Философия "Арсенала" (эссе, построенное на материалах книги "Козел на саксе")

30-07-2000

Существуют два абсолютно противоположных способа отношения к искусству, и к музыке в частности. Все зависит оттого, что принять за основу - событие или состояние. Европейская музыка в принципе своем событийна. Под событием я понимаю любой факт, который может быть описан музыкальными средствами.

Богатая событиями музыка содержит интересные смены аккордов, яркие мелодии, виртуозное исполнение, развитие формы произведения, кульминации, неожиданные остановки, смену темпов, тембров, ритмических рисунков и многое другое. Чем изобретательнее и ярче события в музыке, тем она по европейским меркам ценнее. Слушатель, включенный в процесс исполнения событийной музыки, по идее, не должен отвлекаться от нее, постоянно следя за развитием происходящего. Идеальное в событийном смысле произведение не должно отпускать слушателя ни на миг. Так, на обычном концерте, если играют плохо или даже хорошо, но слишком долго, если сама музыка не интересна, то слушатель начинает скучать, а то и нервничать. У него пропадает доверие к исполнителям, и восстановить его иногда уже невозможно. К музыке событийной можно отнести европейскую классику, традиционный джаз, хард- рок, соул, фанк.

Музыка, построенная по восточному принципу, основана на так называемом состоянии. Более того, достижение некоего состояния у исполнителя и слушателя и является конечной целью в искусстве восточной ориентации.

Состояние не надо путать с настроением. Хорошее настроение достигается и в событийной западной музыке, если она нравится. Состояние не может быть хорошим или плохим. Оно или есть, или его нет. Состояние возникает лишь тогда, когда человек меняет вектор своего внимания, направляя сознание внутрь себя, оставаясь наедине со своей совестью, избавляясь от всего, что мешает услышать тихий голос истины о себе самом. В древних восточных традициях методы проникновения на более высокие планы собственного сознания довольно подробно разработаны, а сам этот процесс называется медитацией. Поэтому музыка, способствующая отвлечению от внешних событий и переключению на свой внутренний мир, называется медитативной.

Естественная восточная этническая музыка в основе своей медитативна. Она однообразна, монотонна и содержит в себе такие элементы, которые как бы гипнотически воздействуют на сознание, вводя человека в состояние медитации.

Существуют и специальные виды медитативной музыки, применяемые в храмах, монастырях и ашрамах, но все это было веками скрыто от европейцев и стало достоянием мировой культуры лишь в нашем столетии. Увлечение медитативной музыкой на Западе пришло вместе с распространением древних духовных знаний, особенно в молодежной среде, во второй половине XX века. Йога, даосизм, суфизм, веданта, дзен-буддизм, кришнаитство - вот неполный перечень форм духовного знания, заинтересовавших некоторую часть общества в США, в Европе да и в Советском Союзе, начиная с 60-х годов. Особенно яркой была вспышка такого интереса в среде хиппи в период расцвета рок-культуры. Многие известные музыканты прошли через этот этап освоения музыки и идеологии Востока. Для некоторых увлечение было временным, как это произошло с некоторыми членами группы «Beatles», другие же становились убежденными последователями того или иного учения на продолжительное время, если не навсегда. После поездки «Beanos» в Индию Джордж Харрисон довольно долго открыто исповедовал идеи индуизма. Джон Маклафлин, познакомившись с индийским Учителем Шри Чинмоем, жившим в США, принял имя Махавишну и некоторое время выступал с индусами в созданной им группе «Shakti». Американский музыкант Калин Уолкот из группы «Oregon»» после гастролей в США индийского ситариста Рави Шанкара самостоятельно овладел игрой на ситаре и табла, привнеся особый колорит в звучание группы. Среди джазовых музыкантов саксофонист Сонни Роллинз не скрывал своей принадлежности к дзен-буддизму. Идеологию дзен стал с некоторых пор исповедовать создатель группы «Weather Report» Джо Завинул- не скрывал своей принадлежности к йоге выдающийся скрипач Погуди Менухин. И таких примеров множество. Характерно, что приобщение к восточным духовным учениям, как правило, не входило в противоречие с прежним вероисповеданием, скажем, с христианством, ортодоксальным или протестантским. Просто рамки духовного знания расширялись, возникала гораздо большая веротерпимость. В результате появилось больш
ое число людей, исповедовающих так называемое эзотерическое христианство.

