Исповедь писателя(несостоявшееся интервью)

Этот вопрос обычно задают последним. Чтоб не томить себя и читателей, попробуем начать сразу с него: чтобы ты пожелал нашим читателям?

Будучи человеком общительным от природы, я, став писателем, буквально погряз в отношениях и разговорах с читателями. В основной своей массе это очень симпатичные люди и остается им лишь пожелать оставаться теми, что они есть, а также хоть немного удачи в этой, не самой лучшей из возможных жизни.

Для себя же я пожелал бы читателям только одного – пожалуйста, не делитесь со мной своими взглядами и воззрениями. Никого ведь не интересует масть коровы, из мяса которой подан стейк. В отличии от судеб и жизненных фактов людей, их взгляды для писателя совершенно неинтересны. Точно также, как вам должна быть неинтересна моя личная жизнь и какого цвета блондинок я люблю (я их вообще не люблю, потому что смерть – она ведь тоже блондинка).

У кого ты учился писательскому мастерству?

Так как учителей много, попробую дать их типологию. Прежде всего, я учился у советских писателей, как нельзя быть писателем. Когда мне было лет 12-13, я уже не только знал, что я – писатель (хотя первое более или менее литературное произведение было опубликовано, когда мне стукнуло далеко за 50), но и начал возводить вокруг себя профессиональные ограничения. Профессионал ведь – это не тот, кто знает, как и что надо делать, а тот, кто знает, чего и как делать нельзя. Первым живым писателем для меня и именно в том возрасте стал детский поэт и писатель, а также редактор журнала Сергей Баруздин. Случайно мы жили летом в одной деревне, подружились на теме рыбалки, а потом, в Москве, он пригласил меня к себе домой на проспект Мира. Мама советовала взять с собой свои стихи, чтоб показать ему, но я, разумеется, этого не стал делать. Бог уберег – именно в эти времена Баруздин подписал письмо на Пастернака.

Были в моей жизни и другие советско-писательские знакомства, однажды я даже был в их Барвихе и видел всю невозможную и тошнотную для меня условность их творчества, их беспощадную и жесткую партийность. Я вообще – принципиально беспартийный и лысый, ничей.

Второй тип учителей – любимые писатели: из русских – протопоп Аввакум, Лермонтов, Гоголь, Достоевский, Толстой, Булгаков, Андреев, Платонов- из зарубежных – античные авторы: Ксенофонт, Фукидид, Иосиф Флавий, античные драматурги, Данте, Шекспир, Гейне, Гете, Гельдерлин, Бальзак, Диккенс, Гессе, Во, Апдайк, современные и особенно средневековые японские писатели и поэты.

Третий тип – неписатели: художники, композиторы, философы, актеры, режиссеры. Мы все делаем одно дело – осваиваем мир творчеством, духовностью. Мы – одной крови, просто по-разному выражаемся.

Четвертый тип – мой родной язык во мне и вне меня, помимо меня, превыше меня.

При разнообразии жанров, характерных для тебя, какой все-таки следует считать основным?

Наверно, не основным, но любимым – драматургию. Дело вовсе не в том, что первое написанное мною было пьесой (я тогда учился во втором классе, можете представить себе, каким суматошным убожеством это было). Мне нравятся диалоги, драматургическое разворачивание событий, возможность кройки сюжета. К драматургическим произведениям я отношу и свои платоновские диалоги, и киносценарии. Мне думается, драматургия во мне – от того, что я игрок. Футбол, преферанс, КВН, сверхинтеллектуальные организационно-деятельностные игры, созданные Московским Методологическим Кружком, теле-шоу – всем этим я мог заниматься с упоением до бесконечности.

Кстати, чтоб покончить со спортом, я был национальным и олимпийским судьей по стрельбе из лука, в школе увлекался гимнастикой, а в университете средними дистанциями, своеобразнейший мир спорта знаю изнутри.

Кстати, чтоб покончить с играми. Ты был одним из организаторов политического ток-шоу "Я-лидер!". С кем было более всего интересно и с кем совсем неинтересно играть там?

