Сбор окурков

Примечание редакции: это эссе Александра Левинтова было прислано до появления его открытого письма. Сохранено для публикации по личной просьбе вебмастера альманаха «Лебедь». Мы надеемся, что Александр останется нашим автором и в будущем.

По недостаточной молодости лет не собирал я колоски и не выращивал всем классом на школьной грядке советский каучуконос коксагыз. Поэтому, когда меня позвали волонтиром собирать окурки вокруг гольфовых полей Пейббл бич во время традиционных ежегодных соревнований AT&T, я резко отказался: - шампанское перед телекамерой пить – я бы еще поехал, но это!?

- а напрасно! -- и я услышал коротенькую лекцию и том, что заняты этим делом не бомжи и хомлессовцы какие-нибудь, а вполне приличные люди, почти сплошь пенсионеры или школьные родители (одна из самых распространенных профессий в мире), есть даже миллионеры, которые таким образом экономят на входных билетах (30 долларов) и паркинге (еще 30 долларов), что из 18 миллионов чистой выручки AT&T отдает некоммерческим организациям (школам, церковным общинам, союзам пенсионеров) 4 в обмен на подобного рода услуги волонтиров и что это практикуется уже около полувека ко взаимному удовольствию всех сторон.

Тем не менее, я отказался по врожденному презрению к субботникам, но осталась во мне несложная типология американских миллионеров: богатенькие буратино, сколотившие деньги благодаря собственной предпринимательности, удачливости и рискованности бедные папы карлы, получившие свои поленья счастья в наследство и не обладающие энергией и фантазией промотать это быстро, решительно и бесповортно, а потому тянущие унылую лямку осторожной праздности и убогой роскоши дуремары, создающие свои миллионы не тем, что зарабатывают, а тем, что не тратят: на недоданные чаевые, непотраченные 30 сребренников на гольфовых соревнованиях, на бигмагах вместо еды они приобретают шикарную недвижимость и не менее шикарную, но неиспользуемую движимость (машины, жены, костюмы).

А Пейббл Бич я очень люблю.

Поселок миллионеров расположен на самом мысу Монтерейского полуострова. Лесистая местность в оторочке песчаных и скалистых пляжей вечно погружена в туманы, дожди, шельфы водяной пыли. 17-мильная дорога (от уже несуществующего ныне Монтерейского вокзала до Пейббл Бич и обратно она составляла эти 17 миль) петляет до дебрям и чащобам, то извивается по крутым склонам, открывая порой удивительные виды залива, океана и городков, то несется по просторному и пустынному побережью. На полянах пасутся игрушечные олешки и электромобильчики с гольфирующей публикой.

Тут все время возникают тавтологии восторга: морская вода цвета аквамарин- морские волны, набегающие пологими волнами на зачарованный берег- туристические японцы и японствующие туристы- утробный гул прибоя и шелест-щебет каждой песчинки о песок и каждого пузырька воздуха в воде о воду.

Роскошь Пейббл Бич настолько очевидна, что вместо обычной монетки здесь хочется бросить в море стодолларовую бумажку или мани ордер на любую приличную сумму. Эта мысль и это желание невольно возвращаются у Одинокого Кипариса, изящнейшего пейзажа Пейббл Бич. Подобно Золотым Воротам Сан-Франциско, это место – символ Монтерейского полуострова, Калифорнии, Америки и Земли.

В уютном отеле "Испанский берег" нет ничего испанского, разве что шотландский волынщик, являющйся сюда со своей заунывнейшей музыкой ближе к вечеру, зато все время горит камин, в баре подают изысканные коктейли и строгий брют, печаль начала брачной жизни здесь соседствует с печалью нерастрачиваемого богатства, неиссякающего здоровья и с моей, неподдельной печалью наконец-то удавшейся жизни.

Ведь, правда, я давно и много раз мог умереть, пропасть, исчезнуть, так и не увидев этой красоты, растянутой во весь горизонт и даже дальше, во весь Космос. И я, покачивая бокал, плачу от мысли, что еще не умер. Я плачу аллергическими слезами и сквозь них проступают истинные слезы, от которых так остро и сладко становится моей распрямляющейся и распускающейся душе. "Босый, босый!" – шепчу я себе, упиваясь красотой мира и сладкой болью обнажающихся и тут же рубцующихся ран души и судьбы. Мне жаль, что когда-нибудь придется покинуть этот мир. И перейти в другой. "Все будет хорошо, все будет хорошо" – шепчу и утешаю я сам себя, хотя и сейчас невыра

зимо хорошо, но хочется верить, что самое лучшее еще впереди, и даже в последнем вздохе будет теплиться надежда, что впереди, там, куда отлетает душа, будет новое небо и новая земля, и всяк утрет там свою слезу и отпустит от себя свои отяжелевшие грехи. Это ведь и есть христианское смирение и христианская вера в то, что все будет хорошо, как бы хорошо уже ни было.

И твоя машина, босяк среди местных навороченных, медленно обгоняет трусящих бегом от бессмертия к долголетию – не для нас эти потуги, нас ждет иное, пусть и скоротечное, но бессмертие, бессмертие мысли и общения с высшим. Мы редко и ненадолго ощущаем свое бессмертие, потому что часто впадаем в эти суетные заботы о благополучии, долголетии, сытости тела. Мы плавно катим по лесу и лесной улочке с укромными домами и особняками – как будто едем по снам своего детства, когда просыпаешься – а вся подушка в сладких слезах беспричинного счастья. Кто часто умирал в раннем детстве, кто помнит об этом, кто дожил до грустных седин и плешей, тот понимает сейчас меня.

Седовласые кипарисы в космах седых куделей плесени, седые туманы и седые завесы брызг – неужели это ты, старость? Зачем так рано? -- я еще не устал жить и наслаждаться тяготами жизни!

Может, на следующий год и впрямь пойти на сбор окурков?

Марина, 16 февраля 2000 года