и заканчивается эпопея нестяжательства, так и не получившая своего реформационного продолжения. Часть нестяжателей оказалась за границей и прославилась там, как Феодосий Косой, ставший одним из основателей движения антитринитариев, которые первыми сформулировали принципы унитаризма, другая часть безмолвием похоронила себя в России. Как бы там ни было, но во времена известного всем раскола идеи нестяжательства уже не воскресали. А жаль, так как идеи эти были куда более плодотворными, по сравнению с идеями, выдвинутыми западной Реформацией.

А как вела себя официальная иосифлянская церковь, она, что же, только казнила и мучила своих противников, сосредоточилась исключительно на крепостничестве и не предложила никаких духовных ценностей? Конечно же, предложила, но что это были за ценности, следует поговорить особо.

Я уже упоминал, что три греческих монаха, видимо, из льстивых побуждений обронили мысль о том, что Москва-де теперь, по завершении оформления государственности, является преемницей как великой империи, так и Византии, то есть третьим Римом. Именно за эту мысль и ухватился предавший вольный Псков во время очередного похода Ивана Четвертого, отрицавший любые демократические начала монах Филофей, которого за столь выдающиеся заслуги и пригрел государь московский. Однако известно, Грозный обладал характером переменчивым да, к тому же, подозрительным, и при случае мог проникнуться недоверием к кому бы то ни было, а тем более - к перебежчику: предавший однажды, не предаст ли и во второй раз? А потому Филофей понимал, дабы не попасть под горячую руку государя, следует вторично выслужиться перед ним, и стал в конце концов главным теоретиком третьеримской идеологии, пришедшейся как нельзя лучше ко двору монарха, исповедовавшего монгольскую вертикально-ранжирную систему правления.

О духовном влиянии на Русь этой идеологии я достаточно подробно рассказал в главе "Бесплодие", здесь же хотелось бы подчеркнуть нечто другое.

Любое богоизбранничество всегда вызывало и будет вызывать в его носителях темные националистические чувства, нетерпимость к другим народам, агрессию, направленную на иные верования и государства. Уже начиная с Ивана Третьего, Русь вела себя так, будто все окружающее пространство обязано подчиняться власти Москвы и служить ей верой и правдой. Не следует думать, что соседние страны желали чего-то другого, кроме захватов: о мирном сожительстве разных народов речи тогда не шло. Но одно дело - захват чужих земель с целью ограбления и эксплуатации, и совсем другое - когда при ограблении и эксплуатации соседям навязывалась и чуждая идеология, то есть шла интенсивная духовная ассимиляция отнюдь не желавших ассимилироваться людей. Конечно, полная ассимиляция происходит лишь тогда, когда ассимилируемый этнос воспринимает язык, традиции ассимилятора и его религию. Но даже и неполной ассимиляции было достаточно, чтобы за одно столетие напугать все окружающие страны и заставить их возненавидеть Русь лютой ненавистью. Об этом говорит хотя бы тот факт, что государства, примыкавшие тогда к Балтике ни в какую не желали допускать Россию к морю: уже и в те времена было известно, что морской державе не только становится доступен весь мир, но эта доступность невероятно усиливает внутренние умственные и физические мышцы, заставляет интенсивно развивать производства, день ото дня становиться все более и более мощной страной. Вот почему Иван Четвертый на протяжении всего царствования не покладая рук вел борьбу за выход на балтийские просторы и вот почему так упорно сопротивлялись все прибалтийцы. Смени иосифлянская церковь тактику, не будь столь наступательно догматичной и непримиримой к другим верованиям, прибегни она к миссионерской политике Стефана Пермского, которой, кстати, очень успешно во всех частях света пользовалось католическое папство, цель могла быть достигнута и меньшей кровью, и в более короткие сроки.

Куда умнее вели себя западные соседи. Вот что по этому поводу пишет Арнольд Тойнби: "Стремясь лишить Россию выхода к Балтийскому морю, Польша, Литва и Швеция в ходе бесконечных войн Ивана Грозного постоянно навязывали русским договоры, которые лишали россиян многих западных земель, в том числе Новгорода и Смоленска". Как видим, дипломатия, а значит - умеренность, склонность к компромиссу, качества, которыми так широко пользовался Иван Третий и которыми зачастую пренебрегал Иван Четвертый, приносила много больше пользы, чем силовое воздействие.