Сквозь нас прошли практически все заметные тогда фигуры, за исключением Ельцина. Самые приятные воспоминания остались от пары Зиновьев-Немцов и от одного православного батюшки, который на вопрос своего визави Аксельрода "Будут ли когда-нибудь прощены евреи за распятие Христа?" ответил с искренней верою: "Да Он их еще на кр
есте простил!" Самое мерзостное ощущение осталось от Шурика Невзорова, от тогдашнего редактора "Советской России" и от Ирины Хакамады – за внешним фасадом этих людей не было ничего, черный вакуум.

По образованию ты – географ. А теперь – писатель.

Я и теперь – географ. Мои статьи продолжают публиковать, для многих я вообще – только географ, регионалист, теоретик. Горжусь, что с амвонов науки меня поносили сановные "памятники". Но еще более ценю мнение своего учителя Евгения Лейзеровича, назвавшего меня как-то Шопеном географии.

Родился я поэтом. Географом стал случайно – понравились вращающиеся двери Главного корпуса МГУ на Ленгорах и то, что Географический факультет – на самом верху. Все остальные профессии и занятия также совершенно случайны: грузчик, развозчик пиццы, философ, герменевт, специалист по маркетингу и рекламе, специалист по морскому транспорту, эколог, журналист, осеменитель коров (в СССР, строго говоря, коров не было – выродились в крс, крупный рогатый скот), ночной сторож, художник-оформитель, учитель русского языка, шоумен, демограф, редактор энциклопедии, гурман (есть и такая профессия), подопытный кролик – однажды я занялся подсчетом своих профессий и сбился на третьем десятке. Вообще, я прожил энциклопедически разнообразную жизнь и потому заслужил возможность написать двенадцатитомную "Небольшую Советскую Энциклопедию", томики, правда, маленькие.

Что, помимо "Жратвы", входит в эту энциклопедию?

"Выпивка", "Кабаки и пивные", "Баня", "Больница", "На картошку!", две сексуально-социальные книги, "Игра", что-то еще, сейчас не помню, последняя книга – "Кладбище". Может, когда-нибудь, это будет издано, не только "Жратва".

Что ты считаешь лучшим из своих произведений?

Из написанного – последнее, но все написанное гораздо хуже еще ненаписанного, а из числа ненаписанного лучшее еще не задумано. Мне мнится, что моя писательская траектория продолжает подниматься круто вверх, поэтому все старое кажется мелким и плоским. Я также уверен, что нечто подобное, взлет, характерен и для читателей, интеллект и духовные запросы которых свечой взмывают. Если я снижу собственную траекторию, относительно читателей я начну падать, а это – творческая смерть и погибель.

Твое последнее большое произведение – "Эзоп". Что это, про что это?

Я писал это три с половиной года. Последние полгода из них были сплошной волком кричащей трагедией, не помню и не понимаю, как остался жив, и продолжал писать, уничтожая написанное и вновь принимаясь, не веря, что живу, что допишу. Те немногие, что прочитали, единодушно назвали "Эзопа" дрянью. Вряд ли поэтому я буду его публиковать. А написан он в жанре автобиографической повести -- что может быть скучней повести и автобиографии? События расположены от времен античного Эзопа до неясных глубин и далей середины третьего тысячелетия. Текст, особенно в первой части, изобилует новыми интерпретациями басен Эзопа и новыми баснями в духе Эзопа. Словом, типичная love story.

У тебя неплохой запас знаний. Откуда?

В течение ряда лет, которые были посвящены вхождению в методологическое сообщество, я соблюдал норму этого кружка – 500 книг в год. При этом, я читал только то, что мне было нужно и интересно. Разумеется, и до и после этого я также много читал, общался с людьми весьма образованными, много путешествовал. Кроме того, и это самое главное – методологическая и герменевтическая практика научили меня создавать новые, живые знания, возникающие в ходе коммуникации или писания. В философии это называется спекулятивным мышлением.