Еще в 50-е годы, будучи студентом, я начал читать литературу, связанную с учением йогов. Это были либо дореволюционные российские издания, либо книги, изданные в довоенной буржуазной Риге. Они ходили тогда по рукам, иногда и в виде самиздата. Так я приобщился к тому, о чем писали Рамчарака, Ледбитер, Анни Безант, Вивекананда, Елена Ивановна Рерих. А в начале 60-х годов, в связи с приездом в СССР Джавахарлала Неру, по указанию Хрущева было выпущено несколько изданий, связанных с индийской культурой, литературой и религией. Так, внепланово и, я бы сказал, случайно, вышли в свет некоторые исследования наших востоковедов и историков, а также и ряд первоисточников по древней веданте и индуизму, переведенные на русский язык, в том числе - «Дхаммапада» и вся «Махабхарата».

До некоторого времени об увлечении йогой можно было говорить вполне открыто, не опасаясь, что тебя обвинят в мракобесии. В то время мода на йогу была довольно широко распространена в студенческих кругах, в среде интеллигенции. Но, как и любая мода, она постепенно сошла, оставив определенный след в умах тех, кто смог вдуматься в основные положения древнего знания. Я специально делаю акцент на этом слове, поскольку настоящая вера в Создателя, в более тонкий вечный мир, в космические законы справедливости пришла ко многим из нас именно через знание, через ум, через неотвратимую логику бытия, так просто изложенную в учении Веданты. Не зря это самое древнее духовное учение названо словом, в корне которого лежит слог Беда, то есть Знание. А в русском языке «ведать» и «знать» - одно и то же. Многие советские люди, рожденные и материалистически воспитанные в безбожной стране, по-разному приходили к вере, к этому прекрасному состоянию души. Таинство веры глубоко индивидуально. Некоторые начинают верить только тогда, когда попадают в большую беду и другого выхода уже не видят. К. другим вера снисходит сама собой, в качестве подарка за что-то хорошее, совершенное в жизни. Но существует путь к вере и через духовное познание, через преодоление тех материалистических, научных знаний, которыми нас напичкало общество в процессе образования, поселив в уме скептицизм по отношению к существованию всего, что не измеряется физическими приборами.

Правда, в увлечении духовной литературой есть опасность подмены истинной веры знанием о ней. Я встречал среди своих знакомых немало таких, кто, прочтя массу духовных книг, начинали относиться с пренебрежением к тем, кто этого всего не читал и не интересовался. Я испытал и сам подобные чувства, но, слава Богу, постепенно избавился от них. Считать себя лучше, духовнее других - на самом деле это гордыня, что является тяжким грехом. Ты постоянно испытываешь отрицательные эмоции от столкновения с другими людьми, которые все делают неправильно и ничего не хотят менять в самих себе. Умение понимать и прощать плохих с твоей точки зрения людей является наиболее труднодостижимым качеством. Для тех, кто еще не научился этому, чтение духовной литературы приносит, как это ни странно, больше вреда, чем пользы. Знание Высших законов подобно питательной влаге, нередко способствует выращиванию в человеческой душе не только семян добра, но и семян зла. Поэтому не надо брать на себя роль Учителя и воспитывать всех без разбору.

Все это я осознал гораздо позднее, а пока, в период энтузиазма и накопления все новых знаний, я делал массу ошибок и моментально получал соответствующие наказания. Все началось именно в период, когда мне неотвратимо захотелось исполнять музыку, непосредственно связанную со всеми знаниями, накопленными мной к тому времени. Тем более что перед глазами были ярчайшие примеры такой музыки - «Shakti», «Mahavishnu Orchestra», «Oregon», «Weather Report». Но оказалось, что приступить к исполнению музыки, во многом построенной на медитативности, с музыкантами, являющимися просто хорошими профессионалами, невозможно. Самый блестящий исполнитель, не понимающий задач медитативной музыки, будет казаться просто скучным в пьесе, где ничего особенного не происходит и не должно происходить.