Вторым не менее страшным последствием иосифлянского нашествия была сублимация народной души, то есть в данном случае отвод энергии этой души от осуществления высоких идеалов и переключение ее на осуществление идеалов более низких, а иногда просто низменных. Как уже говорилось, создавая нацию, Сергий для приближения к Божественной нравственности, которая и есть истинный движитель народного сознания по возрастающей, избрал полем реализации этой нравственности взаимопатернализм, то есть по-настоящему Божественные подходы к жизни и деятельности. Теперь, с внедрением двух иосифлянских идеологий - антроподеизма, с одной стороны, и третьеримской богоизбранности, с другой, ни о каком взаимопатернализме, ни о какой Божественной нравственности уже и думать не приходилось: крепостничество всеми силами пыталось искоренить как взаимопатернализм, так и нравственность Христа, но, к нашему счастью, так окончательно и не искоренило; богоизбранничество же вдобавок отгораживало русское пространство от внешнего мира. Этот жесточайший изоляционизм за четыре столетия существования русского государства создавался нашими правящими кругами несколько раз - разве не пережили мы его уже в XX веке? - а вскрыв, наконец, свои границы и рассмотрев остальной мир с близкого расстояния, неожиданно для себя обнаруживали, что во многих отношениях плетемся в хвосте у этого мира. Боясь на ином фоне показать свою несостоятельность и организуя для этого отгороженность от других стран, наши недальновидные политики постоянно лишали нас конкурентности, соревновательности с иноплеменниками, а потому, находясь в бездействии, умственные и физические мышцы россиян постоянно дрябли.

Вообще-то, сублимация - это нарушение психологического равновесия как у отдельного индивида, так и у общества в целом. Одно дело, если это нарушение сопряжено с внутренней свободой. Именно в такой связке появляются Рембранты, Эдисоны, Булгаковы. И совсем другое - если человека заставляют сублимироваться и при этом связывают по рукам и ногам, что и достигалось воздействием иосифлянских идеологий. В этом случае мы, вместо живописца, увидим маляра, вместо философа - краснобая, вместо изобретателя - заурядного ремесленника. Но и это еще не все. Невозможность по-настоящему творчески осуществиться приводит в лучшем случае к озлоблению, индивидуальному и общественному, в худшем - к апатии. И того и другого в России всегда было с избытком, так как и богоизбранничество, и антроподеизм, несмотря на многочисленные идеологические наслоения, здесь никогда не исчезали. Стоит ли удивляться той амплитуде душевных колебаний, от яростного гнева до полной опустошенности, которая была присуща Ивану Четвертому? И если бы только ему одному! Подмена истинного лукавым искалечила все, без исключения, российские души. Не следует, однако, думать, что мы уникумы на планете - той же самой болезнью заражены и другие народы, и никакие цивилизационные подвижки, которыми мы привыкли так гордиться, с преувеличенным восторгом повествуя о прелестях демократии или достижениях технического прогресса, выздороветь человечеству не помогут. Но именно цивилизационными подвижками, и только ими, мир постоянно и занят. Не был оригиналом и государь московский Иван Четвертый, он тоже хотел улучшить человека с помощью косметического ремонта системы и облегчения участи трудовых масс.Ivan Grozny - Cherkasov

К сожалению, имя грозного царя московского накрепко связано в нашем сознаии с опричниной - и только с опричниной!, с той безнравственностью, которую она насаждала, с той безумной кровью, которую отворила, а потому мы и видим в Иване исключительно монстра. Мало этого, интеллигентно не закалившись и потому обладая не столько этическим, сколько эстетическим сознанием, мы, с помощью литераторов, философов, художников и кинематографистов, намалевали в своем воображении образ маньяка, снабженного лишь низменными инстинктами и лютыми подозрениями. Не отрицая ни подозрительности, ни жестокости, ни личной мстительности Ивана, давайте все-таки постараемся всесторонне рассмотреть очень непростую личность этого человека, жившего в очень непростом времени.

Деятели Реформации, взявшиеся за переустройство Запада, в долгие века существования своих государств, успели понять, в чем заключаются общественные несообразности. Мало того, в их заплечных мешках был великий опыт Рима и длительная работа философов эпохи Возрождения, вернувших из небытия изумительную древнегреческую мысль, которая создала некогда гражданское общество. Это была достаточно крепкая опора, оттолкнувшись от которой, легко было совершенствовать общества, да и то реформаторы спотыкались на каждом шагу. А на что мог и хотел опереться Иван? На опыт своих незаурядных предшественников - Ярослава Мудрого и Ивана Третьего, на иосифлянство, совершенно извратившее учение Христа? Сколько не ищи, никакой другой опоры не найдешь. И было просто счастливой случайностью, что в самом начале царствования рядом с Иваном Четвертым оказался литовский дворянин русского происхождения, к моменту появления на Руси уже хлебнувший первого свежего ветра Реформации, Иван Пересветов.