Откуда берутся знания? Платон в "Теэтете" устами Сократа утверждает – мы их припоминаем. Я убежден, что здесь действует механизм, близкий к генетическому коду, нечто вроде общечеловеческого дежавю. Нас кто-то ведет и пестует. Куда? Зачем? -- Говорят, за знания надо платить, в том числе и такими вопросами

А еще чем?

А еще – неволей. Знания поневоле – наши якоря. И шлагбаумы. По нашей неволе. Невежда отчаянно смел, даже не понимая этого. И более того, знание требует порой кровавых жертв… Невесте, то есть неведующей, невинной, ничего не знающей, противостоит ведьма ( изначально ведьмами называли тех девушек, что до брака познавали мужчину и лишались невинности). В некоторых так называемых примитивных культурах за посягательство на
невинность, а равно и за потерю невинности полагается мучительная казнь: кровавая жертва познания считается у многих народов необходимой для начала новой семьи и нового хозяйства. Такова порой бывает цена знания. Цена знания хорошо также выражена в Экклезиасте: "сердце мудрых -- в доме плача". Вы можете вспомнить хоть одного библейского пророка, который бы отличался счастливой судьбой? А пушкинский "Пророк"? А несчастная Кассандра? И кто ей мстит? -- Аполлон, покровитель муз и просвещения, прямо какой-то заврайоно, а не бог.

И ты чувствуешь на себе проклятие за излишние знания?

Да нет, я вообще жадный – до знаний, до жизни, до удовольствий, до впечатлений. Недавно еду по Пейббл Бич, есть у нас на Монтерейском полуострове такой поселок городского типа для миллионеров, везу пиццу (это надо быть американским миллионером, чтобы жить в таком раю, заказывать самую дешевую и малосъедобную пиццу и при том еще экономить на чаевых!), за поворотом на Forest Lake Drive открывается пейзаж невероятной красоты. Сквозь волшебную дрему кипарисового леса, в зыбких декорациях жемчужного дождя открылись кармельские кручи и скалы в поземке бредущих рваных облаков, седой и старый океан, а еще дальше – угрюмый, полувидимый штрих Волчьего мыса. Забыл я и про пиццу и про правила движения на Семнадцатимильной дороге, за моим задрипанным выстроились лимузины с ягуарами, а я глаз оторвать не могу, насытиться этой красотой, что вот, мгновение, – и пропадет, и сгинет под занавес дождя, и никогда-никогда больше не откроется людям. Они потом долго гудели, почти каждый, сердито шурша по асфальту вкрадчивой резиной. Если бы я жил здесь! Если бы я родился здесь! Каким бы просветленным я был бы, наверное. Понимаете, оказывается, не то что богатство, даже красота окружающего мира не спасают. Казалось бы, здесь, в эдакой красоте должны жить ангелы, а обитают в основном засранцы. Когда же человечество отдаст, наконец, самые лакомые пейзажи своим художникам, а не своим богачам? Вы меня правильно поймите: мне эта красота, в силу обстоятельств, доступна, как доступны были Байкал, Алтай, перевалы южной Якутии, Карпат и Пиренеев. Но сколько художников, поэтов, философов душится в разных клоповниках и толпах, не имея возможности вложить свой талант в Богом данную людям красоту!

Никто не знает меру наказания за открывшиеся каждому из нас знания. Не знаю и я. Но каждое новое знание – как взлетающая ракета, и дух захватывает от раскрывающегося мира, и великая радость наступает от нового понимания и озарения.

Тогда последний вопрос: зачем ты затеял это интервью?

Никаких маркетинговых или рекламных целей у меня нет, как нет и кокетства. Но в последнее время я стал замечать за собой глубокую, ошеломляюще глубокую задумчивость одиночества, настолько глубокую и притягательную, настолько сильней любого наркотика, что представляю опасность на проезжей части жизни. А ведь я по 12-14 часов в день на колесах. Риск столь высок и очевиден, что надо бы как-то успеть сказать последнее слово.

В моей ситуации ходить по адвокатам и нотариусам смешно и неприлично – не с чем. Считайте это интервью некрологом, завещанием, предуведомлением о предстоящих поминках. Если же ничего такого не случится, то и слава Богу, значит, это просто – интервью, взятое у самого себя.