Интеллигент как объект антропологического анализа

02-07-2000

Valeriy Serdyuchenko

Типы современного интеллигента многочисленны и разнообразны. Хотите ли их портреты глазами здравомыслящего большинства?:

Нацпатриот:

Ритуально небрит, лицо искажено патриотической мукой. С головы до ног увешан национальной символикой и эмблематикой, на собрания является не иначе, как в косоворотке, сорочке-вышиванке, азяме, бешмете, черкеске, малахае. Изможден беспрерывными голодовками в защиту побитых милицией собратьев по вере.

Словарный запас: оккупант, мигрант, генофонд, диаспора, "они", суверинитет, позор. Гражданское кредо: "Нет таможенному договору!", "Чемодан - вокзал - Россия!", "Родина слонов - Украина (Грузия, Молдова, Литва, Удмуртия, Чукотка, Мари-Эл!", Горбачев (Ельцин, Путин) - империалист, антихрист, великодержавный шовинист!" Как правило, бывший райкомовец, библиотекарь, искусствовед, писатель.

Единственное произведение, созданное в годы перестройки, посвящено попранной отчизне и звучит примерно так (подстрочник):

"О, мать моя родина! Искалечили тебя и обесчестили, худы твои руки, немощны ноги, редки волосы, зубы все выпали, издевается каждый, кому не лень. О, земля моя, вечно турками то московитами занятая! А посмотришь на соотечественников - и совсем плакать хочется: еле дышат от Чернобыля.

Говорю вам, злые нехристи, убирайтесь, откуда взялися, а то как бы чего не вышло. Чур! Чур!"

Узнав, что его плачи финансированы американским конгрессом, посыпал голову пеплом и исчез в ковыльных степях.

Неопочвенник:

Бездарен, как бревно. Чем нимало не смущается, искренне полагая красоту слога заморской заразой и благоглупостью. Перестройку воспринял с энтузиазмом, преимущественно как возможность выбить бубны своим политическим недругам. В средствах не выбирает, иного может обозвать жидомасонской сволочью, иного же просто стукнуть по голове мегафоном.

Как правило, тоже писатель. Излюбленный жанр - застольные песни, открытые письма, выкрики с балкона и с места. По причине косноязычия в Букеры не выбился и с тех пор именует литжурналы не иначе как сборищем жидов и предателей. Впрочем, сочинил "Славянский роман", и вот его содержание:

Героиня Тая Клячина знакомится в районном клубе с кооператором Алешей и выпускником семинарии отцом Дмитрием. Они заглянули сюда на огонек после трудового дня и делятся с Асей своими заботами. Славное дело задумал Алеша со бригадою - отреставрировать церковь отца Дмитрия, да вот незадача: нехватает икон для иконостаса.

Подружившись, молодые люди решают ехать в Москву, поискать хорошего художника.

Тут-то все и начинается.

В одном из художественных салонов на Асю кладет глаз известный в столичных кругах депутат Шустер, а по тайному совместительству - доверенный фирмы "Энтерпрайз", занимающейся вывозом дешевой рабочей силы из России. Он обещает Тае семейную икону Романовых в обмен на списки нестойких духом обитателей ее родной Белозерщины. В ответ чистый душою Алеша сильно бьет депутата под вздох, тот подает в суд, и в романе появляются: заокеанский дед Аси, гордость русского зарубежья- историк-краевед Веселовский, автор труда о белозерских звонницах- жид Немцов- посланники Шамбалы, вермонтский отшельник, агенты службы Гелена, добрый воин Саддам Хусейн, тень Мономаха в шапке- Действие переносится в разные эпохи и пространства, теряет подобие смысла, но это ничего: это русское перо, ему положено разгуляться.

В конце заокеанский дед спасает наивно-грешную Таю из рук похотливых масонов, кнессет отзывает Шустера в Израиль, отец-координатор "Московских россов" дарит Тае с Алешей совет да любовь, и они возвращаются в родную Белозерщину достраивать церковь.

Демократ:

В отличе от ярого буй-тура почвенника, худ и неврастеничен. Женщины, застолье, клейкие листочки - для него звук пустой, изо всех соблазнов знает одну, но пламенную страсть: говорение слов, пожирание газет и журналов. Поэтому воспринимает мир в виде некоего видеоклипа: вот крестьяне, стоящие в полях и читающие программу Союза правых сил- вот десантники, злобно ждущие в бункерах генеральских дач времени "ч"- вот милиционеры катят пинками по мостовой скорбного брокера - надежду русской экономики: шахтеры, сплошь в дубл

енках, как у Травкина, присягают на Манежной площади умереть всем вместе, но не сдаться; и так далее.

Тоже эссеист, публицист и писатель! Сумма созданного им за время перестройки: десять депутатских запросов, переписка с прокуратурой по поводу рукоприкладства, учиненного над ним заединщиками-черносотенцами, диссертация "В квадратуре номенклатуры", остальное такая же сахаровская туфта и винни-пуховские опилки.

С начала 90- годов, как правило, эмигрант, о котором ниже.

Диссидент.

Пик этой популяции приходится на 80-е годы. Первоначально - юноша бледный со взором горящим, декабрист, младогегельянец, урожденный во самоиздате, в голове каша из "Мастера и Маргариты", песен Галича и американской конституции.