У нас мало о нем известно, а между тем, именно он, писатель и философ, стоял у истоков ограничения самодержавности, хотя на словах и выступал за нее, именно он мечтал о просвещенной монархии, снабженной, как мы сказали бы теперь, командой прозорливых и знающих людей, именно он выдвинул идею опричнины. Под напором его мысли и не без его участия при дворе была сформирована Избранная рада, промежуточная структура между высшим боярством и царем, нечто напоминающее нынешний президентский совет, без одобрения которого монарх на первых порах и шагу не мог ступить. Между прочим, успехи начального правления Грозного во многом связаны с наличием Избранной рады, то есть с разделением властей.

К сожалению, Избранная рада не была однородной. Наряду с нововыдвиженцами, людьми, достигшими вершин, благодаря уму и талантам, в ней заседали как представители националистического русского духовенства, бесконечно тосковавшие об особом пути России и потому не желавшие ничего менять, так и латифундисты-вотчинники, тоже завзятые ортодоксы, князь Курбский, например, которые кому угодно готовы были глотку порвать, только бы удержать свои феодальные привилегии. У нас любят облагораживать Курбского, мол, вот какой - не боялся укоризны царю высказывать, клеймить его за жестокость. На самом деле это была крупная месть мелкого предателя, безразличного к реформам государя и судьбам народным, озабоченного лишь собственными амбициями и получившего за измену немалые владения в Литве.

С течением времени отходя все дальше и дальше от нормативной Божественной нравственности и почти полностью переключившись на нравственность, обусловленную принципами необходимости, мы, тем не менее, жаждем, как говорится, одновременно и рыбку съесть, и поиметь некое иное удовольствие. Скажем, литераторы, которые в своем творчестве по большей части опираются на Нравственный Закон, на нормы, принесенные на землю Христом, постоянно предъявляют претензии властям, высказывают неудовлетворенность их деятельностью, хотя власти, в отличие от художников, руководствуются законами юридическими, которые как раз и создаются на основе принципов необходимости, а значит, ничего, или почти ничего, общего с Божественной нравственностью не имеют. Человечество, постоянно подталкиваемое идеациональным (опирающимся на христианские нормы) искусством к постижению Божественного замысла с помощью Божественных же установлений и в то же время вынужденное давлением власти соблюдать юридические нормы, оказывается как бы в двух измерениях сразу. Отсюда - основная раздвоенность человеческого сознания, отсюда - наше постоянное слепое блуждание между нормами абсолютными и относительными, то есть Божественными и человеческими. Так вот, если промерять нравственность государственную, как и положено, нормами политической необходимости, то нечего стенать по поводу отрубленных Иваном боярских голов или по поводу голов стрелецких, которые отделил от туловищ топор Петра - с точки зрения политико-юридических норм это и правильно, и этично: нельзя же было допустить, чтобы интересы нации были разменяны на пятаки интересов отдельных индивидов, а именно этого и добивались бояре и стрельцы, как того же самого, но уже вполне успешно, добивается наша сегодняшняя номенклатура, что в России, что на Украине, что в Казахстане. Если же измерить нравственностью Божественной деяния палачей и казненных, то окажется, что и с той, и с другой стороны мы имеем людоедов, только одни из этих людоедов на данный момент оказались сильнее и сожрали других.

Из-за своей неоднородности, из-за разброса интересов Избранная рада распалась. И если мы вглядимся в нынешние структуры власти и расстановку сил в них, то, выделив интересы различных групп и группировок, борющихся за влияние на президентов, обнаружим ту же самую неоднородность. Это явление свойственно было всегда властным кругам, и будет свойственно до тех пор, пока власть не заживет по правилам, по которым живет общество, пока она будет отделена от народа. Эта отделенность рано или поздно приводит власть к падению, но, к сожалению, и к деструктурированности - общество, что и случилось практически сразу после смерти грозного царя.Ivan Grozny - Cherkasov

Напуганные насмерть кочующими из столетия в столетие опричниками, особенно сталинскими, мы и в опричнине Ивана Четвертого готовы видеть лишь отрицательные начала, хотя опричнина создавалась как инструмент перераспределения власти, передача ее от влиятельных способным. И не только в ее кровавости дело, она и не могла стать не ущербной во всех отношениях - не было в стране институтов, которые смогли бы сдержать ее разгул: она точно так же вписывалась в иосифлянскую идеологию, как и все остальное.

