Масть интеллектуала ( ответ на статью В. Сердюченко «Восток больше Запада» )

Первым моим впечатлением от ответа В. Сердюченко, несмотря на достаточное уже знакомство с его текстами, было недоумение. В памяти еще оставалась, допереваривалась сознанием статья Б. Парамонова, и ответ прозвучал скрежещущим диссонансом не только по форме, но и по содержанию. Несколько раз вернувшись к обоим текстам, я не смог от этого впечатления освободиться, и более того – оно усиливалось. Мысли Б. Парамонова не бесспорны (что бесспорно – то уже не мысль), и образуют пространство для обсуждения. Ответ В. Сердюченко места для обсуждения не оставляет, он – осуждение, утверждение, инвектива (дежурно-формальные и не лишенные ироничности комплименты оказываются лишь инструментами инвективности), он и не столько ответ на статью Б. Парамонова, сколько продолжение старого монолога по новому поводу. Потом впечатление диссонанса поутихло, уступив место осознанию того, что стилистика и тональность текстов вполне последовательно и точно отражают стоящие за ними воззрения на мир и отношение к нему.

Так или иначе, В. Сердюченко касается старого вопроса: война есть продолжение политики иными средствами или имманентное свойство человечества? Из первого исходил А. Эйнштейн, подписывая антивоенные обращения, из второго – З. Фрейд, с сожалением писавший А. Эйнштейну, что не может поставить свою подпись, так как это противоречило бы его теории и означало бы нечестность с самим собой. В. Сердюченко решает это вопрос иначе:

«Война - противоестественная, извращенная форма человеческого существования, утверждают интеллектуалы и логики всех мастей. Но это они так считают, а 99 процентов населения земли вообще ничего не считает и не умствует- оно чувствует, живет инстинктом, инстинкт же враждебен расчету причин и следствий. Вот и получается, что правота Бориса Парамонова - это правота небольшой кучки либеральных политиков, буржуа, интеллектуальных гомункулусов. Страшно далеки они от народов», - говорит Валерий Сердюченко, и продолжает: «Они возмущаются жестокостью народных вождей, требуют свободы слова, вероисповедания, волеизъявления, но все это им, а не народам необходимо. Народы желают прямо противоположного: порядка, единоверия и коммунистического рая. Поэтому во время революций и великих смут народы первым делом бросаются колотить свою интеллигенцию. Мао-Дзе-Дун: "Чем больше книг я читал, тем больше глупел"- "Интеллигенция - самая невежественная часть нации"- и, наконец, безусловное, аксиоматическое: "Много будешь читать - императором не станешь".

Остается только добавить известное ленинское: «Интеллигенция – соль земли русской? Интеллигенция – говно земли русской!». Впрочем, позиция автора и без этой добавки ясна. Она интересна в своей вопиющей логической противоречивости и железобетонной политической последовательности. Бесспорно интеллектуал и логик, хотя и относящий себя к особой их масти, автор претендует на знание того, что считают для себя нужным 99% населения, которое, по его утверждению, «вообще ничего не считает и не умствует». Ну, а поскольку интеллектуалы и логики других мастей не опускают 99% своих собратьев по разуму до уровня биомассы, то они – не интеллектуалы и логики, а «интеллектуальные гомункулусы». Одновременно, «ничего не считающая и не умствующая» биомасса наделяется тем высшим интеллектом, благодаря которому на крутых поворотах истории «народы первым делом бросаются колотить свою интеллигенцию». Исключая, разумеется, представителей той ее масти, которая эти самые народы науськивает: избранные сии становятся вождями мирового пролетариата и великими кормчими – этакими котами, безразличными к людскому муравейнику (вне- и надчеловечными, по В. Сердюченко, а по существу – бесчеловечными).