Я совершил две крупные ошибки. Во-первых, я решил исполнять на концертах медитативную музыку для публики, которая была абсолютно не готова к этому и ждала от нас музыки, насыщенной событиями, то есть обычного джаз-рока.

Во-вторых, я решил волевым порядком и в короткий срок объеди

нить всех музыкантов «Арсенала», приобщив их к восточным духовным знаниям, чтобы исполнение медитативной музыки было не механистичным, а осмысленным. Еще раньше я пытался приобщать к новым знаниям своих близких друзей, людей, казалось бы, одного со мной возраста и уровня мышления. Чаще всего я наталкивался на полное равнодушие к моим словам, более того - на скептицизм, если не цинизм по отношению к тому, к чему я относился с трепетом. После разговоров с близким другом на тему кармы или реинкарнации, в процессе которых он меня высмеивал, оставалось очень неприятное чувство неприязни к нему, а главное - к самому себе, чувство сознания того, что я спровоцировал его своей беседой на грех, на богохульство, которого бы он не совершил, не приставай я к нему со своими советами. В результате следовало простое и наглядное наказание - я не мог быть больше так же, как раньше, близок с некоторыми из друзей, я фактически терял близких мне людей. А это большая потеря. Но в случае с арсенальцами меня поддерживала мысль, что я сделаю благое дело общественного порядка, что, пройдя вместе через некий духовный опыт, мы будем способны нести нашей публике светлую музыку, очищающую душу. Прежде всего я начал давать читать своим музыкантам все, что у меня было накоплено за предыдущие годы, - самиздатскую литературу по разным видам эзотерических знаний. Хотя я открыто не навязывал музыкантам эти книги, но получалось все равно некое насилие над личностью, поскольку они не могли отказаться, все-таки я был их начальником. Очевидно, кто-то возвращал их мне, так и не читая или не вникая. Но некоторые увлеклись этой литературой настолько, что стали постепенно считать себя большими специалистами и даже поучать других, в том числе и меня. Постепенно становилось ясно, что духовное знание не объединяет, а разъединяет людей, если оно распространяется механически, то есть без знания ситуации. Это очень похоже на процесс ионизации молекул в каком-нибудь веществе, в газе или воде. Обычные молекулы, находящиеся рядом, становясь ионами, то есть получив положительный заряд, отталкиваются друг от друга согласно законам физики. Так и люди, механически получившие положительные духовные знания, не сближаются, а отдаляются. Это отдаление я и испытал на собственном опыте, на примере с собственными коллегами, музыкантами своего ансамбля, которые были для меня фактически самыми близкими людьми на свете. Все это обнаружилось позднее, а пока я предпринял ряд активных действий, способствовавших, как мне казалось, объединению коллектива.

Я решил наладить в ансамбле занятия практикой восточных единоборств, развивающей в человеке владение тонкой энергетикой, крайне необходимое музыкантам. Незадолго до этого через старых знакомых я попал в закрытый кружок, существовавший при Доме киноактера на улице Воровского. Им руководил мастер по каратэ и кун-фу, некий Синицкий, довольно загадочный человек, историк, получивший в Индии не только особые знания, а и ряд специальных дипломов. В то время никто ничего не знал о тайнах энергетики восточных единоборств, вообще об этой идеологии. Побывав на нескольких его занятиях по каратэ, я понял, что этой техникой можно заниматься не обязательно для участия в единоборствах, а для развития у себя терпения, воли и умения владеть своей энергетикой. Я узнал, что странствующие буддистские монахи в древние времена создали различные виды рукопашной техники, рассчитанной на оборону от злоумышленников. В условиях монастыря, где обороняться было не от кого, монахи использовали некоторые приемы для самосовершенствования, медитируя. Они могли годами отрабатывать одно упражнение без партнера, просто стоя перед стеной.