Приобретая с царского соизволения вотчины, без чего (собственности) при феодальных ли, при капиталистических ли отношениях невозможно обрести устойчивого личного самостояния, вчерашние безродные умники и радетели реформ, готовые всем существом служить нации, мгновенно превращались в тех же бояр и замыкались на личных интересах. Вот почему опричнина просуществовала всего семь лет. Грозный уничтожил ее с той же жестокостью, с какой уничтожал старое боярство. Нет, вообще при существовании физической, то есть силовой, власти, при нежелании замены ее на власть духовную и - только духовную, оплодотворенную Нравственным Законом, человек, дорвавшийся до кормушки, не может сохранить ни ума, ни совести, которые служили бы всем, рано или поздно совесть подвергается забвению, а ум начинает обслуживать личные интересы хозяина. И это касается не только власти феодальной, но и существующей - демократической. Правда, у демократии больше сдержек, препятствующих разгулу языческих инстинктов, но мы знаем, что и в этих сдержках существуют дыры, в которые устремляются нечистоплотные деляги, исповедующие духовное вотчинничество, постоянно сопряженное исключительно с цивилизационным развитием мира.

А теперь настал момент взглянуть на государя московского с другой стороны. Еще современниками, иногда и не без злорадства, отмечены бесконечные душевные муки Ивана и такое же бесконечное его покаяние. Безусловно дикарь - чего стоит одно уничтожение псковской республики! - он был в то же время человеком глубоко верующим и не на шутку боялся Божьей кары за те преступления, которые совершал. С другой стороны, выросший в крови и на крови, которую постоянно воспроизводит принцип необходимости, он вряд ли представлял, как без нее можно обойтись, устраняя из системы правления одни слои общества и давая власть другим. Вопреки сложившемуся одностороннему мнению о нем, Иван, как это ни покажется странным, понимал, что главная его опора - в низах, и старался предоставить этим низам поле деятельности, о чем писал еще Петр Первый, называя Грозного великим предшественником и учителем.

Я уже говорил, что главное препятствие на пути облегчения судьбы народной Иван Четвертый усматривал в самовластьи вотчинников, в вельможестве, как его именует Константин Кавелин. Чтобы ограничить это вельможество, заставить бояр придерживаться единых для всей страны правил, еще Иван Третий издал "Судебник", но "никто, ни прежде, ни после, до самого Петра Великого, не действовал так энергически против вельмож и областных правителей, угнетавших народ, как Иоан IV... Иоан предпринимает решительные коренные реформы и надеется осуществить их посредством двух органов, враждебных вельможеству и, следовательно, наилучших для его целей: людей худородных, в особенности дьяков, грамотных, знающих порядок управления, но большей частью низкого звания и потому не достигавших до высших степеней, и общин, которые страдали от произвола правителей. Сначала Иоан отделил уголовное и уголовно-полицейское управление и поручил его в исключительное заведывание выборных от общин, губных старост и целовальников (присяжных). И те и другие существовали и прежде, но теперь они получили юридическое значение, которого не имели"1. Как видим, слова о благе народном не пустой звук. Уже сама выборность "старост и целовальников" ограничивала самовластье, включала в управление государством огромные массы людей, и "сильные мира" вынуждены были считаться с интересами этих масс.

В 1550 году Иван Четвертый издал свой "Судебник". "В нем гораздо подробнее, нежели при Иоане III, определены были порядок суда, пошлины, некоторые части гражданского управления и власть областных правителей еще более ограничена: старосты и целовальники получили участие в гражданском суде, без них правители не могли судить никаких тяжб и исков, не могли сажать в тюрьму жителей общин; даже раскладки и сбор податей и повинностей предоставлены выборным; таким образом, разорительное вмешательство областных правителей и их людей должно было прекратиться. Впоследствии и сбор всех особливых царских доходов поручен выборным от общин. Правители удержали одну распорядительную, поверхностную, общую власть над областями; внутренний распорядок отдан в руки выборных. Но недовольный еще этими мерами и видя, что злоупотребления и угнетения продолжались, Иоан наконец совсем уничтожил областных правителей, и все местное управление отдал в полное заведование самих общин, подчинив их непосредственно московским приказам. Остались наместники в одних пограничных областях", но и к ним были приставлены дьяки, которые "должны были наблюдать за действиями наместников, сами принимали участие в управлении и обо всем доносили царю"2. Так на Руси было введено местное самоуправление, о котором по сей день тоскуют и за который борются оппозиционеры, скажем, в Казахстане, но которое, наперед скажем, может стать по-настоящему действенным лишь при определенных условиях.

