Библиография

21-05-2000

Harvey Klehr, John Earl Haynes, and Fridrich Igorevich Firsov. The Secret World of American Communism. Yale University Press. New Haven and London. 1995, 348 pp. + XV Harvey Klehr, John Earl Haynes, and Kyrill M. Anderson. The Soviet World of American Communism. Yale University Press. New Haven and London, 1998. 378 pp. + XXXV

После того как рухнул Советский Союз, взоры многих американских историков обратились к ранее недоступным советским архивам. Были частично открыты для зарубежных исследователей материалы Российского центра хранения и изучения документов новейшей истории, где сосредоточены многие материалы архива ЦК КПСС и Коминтерна.

Сведения о том, что в архиве Коминтерна имеются материалы о деятельности коммунистической партии США, были опубликованы в Чикаго еще в 1958 году Вольфгангом Леонардом в его мемуарах "Дитя революции". Он вспомнил, что в 1943 году его, слушателя школы Коминтерна, включили в число тех, кому было поручено привести в порядок вывезенный из Москвы в Уфу архив. По мере знакомства с материалами он определил, что это архив Коминтерна, и ознакомился с поразившими его материалами о КП США. Он читал протоколы заседаний ЦК и отчеты о нелегальной деятельности партии, что привело его к полному разрыву с коммунизмом.

В 1990-е годы в кооперации с российскими историками начал осуществляться интересный научный проект — серия публикаций под общим названием "Анналы коммунизма". Были образованы российский и американский редакционные советы, куда вошли историки обеих стран. В этой серии уже издано пять книг. Мы же остановимся только на двух. Обе эти книги посвящены взаимосвязи КП США и КПСС. Всего в двух книгах приводится 187 документов. Впервые в современной истории скрытый от посторонних глаз мир американского коммунизма исследуется на основе подлинных документов, большинство из которых еще совсем недавно представляло строжайшую тайну. В своих комментариях авторы используют и недавно рассекреченные американские документы, что делает эту предназначенную для специалистов книгу интереснее самого запутанного шпионского триллера.

Одни считали КП США прибежищем советских шпионов, а недоброй памяти сенатор Маккарти — чисто шпионской организацией- другие — объединением левых идеалистов.

Документы, представленные в книгах, подтверждают, что КП США все время существовала в основном на советские деньги. Приводятся конкретные суммы, которые КПСС передавала КП США с начала ее существования. В комментариях используются и недавно рассекреченные данные ФБР. Так, например, ФБР, а следовательно, и руководство США с 1958 по 1980 год знали до последнего цента, сколько денег передано КПСС КП США, от своих агентов братьев Джека и Морриса Чайлдсов. Братья переправляли эти деньги компартии Канады, а оттуда они уже поступали в США.

Важную роль в отмывании советских денег играли журналист Джон Рид и предприниматели отец и сын Хаммеры. Из документов становится ясно, почему все советские лидеры от Ильича до Ильича так почитали Хаммеров.

Материалы архива Коминтерна свидетельствуют, что КП США была создана по решению Коминтерна, была его активным членом и осуществляла свою деятельность под его руководством, а после роспуска Коминтерна работала по указаниям зарубежного отдела ЦК КПСС. Именно по указанию Коминтерна в 1930 году в КП США был создан конспиративный аппарат. Здесь нужно отметить, что именно разведывательная служба Коминтерна является предшественницей всех служб внешней разведки бывшего СССР. Так, например, в 1935 году руководитель отдела международных связей Коминтерна Осип Пятницкий, который долгие годы руководил внешней разведкой Коминтерна, был заменен Михаилом Трилиссером, с 1921 по 1929 год возглавлявшим иностранный отдел ОГПУ. Американские коммунисты и их сторонники, работавшие в правительственных учреждениях США, получали задания добывать секретные документы, которые затем переправлялись в Москву. В книгах показано, что американские коммунисты приняли активное участие и в атомном шпионаже уже в годы Второй мировой войны, когда СССР и США были союзниками по антигитлеровской коалиции. Комментируя эти документы, авторы книг не обошли вниманием и опубликованные недавно в России воспоминания участников этой операции. В то же время в комментариях к ряду документов подчеркивается, что такая деятельность было делом малого числа лиц и что это не дает права называть КП США прибежищем шпионов, как это утверждали антикоммунисты в США, особенно в период "холодной войны".