... Тут обозначились первые серьезные проблемы. Для того чтобы отрабатывать технику ударов и блоков, мы разбивались на пары и тренировались, меняясь ролями. Оказалось, что даже при слабых ударах, блокирующий партнер получает определенную травму в том месте руки, куда приходится удар. Это выразилось не просто в синяках, а в том, что вся рука зажималась и начинала болеть. Практически нам стало намного труднее исполнять на концертах некоторые сложные пассажи, особенно это касалось тех, кто играет на клавишных, на гитаре и бас-гитаре, на саксофоне. Когда мышцы руки зажаты, то пальцы двигаются с трудом. Позднее наш педагог стал проверять нашу реакцию на его удары, причем как руками, так и ногами. Он выстраивал нас и, проходя мимо ряда, неожиданно наносил удар кому-нибудь, причем довольно мощно. Надо было вовремя поставить блок и успеть сделать резкий выдох, зажав мышцы живота. Несколько раз кое-кто не успевал среагировать и пропускал удар, после чего надо было некоторое время приходить в себя.

В какой-то момент я вдруг понял простую вещь, что это занятие вообще не для нас, не для музыкантов, людей с нежными пальцами. Особенно это стало наглядным на одном из концертов в Киеве, в зале «Октябрьский». Это был наш последний концерт в городе. Как всегда, нас принимали там с огромной теплотой и пониманием. И вот, после очередной тренировки по каратэ мы вышли на концерт, имея сразу нескольких травмированных на сцене. У Куликова, насколько я помню, была сильно потянута нога, и он мог играть только сидя, так что отпадали его эффектные соло, связанные с игрой «слэпом», стоя, с прыжками и различными эффектными телодвижениями. У кого-то из гитаристов и у Славы Горского болели руки. У меня, как назло, в Киеве начался страшный флюс, так что мне пришлось выйти на этот концерт с зубной болью и высокой температурой. По упомянутым причинам нам пришлось снять в программе целый ряд пьес, один не мог играть одно, другой - другое. Концерт получился неполноценный, было неловко перед публикой, хотя она, по-моему, ничего не заметила. Но мы чувствовали себя тогда сборищем инвалидов.

До каких-то пор мы еще занимались каратэ, но стало ясно, что это занятие не для нас. Вскоре в СССР вышло постановление и соответствующие статьи закона, запрещающие занятия восточными единоборствами, йогой, целительством и прочими нетрадиционными и идеологически непроверенными вещами. Все официально существовавшие тогда кружки такого типа перешли на нелегальное положение или вообще закрылись. В тот же период у меня возникли довольно обширные знакомства в среде так называемых экстрасенсов. Они только начали входить тогда в моду среди экзальтированной, мистически настроенной интеллигенции. Не скрою, и я был не чужд интереса к людям, обладавшим сверхчувственными возможностями, относя в какой-то степени к таковым и себя. Искать их не пришлось. Они сами стремились общаться с нами, поскольку наша новая программа явно носила эзотерический характер и по внутреннему содержанию, и даже по названию некоторых пьес. Во многих городах у нас завязались знакомства с очень интересными людьми, далеко продвинутыми в сфере духовной жизни и обычно не демонстрировавшими этого. Чувствуя что-то родственное в нашей музыке, они сами приходили к нам после концертов, чтобы пообщаться. Для них, да и для нас, это было отдушиной, возможностью поговорить о чем-то важном, сокровенном. В Москве я стал общаться с постоянным кругом людей, посвященных в эзотерические знания. Одна пара экстрасенсов предложила нам попробовать сделать групповые занятия по энергетике. Целью таких упражнений было почувствовать реальность и действенность тонкой энергии, существующей в каждом из нас. Проще всего сделать это вместе, сложив энергию группы в одно целое. Достигается это путем создания простого хоровода, взявшись за руки и мысленно перегоняя общую энергию по кругу. Когда я на наших репетициях вместо разучивания новых партитур заводил речь об энергетике исполнительства, придавая этому даже большее значение, чем виртуозности при воздействии на слушателя, я чувствовал, как большинство моих партнеров слушает меня с большой долей скептицизма. А когда я попытался однажды в Москве вызвать их не на репетицию, а на какие-то новые занятия к себе домой, то скептицизм был уже открытым. Тем не менее пришли все.