Тут уже не просто политические симпатии-антипатии, в свете которых сторонники товарища Зюганова –этакие симпатичные мухинские рабочий и колхозница, отдающие последние гроши из тощих своих кошельков любимой КПРФ, на каковые гроши она, якобы, и существует, а оппоненты – не иначе как «грудастые телки» и т.д. Тут В. Сердюченко вводит читателя в кухню революционной идеологии с ее циничным презрением к народам желающим «порядка, единоверия и коммунистического рая», поколотившим свою интеллигенцию (читай – политических оппонентов автора) и сладко засыпающим под розовые сказки о дедушке Ленине со стаканом несладкого морковного чая в
бессонных бдениях о счастье простого человека. О глобальности претензий автора хорошо говорит слово «народ», употребляемое им во множественном числе.

Непринятие войны как «противоестественной, извращенной формы человеческого существования» В. Сердюченко не просто чуждо, но и противно. Б. Парамонов для него – человек с другой стороны, этакая модель будущего памятника, на который скинутся благодарные западные обыватели. Запад же настолько враждебен сознанию В. Сердюченко, что средства в оплевывании его можно не выбирать. Можно сделать вид, что Французского сопротивления фашизму не существовало, а наши «Марианны» не обслуживали немецких офицеров. Можно, будучи доцентом русской совесности, закрыть глаза на психологическую трагедию Акакия Акакиевича Башмачкина и, ничтоже сумняшеся, назвать его именем благополучного американского клерка, сведя все к должности и уровню на социальной лестнице. Можно ссылаться на Ветхий завет не как на «метафору метафор», а как на отрывной календарь, на обороте листов которого приводятся исторические факты. Можно призыв кота Леопольда на свой лад переписать, чтобы лишний раз порассуждать о том, какие мы хорошие, а они плохие. Все можно, когда ты интеллектуал такой исключительной масти.

А западный человек – он что?

«Западный человек пирамидален. Острие - это он сам, ниже - его семья, еще ниже его религиозная, национальная, социальная и прочие принадлежности. Он будет жертвовать ими по мере угрозы его физическому "я", потому что как же иначе? Что ему до будущего торжества единоверцев, если сам он станет мертвым и белым. Он умрет, и на его могиле вырастет лопух, и вот и вся награда его прижизненным горениям».

Да и до лопуха на могиле дело не дойдет: западный человек просто сдастся – ну, не научил его Великий Вождь, что в плен попасть – преступление, за которое, если в плену выживешь, то дома в трубу вылетишь. Вообще, человек, обращенный острием своего достоинства и ценности вверх, для гуляющих по муравьям котов неудобен – куда как лучше посадить его острием вниз, чтоб подошвы не колол.

С пирамидальностью этой В. Сердюченко лукавит, ибо слишком осведомлен, чтобы добросовестно заблуждаться, и слишком учен, чтобы явные глупости пороть и стричь всю западную культуру под одну русскую гребенку. Образ сам по себе неудачен: ну, как может вершина пожертвовать всем под собой и остаться вершиной? Однако, до тонкостей ли образа, когда так хочется представить западную культуру сбродом трясущихся за свое физическое благополучие эгоцентриков? Между тем, западный индивидуализм – это и ответственность за себя, и путь развития общества от индивида через семью, общину, город и т.д. к некоей целостности, призванной служить индивиду, а не понуждающей этого самого индивида служить рождающейся в головах властителей очередной «национальной идее».

При любом отношении к творчеству Б. Парамонова нельзя не заметить, что он говорит не о Востоке и Западе, а о времени и его тенденциях. История в разных местах и культурах движется с разной скоростью, и великий соблазн отстающих – представить свое отставание в качестве идеи, хорошо бы великой, а еще лучше – мессианской. Я говорю «отстающих» без тени осуждения – скорость развития каждой культуры своя, но это не отменяет движения. Да и развитие не одновекторно. Указ об отмене крепостного права в России вышел в 1861 г., а полностью реализован был в 1976 г., когда, наконец, крестьянам выдали паспорта. В том же 1861 г. в Скандинавии начало вводиться всеобщее среднее образование, к необходимости которого Россия пришла лишь после Октябрьского переворота, когда столь милое душе В. Сердюченко избиение интеллигенции вывело на сцену самих избивающих и потребовало от них владения не только нагайкой и шашкой. В отставаниях такого рода количество неизбежно переходит в качество.