&nbs
p; Скрытую от широкой общественности деятельность КП США авторы этих книг объясняют тем, что многие основатели компартии США были выходцами из бывшей Российской империи. Там они привыкли работать в нелегальных условиях и, попав в свободную страну, продолжали работать в том же режиме.

Первая из рассматриваемых книг начинается с краткой истории создания КП США. Архивные данные позволили привести и цифры количественного состава КП США в разные периоды времени. Так, в момент своего создания она насчитывала 34 тысячи членов, в 1939 году количество зарегистрированных членов партии составило 66 тысяч человек- после запрещения деятельности компартии в годы "холодной войны" ее состав уменьшился до 3 тысяч, а по данным на 1996 год, он составляет всего около 1000 человек. Из этих цифр видно, что КП США никогда за весь период своей истории не играла существенной роли в общественно-политической жизни страны. Комментируя эти цифры, авторы книг утверждают, что они касаются только зарегистрированных членов партии, а на деле их было больше. Так, утверждается, что в 1939 году количество сочувствующих коммунистам было на порядок больше зарегистрированных членов. Нам кажется, что такая оценка, ничем не подтвержденная, весьма сомнительна.

До сих пор в различных источниках приводятся разные даты создания КП США. В обеих книгах приводится хронология американского коммунизма, из которой следует, что в 1919 году под влиянием русской революции в США были созданы две партии: Коммунистическая партия Америки (24 тысячи членов) и Коммунистическая рабочая партия (примерно 10 тысяч членов). В 1921 году по указанию Коминтерна обе партии были объединены в КП США.

Трудно привести полный перечень документов, которые приводятся в рассматриваемых книгах. Это и отчеты Коминтерну о деятельности партии, и протоколы руководства КП США, и характеристики руководящих деятелей партии как с советской, так и с американской стороны.

Очень интересен отчет о деятельности конспиративного аппарата партии за 1939 год. Из него становится ясным, почему после непродолжительного запрета деятельности КП США, ареста ее руководителей и конфискации документов партии ни один значительный документ не попал в руки американских спецслужб. Конспиративный аппарат сумел обеспечить надежное хранение компрометирующих материалов.

Документы показывают, что КП США следовала образцу КПСС. В СССР начали бороться с инакомыслием в партии, то же стали делать и в КП США. И там, и здесь предавали анафеме троцкистов и так называемых уклонистов. И там, и здесь искали врагов внутри партии. Именно по указаниям Коминтерна назначались руководящие деятели КП США. Компартия США не только не осудила начавшуюся в СССР кампанию массовых репрессий, но и смолчала, когда жертвами этих репрессий стали американцы, работавшие в Коминтерне. Было дано указание ослабить антинацистскую пропаганду, после того как Сталин вступил в альянс с Гитлером. Комментаторы отмечают, что в результате слепого следования указаниям Коминтерна многие члены американской компартии разочаровались в коммунизме и отошли от него. Ряд бывших членов КП США, отошедших от коммунизма, дали в свое время честные показания. Руководство американской компартии пыталось обвинить их в клевете.

Оценивая эти обе книги, следует отметить, что первая из них больше внимания уделяет тайной деятельности партии, а вторая акцентирует связи КП США с КПСС и Коминтерном.

Авторы обеих книг критически отнеслись к тому материалу, который им был представлен в советских архивах. Они считают, что были допущены только к определенной части архива Коминтерна, т. е. к материалам с 1919 по 1943 годы. Но даже в этом довольно усеченном виде рассматриваемые книги очень интересны, и теперь ни одно исследование по истории КП США не сможет обойтись без этого документального материала.