... В период нашего сближения с фольклорным ансамблем Дмитрия Покровского, когда я ходил на их репетиции, я увидел, как они разминаются перед началом, берясь за руки и мысленно прогоняя энергию через хоровод, как это делали всегда на Руси. С принципом хоровода я был знаком и раньше. Мне приходилось читать книги различных исследователей истории цивилизации, которые описывали разные чудеса, происходившие с людьми, объединявшимися в хороводы с целью воскрешения умерших, исцеления больных, вызова дождя и пр.

И вот на одном из таких занятий у меня дома произошло неожиданное. Одним из наиболее откровенных скептиков по отношению к моим новшествам был бас-гитарист Толя Куликов. Он и не скрывал своего отношения к различным непознанным тайнам природы человека, полагаясь лишь на реалии. Но именно с ним и произошло то, что, по идее, должно было бы произойти с человеком более мистического склада ума. Когда мы сели в круг и, взявшись за руки, слушая приказы наших наставников, стали гонять энергию по кругу. Толя потерял сознание, а говоря специальным языком - «вылетел». Он отключился. Когда теряет сознание больной, старый человек, это страшно, но естественно, так как обычно известно, что делать, чтобы вернуть его к жизни. А здесь это произошло с молодым, здоровым парнем. Мы несколько испугались. Проделав ряд пассов, экстрасенсы вернули Куликова в сознание. Когда он окончательно пришел в себя, мы пристали к нему с расспросами, что с ним произошло. Он толком ничего объяснить не мог, но я помню, что он сам сильно испугался, так как почувствовал нечто необъяснимое и именно то, во что он до этого не верил. Происшедшее подействовало на всех как-то удручающе. Все сразу разошлись и больше групповых занятий я не назначал. Этот случай был еще одной подсказкой мне, что я все делаю неправильно.

Наша концертная программа все больше становилась некоммерческой и камерной. Помимо пьес медитативного, восточного характера, рассчитанных лишь на специальную аудиторию, я стал вводить композиции, ориентированные на классическое русское наследие. Теперь, когда у нас были в арсенале современные выразительные средства, синтезаторы, позволяющие имитировать инструменты симфонического оркестра, то есть струнные, флейту, гобой, валторну и другие, я попробовал сделать оркестровки на тему некоторых частей Второго квартета Александра Бородина, а также Второго фортепианного концерта Сергея Рахманинова. Сделать эти пьесы было непросто. На них ушло много репетиций. Особенно досталось Славе Горскому, которому пришлось вспомнить свое классическое образование и играть по нотам сложные фрагменты рахманиновского концерта. Сейчас его исполнительское мастерство оказалось в большой зависимости от качества роялей, встречавшихся на нашем пути, а они были отнюдь не всегда пригодными для такой музыки. Теперь мне ясно, что именно на этом этапе и возникло наибольшее расхождение между мной и частью музыкантов, причем по многим статьям. Сложные по исполнению композиции нового типа придавали концерту большую солидность, но «сажали» его в эмоциональном плане, поражая лишь умы зрителей. Медитативные пьесы не всегда проходили с успехом. Иногда нам удавалось ввести зал в некое подобие транса. Но были случаи, когда публика не поддавалась и начинала скучать на тихих, монотонных пьесах. Тогда мне приходилось по ходу концерта перестраивать программу, вводя более простые и энергичные вещи. Я понимал, что стою на пути, который постепенно уводит «Арсенал» от прежнего бурного успеха, но предать свое увлечение новыми духовными и культурными ценностями, отойти от него не мог.