«Умников», замечавших это и пытающихся взять урок у западного мышления (за исключением, пожалуй, Петра I) то высочайшим повелением в сумасшедшие определяли (как П. Чаадаева), то высылали, то уничтожали, то задвигали подальше в угол (как В. Вернадского, А. Ухтомского и др.). За всей этой великой антизападной войной как-то не до собственного строительства: легче надрывать горло, понося Запад, чем cоздавать что-то свое. Но для этого же работать надо, что никак не согласуется с вопросом В. Сердюченко: «Почему пожизненную деловую каторгу считать более естественной д

ля человека, чем поэтическое созерцание мира?».Правда, трудно понять о каком поэтическом созерцании можно говорить у «ничего не считающих» 99% населения, но оставим это маленькое противоречие на совести автора.

По логике: «Тем же концом – по тому же месту: ты мне о Достоевском, ну, так и я тебя – Достоевским!» В. Сердюченко совершает такой интеллектуальный кульбит: «даже "великие завоеватели, Тимуры и Чингиз-ханы, пролетевшие, как вихрь по земле, стремясь завоевать вселенную /…/, и те, хотя бы и бессознательно, выразили, ту же самую великую потребность человечества ко всемирному и всеобщему объединению 
(Ф. Достоевский, ПСС в 30-ти тт., Л., 1972-1990, т. 14, с. 235). Парамонов доказывает, что со всем этим покончено. "Окончательно /…/ изжит тип средневекового и ренессансного мудреца, способного охватить в едином интеллектуальном построении все содержания наличной культуры".

В огороде бузина, а Киеве дядька. При чем здесь, мама, пирог и куриная нога? Судя по статье В. Сердюченко, ему ближе идея объединения через завоевание, чем через собственно объединение. Но неужто уж настолько ближе, чтобы путать великих завоевателей с мудрецами, а завоевание мира – с его постижением? Мудрецы осознают границы своих возможностей, чем и отличаются от завоевателей. Автору ближе мироощущение завоевателя – не объединение многообразий, но установление единообразия. Не отсюда ли раздражение:

      «Западный человек - Борис Парамонов совершенно прав - идеологически многополюсен, полифоничен. Он убежден, но уважает убеждения своего соседа. Католик, он не отказывает в праве на существование протестанту. Он француз, но уживается с немцем, белый с, тьфу, негром, и так далее».

Ну, конечно, куда лучше всем передраться под флагами своих мессианистских идей! Это будет правильно, по-нашему!

А Парамонов – что Парамонов? Ему бы при его талантах сгинуть где-нибудь в лагерях, как талантливым и положено, вот, тогда, может быть, мы бы его и послушали. А так что?– талантлив, но эмигрантишко! Пассажи В. Сердюченко на эту тему – приписывание Б. Парамонову той гипотетической линии поведения «на выживание», которую сам В. Сердюченко считает предосудительной, что, впрочем, никак не мешает ему формулировать приговор Б. Парамонову «одиночество и экзистенциальное поражение», потягивая «из венецианского бокала глоток самогонки собственного изготовления». За этим вполне уютным занятием можно и пококетничать: «Вот такими же ненормальными представляемся планетарному людскому множеству и мы, просвещенные головастики-картезианцы: с нами не о чем разговаривать. Нас должно резать или стричь». Однако, как следует из всего текста статьи, «нас» вовсе не означает «меня». Стало быть, можно не спеша подливать первачка в бокал и масла – в огонь антизападничества и антигуманизма.

Я уже не раз приводил слова Алексея Симонова: «Интеллигент – это человек, чей гуманизм (т.е. уважение к инакомыслию, инакочувствию и инакожитию) шире, чем его собственные убеждения".

      Убеждения свои В. Сердюченко излагает весьма последовательно - этакая гремучая смесь тоталитарной идеи с ксенофобической русофилией, которую, как порох, нужно держать сухой, чтобы проклятый западный гуманизм ее не подмочил ненароком. Оптика таких убеждений позволяет совершать потрясающие воображение новые открытия (оказывается, Восток больше Запада), оборачивающиеся старыми бедами.