Илья Куксин, Чикаго

Ю. Н. Емельянов. С. П. Мельгунов: в России и эмиграции. М., Эдиториал УРСС, 1998, 350 стр.

 

В советские времена "белоэмигрантский историк" С. П. Мельгунов (1879—1956) принадлежал к числу самых "закрытых" авторов: некоторые его труды не выдавались даже в библиотечных спецхранах. Положение стало меняться в ходе горбачевской перестройки, и это дало возможность научному сотруднику Института российской истории РАН, выходцу из школы академика М. В. Нечкиной Ю. Емельянову начать ист

ориографическое исследование творчества Мельгунова. Но надо было душой быть преданным российской исторической науке и своему герою, чтобы осуществить такой замысел в условиях, нелегких для страны, ее культуры и науки. Это, кстати, одно из свидетельств того, что распространенное теперь перечеркивание всей советской исторической науки — в немалой степени дань очередной политической "моде". Историческая наука в Советском Союзе (естественно, в лице лучших своих представителей) накопила серьезный потенциал, и, когда ослабевал, а затем и исчез идеологический контроль, проявила способность к свободному творчеству.

Итак, книга о Мельгунове написана. Первая книга, по существу, открывающая этого выдающегося историка нынешнему российскому читателю. Емельянов изучил не только все, что было написано Мельгуновым и о Мельгунове, но и архивные материалы, в том числе огромный фонд, хранящийся в Лондоне (туда его передала жена Мельгунова — П. Мельгунова-Степанова в 1961 г.). Многие документы этого фонда, как принято говорить у историков, впервые введены автором в научный оборот.

Будучи одним из руководителей Партии народных социалистов (энесов), подпольных "Союза возрождения России" и "Тактического центра", Мельгунов несколько раз арестовывался большевиками. Дважды его освобождали по ходатайству видных общественных деятелей, среди которых, кстати сказать, были и члены РКП(б). Летом 1920 г. он предстал перед судом и, наряду с некоторыми другими подсудимыми, был приговорен к расстрелу! И вновь судьба смилостивилась: в феврале 1921 г. подсудимых выпустили, благодаря ходатайствам П. Кропоткина, В. Короленко, Академии Наук. А в 1922 г. в числе многих других выдающихся ученых Мельгунова выдворили за границу. Эти факты показывают, что представление о большевистском терроре, как о чем-то "однозначно-сплошном", все же упрощают историческую реальность. Жизнь всегда сложнее, многограннее, запутаннее ее последующего описания. И сегодня, когда "демократическая" эйфория поутихла, можно и нужно спокойнее взглянуть на прошлое. Кредо самого Мельгунова как историка состояло в том, чтобы стремиться к восстановлению исторической истины, избегая ее приукрашивания и очернения. Даже в своем наиболее антибольшевистском труде — "Красный террор в России, 1918—1921", за него автор был лишен советского гражданства — Мельгунов в том случае, если какие-либо факты он не мог документально доказать, всегда указывал, что не может взять за них ответственность. Интересно, что некоторые критики (в том числе и М. Горький) усмотрели в этом уязвимость книги. Но, как представляется, здесь проявлялась высокоморальная, ответственная позиция историка.

Емельянов характеризует С. П. Мельгунова в качестве политического деятеля левого, демократического антибольшевизма, как издателя исторических произведений (книг, сборников, журналов, из которых наиболее известны "Голос минувшего", "На чужой стороне"), а также как исследователя дореволюционной и революционной России. Но сколь ни был значителен вклад Мельгунова в изучение таких проблем, как Отечественная война 1812 г., декабризм, реформы 60-х — 70-х гг., сектантство, масонство и др., без серии трудов о русской революции он не занял бы в историографии того высокого места, которое принадлежит ему по праву.