В государственное устройство Иван также внес целый ряд изменений. "Все главные отрасли управления вверены дьякам: они заведовали приказами; вельможи почти отстранены от гражданских дел". В думе Иван "вводит новое начало личного достоинства. Под названием думных дворян он сажает в думу людей незнатного рода, им самим избранных: при ее неколлегиальном устройстве они не могли не иметь важного влияния на ее решения"3.

Все эти мероприятия безусловно должны были сделать Ивана Четвертого привлекательным для масс государем. Еще очень долго после смерти монарха по городам и весям пелись о нем песни, в которых прославлялась "справедливая мудрость" царя московского.

И все-таки неизбежен вопрос: почему реформы Ивана, так похожие на реформы Петра Первого, не принесли видимых результатов, почему, вроде бы соприкасаясь с идеями Реформации, торжествовавшими на Западе и переделавшими Запад, в России после Ивана они были похоронены?

Иван правильно почуял, что все дело в идеологии и идеологах, в том, что православная церковь своим националистически-догматическим мышлением тянет государство в глухую дикость, однако, вместо того, чтобы отнять у нее силу, то есть лишить латифундий и тем самым задушить идеологический тоталитаризм, а взамен предложить идеологию, которая нравственно совершенствовала бы массы и сделала бы их активными участниками преобразований, как это сделал Сергий, занимался истреблением иерархов. К концу жизни, бесповоротно запутавшись, он с горечью говорил, что "надобно ввести науку, потому что без нее Россия бессильна перед другими народами; науку можно получить только из-за моря, надобно призвать иностранных учителей".

Уже в XIX веке, осмысливая реформы Петра, многие русские философствующие умы также были склонны думать, что Россия преобразовалась именно с помощью "иностранных учителей". Славянофилы вообще полагали, что Петр перелицевал страну на западный манер и уничтожил прекрасные исконно русские черты народного характера. Чепуха - все это! Полнейший бред! Никогда слепое подражание, копирование чужого, пусть превосходного, опыта не приводило и не может привести к переделке национальной души. Дабы этот опыт принес положительные результаты, как раз и необходимо душою преобразовать его, то есть идеологически переработать и приспособить к национальным реалиям. Однако такого опыта для русской души, между нами, мальчиками, говоря, в мире не было и нет. Впрочем, для мировой души, загнанной в тупик вестернизированными идеологиями, - тоже. Нужно нарабатывать этот опыт, и лучше делать это всем вместе.

Итак, предпринятое Иваном Четвертым переустройство общества с треском провалилось, и провалилось прежде всего потому, что массы так и не получили соответствующих духовным устремлениям нации ориентиров. Иосифлянский антроподеизм крестьянская Россия не приняла, да и не могла принять, так как идеология эта несла с собою крепостное рабство. Вряд ли кто-нибудь в низах понимал, откуда ноги растут, однако было совершенно понятно, что такое - вотчинничество, и уже неважно, порождением какой именно идеологии оно было. Народ возненавидел его сразу же из-за жесточайшей эксплуатации, а потому и приветствовал с восторгом царя, боровшегося с вотчинниками. Только по этой причине, а не по причине особой любви к грозному монарху московскому, о нем слагались песни и долгое время сохранялась добрая память. Если же заглянуть в социально-психологическую глубину этого явления, то нетрудно обнаружить страшную подоплеку: отлученный от сергиевского альтруизма и взаимопатернализма русский крестьянин с заветов Христа полностью переключился на заветы Моисея, где "не убий", "не лги", "не пожелай" звучат достаточно условно, чтобы их безукоснительно соблюдать, а потому желал смерти вотчинников, причем, смерти насильственной, и лгал самому себе, радуясь этой смерти, будто она сулила недалекое освобождение. Разве не такое же злорадство вело за собой взбесившиеся массы накануне Октябрьского переворота 1917 года, разве не мысль о том, что как только будут перебиты дворяне и буржуазные монополисты, сразу же наступит рай земной, и подвигла людей на революцию? Кто тогда думал, что это - протест против иосифлянства, кто вообще об иосифлянстве помнил? А разве сегодня кто-нибудь поинтересовался, с помощью какой идеологии из всех постсоветских конституций был вычеркнут канон о "равенстве и братстве", к которому теперь даже на буржуазном Западе относятся как к одной из ведущих доктрин, стараясь обеспечить права человека и гражданина? Разве не антроподеизм, накрепко связанный с принципом необходимости, движет нас в новые непролазные дебри, чтобы следом вызвать революционную бурю?