Прославился в узких кругах "Пособием для молодого диссидента", содержавшим, в числе прочих, такие пункты:

1. Как позвонить в американское посольство.

2. Как ошеломить коммуниста.

3. Как избежать запоров во время голодовки.

4. Советы начинающему кочегару.

Хрестоматийно известна также его заметка "Наши коммунолингвисты" ("Хроника текущих событий", вып. 136) по поводу возгласа "пидарасы!", изданного главой правительства во время посещения им Манежной выставки. Знаменит также тем, что за пять минут до обыска мог съесть, не запивая водой, два машинописных экземпляра "Архипелага ГУЛАГа".

Вообще его жизнь до перестройки была исполнена высокого шиллеровского горения. Его били комсомольцы, дружинники, милиционеры, его знали в лицо нарсудьи всех московских районов, о нем шумели мордовские осины- Но прошли годы. Новые главы правительств стал звонить узникам совести на дом и приглашать их на чашку чаю. Полысевшие от долгого кухонного сидения, но с прежним химическим составом в голове сыны и деды Арбата бросились писать конституции. Но куда-то пропала Прибалтика. На Юге возникли какие-то Звиад, Альбуфас, Ильчибей и немедленно пригрозили джихадом Иванову, Петрову, Сидорову. В столице появились маршевые казачьи роты. Слышалось: "Бей жидов, спасай батьку Сахарова!" Что же наш знакомец? Увы, он остался верным святыням молодости. По ночам он продолжает меланхолически крутить ручку "Спидолы", но оттуда вещает уже его бывший следователь. Иногда он по привычке приковывает себя к ближайшей ограде, и сердобольные московские нищие поят его за это финским баночным пивом.

Эмигрант.

Следовательно, еврей. Русский интеллигент как-то менее замечен в подобных инициативах, он ленив и нелюбопытен. Попав на Запад, который представлялся ему одним сплошным "Голосом Америки", переделываться в разносчика пиццы отказался и так и пребывает Петей Трофимовым с вечно расстегнутой ширинкой.

Другое дело еврейский эмигрант. В России он тоже пылал диссидентскими страстями, призывал к разрушению основ и входил в "Союз демократических попов" во главе с Александром Менем. Но, обнаружив, что в результате ему перестали платить зарплату, сделал соотечественникам козу и был таков. "О, Америка!" - пал на колени наш протестант при выходе из аэропорта им. Дж. Кеннеди. И тут же был оштрафован за нарушение правил общественного порядка.

Прошло время. Он уже не романтик сахаровского призыва. Он позитивист, программист, автотурист, владелец собственного дома, счета в банке и член Клуба Законопослушных Иммигрантов. С другой стороны его преследует муниципальная, налоговая, дорожная полиция, его почтовый ящик ломится от предупреждений и тикетов, сын является из школы со стекляными глазами, жена подала в суд за seхual harrassment, адвокат - обдирала, шеф - скотина, сосед - мексиканская свинья, и все время хочется зарезать кого-то. Но есть "Русский клуб!". Это такой психотерапевтический отстойник, куда он появляется в джентльменском сюртуке и со стаканом тоника в ладони. Там замотанный клерк выступает Чайльд-Гарольдом, домохозяйка - русской Бичер Стоу, а Колька Дугин из физтеха - вторым Сперанским. Звучат парламентские речи, создаются меморандумы, цитируются классики. Прочь, проклятая эмигрантская рутина, сегодня вечером мы касталийцы, российские вольтеры!

Разгоряченные сказанным и услышанным, клубные эмигранты засыпают. И видят сны:

Одному снится среднерусский пейзаж, все эти бесчисленные Вышние Волочки и Солигаличи с их деревянными тротуарами, огородами рядом с главной улицей, заросшим городским парком, редакцией "Вышневолочского коммунара" и опустевшим текстильным заводом по ту сторону реки. Здесь тихое струение жизни и простые сюжеты. Вон рыбаки возвращаются с ночного улова и задержались за столиком местной ресторации; стайка школьников с чистыми лицами отправляется под началом физрука и в сопровождении мам на автобусную остановку. Колька-бизнесмен грузит в мотоциклетную коляску нераспроданную упаковку с "Фантой"; коза, нивесть каким образом оказавшаяся на главной площади; местная милиция в виде участкового с кобурой (где, впрочем, бутерброд вместо пистолета) распекает провинившегося обывателя. А там, за околицей, вздымаются заросшие косогоры, зеленеет облитый утренним серебром угол леса, а за ним новые Вышние Волочки и Солигаличи, еще более неслышные и бесхитростные, но именно поэтому мучительно близкие русскому сердцу.

А другому снится другое:

Политическая тусовка, где он бросал в толпу лозунги "За сърб и молд!", великое стояние перед Белым Домом, концерты Ларисы Долиной, вечеринки под Окуджаву, ЮБК, прекрасные рассветы над Домбаем.

Первый измучается в эмиграции, а второй пожалуй что и наурализуется, но у обоих в их эмигрантском шкафу столько скелетов, и так много невидимых слез под видимым миру смехом, что разводишь руками и в смущении умолкаешь. Ибо никто не знает настоящей правды, и не судите малых сих, да не судимы будете. Ибо и сами малы и немощны, и что есть истина, и в конце тема, которой не избежит никто.

"Дор-рогие мои, хор-рошие".

Комментарии

Добавить изображение