В этой области Мельгунов предвосхищает А. Солженицына. Уже упоминавшийся "Красный террор" предшествует солженицынскому "Архипелагу ГУЛагу". Только Мельгунов, вполне понятно, "описывает начальный период процесса расчеловечивания". "Но обе книги, — пишет Емельянов, — являются своеобразными синодиками невинно погибших". И если Мельгунов начинал его, то Солженицын продолжил и закончил.

В еще большей степени он — предшественник Солженицына в освещении истории революции. Мельгуновым была проделана гигантская работа по изучению ключевых фаз революции, "узлов", как называет их Солженицын в своем "Красном колесе".

Один лишь библиографический перечень крупных монографий Мельгунова, посвященных революции и гражданской войне, дает полное представление о колоссальном объеме проделанной им работы. "Легенда о сепаратном мире" (Париж, 1957); "На путях к дворцовому перевороту" (Париж, 1931); "Мартовские дни 1917 г." (Париж, 1956); "Как большевики захватили власть" (Париж, 1953); "Золотой немецкий ключ большевистской революции" (Париж, 1940); "Судьба императора Николая II после отречения" (Париж, 1951); "Н. В. Чайковский в годы гражданской войны" (Париж, 1929); "Трагедия адмирала Колчака", тт. 1-3 (Белград, 1930—1931) и др.

Хронологически это охватывает, как раньше говорили, судьбоносный период истории России, ее первый разлом (или обвал), истоки которого Мельгунов видел в годы 1-й Мировой войны ("Легенда о сепаратном мире"), а финал — с окончанием гражданской войны ("Трагедия адмирала Колчака"). Без двух лучших его исследований — "Мартовские дни 1917 г." и "Как большевики захватили власт

ь" — и сегодня невозможно изучение Февраля и Октября. У Мельгунова были и, вероятно, будут оппоненты и критики. И все же, на мой взгляд, его метод дает направление для тонкого, подлинно исторического анализа. Прав Емельянов: "Мастерство Мельгунова-исследователя — ювелирное, он мастер исторического микроисследования. Его микроскопическая сетка нужна для тончайшего установления последовательности фактов в их достоверности или же их сомнительности." Отсекая то, что не может быть подтверждено, отмечая все сомнительное, Мельгунов восстанавливает цепь действительных событий. Он — разрушитель легенд; реставратор подлинной, так сказать, изначальной картины, свободной от наслоений различного характера: идеологических, политических, субъективных. Он не был застрахован от ошибок, но кто же застрахован? На пути к "первозданности" для Мельгунова не существует различия между "главным" и "деталями". К "деталям" он, пожалуй, присматривается еще внимательней, и результаты нередко оказываются существенно важными.

Стремясь восстановить подлинность событий, Мельгунов порой мало заботится о композиции книги, о стилистике изложения. Он сложен для восприятия, читать Мельгунова — значит трудиться. Но труд будет вознагражден нередко уникальными знаниями о том, "как это было".

Конечно, Емельянову удалось не все. Порой ощущаются следы былого идеологического пресса; иногда он сбивается на библиографию; встречаются и фактические неточности. Один лишь пример. В "Судьбе императора Николая II..." Мельгунову не удалось (да и не могло удасться) выяснить личность комиссара Яковлева и цель его миссии: перевозки бывшего царя из Тобольска в Екатеринбург (апрель 1918 г.). Емельянов пишет, что и последующей советской литературе не удалось разгадать "загадку Яковлева". Это неверно. "Загадка" был разгадана в последние годы и, кстати, поставила некоторые вопросы в истории отрекшегося царя и его семьи. Вообще масштаб исследования, вероятно, не позволил Емельянову более очерченно показать творчество Мельгунова на фоне развития историографии революции и гражданской войны. Но главное сделано. После смерти Мельгунова "Новый Журнал" (1957, № 48) писал, что его особенностью как историка была способность "в изображении прошлого пробиваться через гущу противоречивых показаний и суждений и добиваться того, чтобы... выступало то, что подлинно было". Новым поколениям российских исследователей монография Ю. Емельянова поможет вернуться к пониманию того, что составляет важнейший приоритет историка: приоритет факта перед интерпретацией.