Именно неудовлетворенность народной души, и одичавшей-то под давлением этой неудовлетворенности, да к тому же - заразившейся апатией, и вызвала смутное время, последовавшее почти сразу за смертью Ивана Четвертого. Это смутное время лишь внешне характеризовалось межклановой и межгосударственной борьбой за власть, в сути своей это была борьба за овладение сознанием впавшего в языческое младенчество россиянина. И удержись у кормила Гришка Отрепьев (Лжедмитрий Первый), кстати, очень умный и дальновидный политик, такими ли извилистыми путями пошла бы Россия. Может быть, кому-то и кажется, что принял католичество Лжедмитрий, исходя из личных корыстных интересов; вся обстановка того времени говорит об ином, а именно о том, что он понимал ущербность зацикленного на особости Руси и исключительно на русской идее православия. Внегосударственное католичество открывало, в противовес этому, новые и весьма плодовитые перспективы. Мало того, тот же Лжедмитрий отвергал и иосифлянский антроподеизм и в своих планах лелеял мысль об уничтожении крепостничества, то есть жаждал повести Русь по пути западной Реформации.

Однако слишком поздно он явился: иосифлянство в той части идеологии, которая вдалбливала в сознание постулат о богоизбранности Руси, уже вошло в плоть и кровь народа, и он не хотел расстаться с идеей, которая столь ласково поглаживала его по самолюбию. Лучше всех эти настроения россиян уловил патриарх Гермоген, впоследствии замученный интервентами голодом за свою духовную стойкость. Это его грамоты с призывом к всенародному восстанию против оккупантов, рассылавшиеся по городам и весям охваченной шатаниями Руси, напомнили россам, что особый российский путь можно отстоять, лишь сохранив созданное государство.

Гермоген - это излет, пусть искаженной, но все-таки духовности в православной мысли. Никогда больше русская церковь не поднималась до высот истинного народного пастыря, она не поняла всесветности и всечеловечности Бога и его непреходящих нравственных заветов, и потому ей была уготована роль лишь проводника нравственности, где мерой всех вещей является человек. По-иному говоря, с высот духовного руководства народным сознанием скатилась до бытового уровня - поводыря овн.

Это явление свойственно не только православию или католичеству. Догматизированы на атроподеизме, а потому и остановлены в своем движении к Богу и другие религии. Скажем, конфуцианство в Китае, ставшее религией народа в первом веке до новой эры, когда император У-ди насильственно изгнал даосизм и обожествил, как недавно коммунисты - марксизм, учение Конфуция, многие позднейшие философы старались приспособить к быстро меняющимся реалиям жизни, а значит, требующим постоянного вмешательства все более совершенствующейся нравственности, однако идеологи конфуцианства и правящая элита, которой чрезвычайно выгодно конфуцианское деление народа на избранных и отбросы, пресекли любые попытки модернизации. Так же неподступно уже на протяжении почти трех тысяч лет охраняют свою религию и ортодоксальные иудаисты, хотя и тут были попытки модернизации, не увенчавшиеся успехом. Вот и сыплются бесконечные проповеди о богоизбранности, об особости той или иной нации и ни на что непохожем ее пути, от которых за три версты несет пещерным национализмом, то есть желанием разделения людей на чистых и не-чистых, на наших и не-наших. В существе своем - это твердолобое неприятие стремления человечества к совместному нераздельному бытию, доктринированному в учении Христа о Единой Церкви и Едином Всечеловеческом Соборе. Другими словами, священнослужители, сутью сана обязанные будить в своей пастве духовное начало Любовь, направленную не на народ, не на определенное общество, не на отдельную национальность, а на человека обоженного, отдаются идолопоклонству, язычеству, дьявольщине. И оберегая все это, если и не предают анафеме, то, во всяком случае, подвергают остракизму тех теологов, которые стремятся выявить самую глубину Божественных истин и очистить их от наслоений, созданных под давлением доктрины "человек - мера всех вещей". Так было с виднейшим русским теологом Владимиром Соловьевым, так было с французом Пьером Тейяром де Шарденом, так было с китайцами Хань Юем и Лао-цзы. Впрочем, этим список имен не ограничивается.