По свидетельству Н. Берберовой, Мельгунов "не искал славы, жил и умер в крайней бедности". Как, видно, на роду написано подлинному русскому интеллигенту.

Генрих Иоффе, Квебек


Jonathan W. Daly. Autocracy under Siege — Security and Opposition in Russia 1866—1905. De Kalb, Northern Illinois University Press, 1998, xi + 260 pp.

Историографический шаблон — дореволюционный и советский — приписывает первостепенную роль революционному движению и политическим партиям в свержении самодержавия. При том подчеркивается трудность их борьбы ввиду тяжелого "полицейского гнета", который будто бы царил над всей империей. Это утверждение обосновывают лишь перечнем арестов, казней и приговоров к тюремному заключению и ссылке.

Лучший пример такого толкования — хроника-история Вл. Бурцева, "За сто лет (1800—1896)", теперь опять изданная после полувекового забвения. Такое восприятие революционного прошлого не вызывает сомнений относительно его фактической стороны. Но достаточное ли это объяснение крушения власти? Не забывается ли (или замалчивается) действительный исторический контекст и, в первую очередь, правительственные представления и практика?

Почти никакого внимания не уделялось организации полицейского аппарата в его борьбе с антиправительственной оппозицией.

Автор рецензируемой книги поставил своей задачей описать как можно подробнее организацию императорского полицейского аппарата, его изменения, а также основные принципы его деятельности на протяжении более полувека. По сравнению с Западной и Центральной Европой, полиция как учреждение для борьбы с "диссидентством" и оппозицией появилась в России сравнительно поздно. Постоянный полицейский аппарат в современном смысле возник в связи с декабристским восстанием (учреждение Третьего отделения Е. И. В. собственной канцелярии и Корпуса жандармов). Но первоначальная деятельность этих институтов носила скорее характер осведомительного органа, патерналистического надзора и пресечения проявлений административного произвола и социально-экономических неурядиц. В представлении Николая I, эти органы являлись лишь инструментами царского попечения о народе. После 1848 г. (когда по Европе прокатилась волна революций) к обязанностям Третьего отделения и Корпуса жандармов был добавлен контроль над проявлениями "крамольного духа" (напр., дело петрашевцев).

Впервые правительство серьезно осознало опасность радикализма студенчества и оппозиционные влечения интеллигенции после покушения Каракозова на Александра II (1866). Но серьезные организационные меры для борьбы с терроризмом были приняты только после ряда покушений и убийств в 1870-х гг. Тогда впервые были сделаны усилия для улучшения контроля за всеми проявлениями подрывного характера (Верховная исполнительная комиссия под начальством графа Лорис-Меликова, 1879 г.). На убийство Александра II (1 марта 1881 г.) ответили учреждением Охранного отделения (так наз. Охранка), которое впоследствии стало главным орудием борьбы с революционным движением. Профессор Дэли подробно регистрирует все структурные изменения Охранного отделения и его отношения с Корпусом жандармов и местными полицейскими органами (урядники, деревенские сотники и т. п.).

Эти организационные перипетии ярко иллюстрируют один из главных недостатков полицейской системы: неясность в распределении функций и ответственности между жандармскими офицерами (носящими форму и действующими на виду у всех), Охранкой (работавшей секретно) и местной полицией. На уровне же центрального государственного аппарата также не было четкой иерархии и единообразия в правилах подчинения тому или другому министерству. Ведомственные конфликты, которые препятствовали регулярной работе полиции, возникли между министерствами финансов и внутренних дел. Вся императорская администрация была исключительно малочисленной. Поэтому в Санкт-Петербурге плохо знали, что делалось в стране; и особенно трудно было из столицы противодействовать проявлениям недовольства и оппозиции. В 1897 г. Россия имела сто тысяч человек полицейского персонала всех видов и категорий, в то время как Франция (с одной третью населения и многократно меньшей территорией) имела сто сорок две тысячи. Что касается жандармов, то их было 6708 в 1880 г., 9243 в 1895 г. и около 10 000 в начале 1900-х (во Франции их было в 1848 г. 18 000). Кроме того, было 521 жандармский офицер в 1880 г., 693 в 1895-м и 1903 в 1907 г. И другой пример: в Москве 1880 г. было только 17 полицейских наблюдателей (шпиков, в народной речи) и всего 50 в 1902 г.

Система политического сыска и охраны развивалась медленно. Лишь в конце 1890-х гг. и в первые годы XX в. был достигнут эффективный уровень техники (картотека "подозрительных лиц", хорошо подготовленные кадры и т. д.). Только к этому времени и определились основные методы политической полиции: например, внутренний сыск, перлюстрация, осведомители-провокаторы, заграничный сыск. Самой видной фигурой в усовершенствовании системы и практики политического охранного аппарата оказался Сергей Зубатов (1864—1917). Кроме усовершенствования полицейской работы, Зубатов предпринял шаги для укоренения патриархальной, монархической социальной политики (например, официальное признание рабочих союзов, улучшение условий труда). Но здесь он потерпел полное поражение, вызвав не только недоверие рабочих, но и энергичную оппозицию Министерства финансов (в лице Витте), и был удален от дел. Его карьера и участь — яркий пример тому, что в России всякая реформа зависела от личности, ее умения найти поддержку среди коллег и сановников и, в конечном счете, от самого императора. История "зубатовщины" хорошо известна, но Дэли приводит интересные и новые сведения о конкретных мерах Зубатова для улучшения полицейской работы и о первоначальной стадии его карьеры.

К началу XX в., считает автор, императорская полиция была вполне способна успешно бороться с организованным революционным движением, доказательством чему служат разгромы социал-демократических групп и деморализация террористической кампании социалистов-революционеров. Но эти успехи не подготовили полицию к борьбе с массовым движением и волнениями. Ошибки и необдуманные действия полиции по отношению к радикальному студенчеству и оппозиционно настроенной интеллигенции усугубили разрыв между правительством и обществом. Последнее все больше и больше симпатизировало всем проявлениям оппозиции, все громче и громче требовало введения правового порядка и конституционного режима.

Ввиду этих обстоятельств, думает Дэли, вина за разрыв с обществом (не говоря о народных массах) лежит в существенной мере на правительстве, которое не подготовилось к борьбе с массовыми выступлениями. Оно не знало другого средства, кроме привлечения военной силы, хотя армия и была ие подготовлена для усмирения городских беспорядков (погромов, напр.) и сельских бунтов. Как уже давно показали Вильям Фуллер (William C. Fuller, Jr. Civil-Military Conflict in Imperial Russia 1881—1914. Princeton, 1985) и Джон Бушнел (John Bushnell. Mutiny amid Repression: Soldiers in the Revolution of 1905—1906. Bloomington, 1985), военное командование энергично сопротивлялось употреблению военных сил для усмирения народных выступлений.

Итак, в конце 1905 г., с подавлением революции в Москве при помощи артиллерии и пехоты, самодержавие потеряло свою моральную легитимность — и в народе, и в образованном обществе. Таким образом, полиция стояла перед новой задачей, а именно, заключает Дэли, "выработать ту практику, которая могла бы подавить активных революционеров и при этом дать возможность развитию нереволюционным политическим и социальным силам". Но это — тема второго тома, полезного, фактически насыщенного, умного и оригинального труда профессора Дэли. Остается пожелать, чтобы он появился в ближайшем будущем.

Марк Раев, Нью-Йорк

Комментарии

Добавить изображение