Церковь, погрязшая в антроподеизме, то есть присвоившая себе функции Бога, дабы возвыситься до духовного руководства массами, должна была мировоззренчески достичь уровня Бога, но у попов все-таки хватило ума понять, что это невозможно, и тогда, вместо проповеди духовно-нравственного, она занялась исключительно проповедью нравственного, хотя "нравственная сторона человеческой природы, - писал Владимир Соловьев, - менее творческая, в ней сильнее моменты послушания, и ее преобладание было выражением подавленности грехом. Явился даже соблазн отождествить религиозное с нравственным..." Но если есть "подавленность грехом", необходимо и покаяние. Именно проповедью покаяния церковь и занимается по сегодняшний день. Если эту проповедь перевести на бытовой язык, она прозвучит примерно так: сходи к дьяволу - согреши, но потом обязательно зайди к попу и покайся! Можно ли с такой идеологической установкой добраться хоть до каких-нибудь вершин? Чушь! Однако эта идеологическая чушь прекрасно организовывала феодальное, то есть рабское мышление народа, верой и правдой служившего тиранической власти от пращуров до наших дней.

О полном мировоззренческом бессилии, до которого докатились пастыри, свидетельствует и русский раскол. Со стороны патриарха Никона это была попытка перенесения чужого, в который уже раз - византийского! сознания на русскую почву, что являлось чудовищным заблуждением, потому что россияне выросли на этом сознании и во многом, если вспомнить Сергия, переросли его. Впервые византийское сознание пришло на Русь вместе с христианством еще до оформления нации и органически было впитано с христианством как составная его часть, что следует признать явлением чрезвычайно положительным, так как вместе с христианскими авторами россы читали авторов античных, то есть из первых рук получали непреходящие ценности. Во второй раз византийское сознание с мессианской идеей "третьего Рима" появилось на Руси в момент чуть было не случившегося распада нации и уберегло ее, послужив, пусть не слишком прочным, но все-таки цементирующим раствором. Теперь же, после приобретения российскими народами духовной самостоятельности и одновременно после распада самой Византии, когда ее сознание стало в полном смысле слова худосочным, оно для россиян сделалось ненужным и даже вредным. Когда-то эллинская культура родила великую, без всяких преувеличений, Римскую империю, дала миру демократию и заложила основы гражданского общества. Подхватившая же эстафету Византия уже на излете этих великих деяний, в политической жизни больше опиралась на эллинское рабство, на тиранию и заговоры. Эти болезни, к месту будет сказано, в полном объеме перешли по наследству к дочери Византии - России. Что еще, кроме церковных ритуалов, можно было там позаимствовать?

Со стороны же противостоявшего Никону протопопа Аввакума было желание во внутрицерковной идеологической жизни отстоять не столько идейную сторону учения иосифлян, сколько ритуальность с этими идеями связанную: "До нас положено, - писал Аввакум, - лежи оно так во веки веков", возвращения же церкви духовного величия добиваться стихийными противостояниями безнравственным церковной и светской властям. Причем, безнравственность эту Аввакум видел не в создании латифундизма, не в закабалении крестьян, а в политических и бытовых неурядицах, связанных с неумным как церковным, так и светским правлением. Вместо вскрытия причин всех этих неурядиц - цель, которую постоянно преследовали нестяжатели, он сосредоточивал внимание на следствиях, требовал не смены государственности - работа, которую вели западные протестанты, а всего лишь улучшения нравов внутри государственности существующей, и потому обличал пьянство, чревоугодие, корыстолюбие, разврат и жестокость в проведении внутрицерковных обрядных реформ, то есть был очень далек от высоких идей истинных святителей церкви Нила Сорского, Максима Грека, Вассиана и Феодосия Косых, Матвея Башкина и Берсень Беклемишева, которые на мелочи не разменивались. Популярность же его в народе происходила оттого, что, будучи действительно талантливым писателем, он использовал в своих сочинениях исключительно бытовой язык со множеством скабрезных выражений и прямых матерков, а это, безусловно, льстило дикому первобытному сознанию паствы, по-иному же говоря, не вытаскивал это сознание из тварности, а еще больше в тварность погружал.

Аввакум в русской истории, на мой взгляд, не менее страшная фигура, чем Иосиф Волоцкий. Во-первых, с его именем связано языческое "очищение огнем", или самосожжение, которое практиковали многие его последователи, десятками во имя суеверий развеивая вместе с дымом по ветру староверческие селения и общины. Мало того, что это, как и при монгольском нашествии, обезлюживало Русь - пустели целые уделы, но - извращало основы учения Христа, который никогда не приветствовал самоубийства, так как в этом деянии особенно ярко просматривалась доктрина "человек - мера всех вещей", зарубленная Христом на корню. Во-вторых, оставаясь весьма примитивным догматиком, так похожим на сегодняшних марксистов-экономистов, он, не разобравшись в сути, с порога отвергал любые преобразования, а потому совсем не случайно последоователи Аввакума объявили антихристом Петра Великого и чинили так много препятствий его реформам.

Некоторые наши писатели приходили и приходят в умиление, изображая старообрядцев в качестве поборников нравственной чистоты и идейной свободы, то есть личностности. Что касается нравственной чистоты, то - да, у истинных староверов не было, скажем, того сексуального разгула, который постоянно наблюдался и наблюдается у ревнителей официального иосифлянского православия, морально чище выглядели старообрядцы и в отношении к иным религиозным установлениям - жестоко соблюдали посты, духовно и физически опекали своих сторонников, никогда не оставляя их на произвол судьбы. Но это, как мы помним, по определению Христа, языческие, тварные проявления, не имеющие ничего общего с нормативной нравственностью. То есть как официальное иосифлянство отказалось от Христа и скатилось к заветам Моисея, так к тем же заветам скатились и староверы, а значит, глубинной разницы между ними не было.

Если же рассмотреть самую суть старообрядчества, то нетрудно определить в нем одно из фундаменталистских течений, от деяний которых мир сотрясается в страхе по сей день, так как любой фундаментализм, светский ли он или церковный, обязательно связан с кровавыми преступлениями. Фундаментализм напрочь отрицает творчество масс, не возбуждает, а полностью игнорирует личностные начала, ослепляет веру, которая, по определению Гегеля, есть преодоление всякого сомнения и в зрячести своей придает гигантскую мощь творчеству, раскольнически выступает против соборности, то есть против единства нации, вводит безответственность жертвенности, превращает любовь в ненависть к инакомыслящим, таким образом бесстыдно выступает практически против всех духовных начал, хотя фанатически чертит на своих знаменах приверженность этим началам. Иными словами, фундаментализм - это всегда поклонение тварному языческому сознанию и постоянное безапелляционное укоренение этого сознания в своих сторонниках.

Подводя итог деятельности иосифлян и сектантов, можно твердо сказать, что русское православие до неузнаваемости перелицевало всю христианскую суть. При Сергии и в первые годы после Сергия народ совершал "переход из одного возраста в другой - из возраста, в котором преобладает чувство, в возраст, в котором господствует мысль"1, превратившаяся же в антроподеистски-националистическую церковь тянула его назад, в язычество. Отринув правление Бога и перейдя на правление людей, она тут же оказалась в идолопоклонстве, которое "можно определить как интеллектуальное, морально ущербное и слепое обожествление части, вместо целого, твари, вместо Творца, и времени, вместо вечности. Это одно из заблуждений человеческого духа, имеющее следствием превращение высоких Божественных трудов в мерзость запустения"2. Ужас этого явления заключался еще и в том, что Россия к тому времени цивилизационно отстала от передовых стран на несколько веков, путь же назад, куда тащили церковь и сектанты, мог привести лишь к полному одичанию. Именно до полного одичания и докатываются, не учитывая функциональной значимости Объективного Духа нации, который жестоко мстит, когда его игнорируют, и жизнь людей приобретает все черты призрачного недочеловеческого существования, что наблюдалось не только в России тогдашней, но что свойственно и России нынешней. Да и ей ли одной! Разве остальные нации планеты уже органически связали себя с Объективным Духом и могут от удовольствия потирать ручки.

Конечно же, чтобы выбраться хотя бы на дорогу цивилизационного развития из трясины, в которую угодила постсергиевская Русь, как самый малый минимум была необходима смена формации (государственности), то есть отказ от крепостничества, расторжение брачных уз с затхлым укладом и традициями всей русской жизни; нужно было, чтобы во все сферы правления и деятельности пришел разночинный люд, снабженный жаждой личной инициативы. Но как показало будущее, даже это малое именно в России свершить было очень и очень не просто.

Комментарии

Добавить изображение