Как это и должно было произойти, развязка наступила, и не по моей воле. За моей спиной назревало недовольство, которого я не замечал. Оно совпало со сформировавшимися планами Славы Горского стать руководителем собственного коллектива. В желании быть лидером нет ничего плохого. Процесс вызревания лидеров в среде любого ансамбля - явление обычное. В случае со Славой я сам способствовал этому, не просто предоставляя возможность исполнять его пьесы в концерте, а всячески помогая развитию его таланта композитора и аранжировщика. Нередко я переделывал оркестровки предложенных им композиций и даже придумывал названия для его пьес. Кстати, сделать это иногда труднее, чем сочинить саму пьесу. В стремлении стать лидером Славой двигало, я думаю, не столько желание быть руководителем, сколько необходимость приобрести полную творческую свободу в формировании собственного репертуара. Как показала практика, настоящего руководителя из него так и не вышло, а как музыкант он нашел свое лицо, пройдя сам через все тернии судьбы лидера, а позднее - свободного художника. Уходя из «Арсенала», чтобы сделать группу «Квадро», он увел с собой еще трех музыкантов - Зинчука, Куликова и Брусиловского, сориентировав их на более простой и коммерческий вариант программы, рассчитанной на гарантированный успех, но без отступления от принципов инструментальной музыки стиля «фьюжн», без ухода в пресловутую «попсу». Уход из «Арсенала» четырех прекрасных музыкантов был первым неизбежным следствием того, что я давно уже стал начальником, неким цербером, следящим за порядком и дисциплиной, а не только идеологом, автором музыки и исполнителем в своем коллективе. Прекрасно осознавая нашу распрекрасную русско-советскую действительность, где все держится на сачковании и пьянстве, я с самого начала нашей профессиональной работы, добытой с таким трудом, решил создать в «Арсенале» довольно жесткую систему взаимоотношений, резко отличающуюся от отечественных. Главными требованиями, которые я стал предъявлять ко всем членам коллектива, стали пунктуальность и трезвость. Причем трезвость не только во время гастролей, а вообще в жизни. Я сам выпивку не переношу и всегда стараюсь быть точным, не опаздывать и сдерживать обещания. То же самое мне требовалось и от моих коллег, причем не из какого-то каприза, а на основании жизненного опыта. В возрасте далеко за сорок лет уже становится ясно, что сделать что-то качественное можно лишь при соблюдении этих условий. А профессиональные качества подразумеваются сами собой. Хотя печальный опыт показал, что с менее профессиональными, но более организованными музыкантами можно достичь гораздо большего, а главное - постоянного, чем со звездами-разгильдяями. Чтобы бороться с опозданиями - на репетиции, на вокзал, в аэропорт, к автобусу и т.д., - я просто ввел денежные штрафы, которые оказывали сильное воздействие, но были крайне непопулярны, вызывая скрытое недовольство.

Что касается выпивки, то мне не раз приходилось расставаться с очень нужными мне людьми, как музыкантами, так и не менее важными в гастролях специалистами - звукорежиссерами, осветителями. Сложнее всего обстояло дело с рабочими сцены, людьми, которые отвечали за сохранность, установку и сборку, упаковку и погрузку всей нашей аппаратуры весом в пять тонн. В этом звене поначалу была большая текучесть, поскольку на такую работу шли обычно люди случайные и, как правило, пьющие. Иногда приходилось закрывать глаза на подвыпивших рабочих, поскольку найти замену не всегда удавалось. Но чаще всего я решительно расставался с явными пьяницами. Постепенно в среде так называемого технического персонала ситуация наладилась. Сами собой у нас осели довольно неординарные люди, типичные продукты советской системы. Представители творческой или научной интеллигенции, не желавшие обслуживать марксистскую идеологию, нередко бросали основную профессию и искали себе другую работу. В 70-е и 80-е годы, особенно в хипповые времена, место сторожа в котельной, булочной, больнице или должность дворника при ЖЭКе были дефицитом. Некоторые философы, искусствоведы, историки или писатели предпочитали именно такую работу и продолжали заниматься любимым делом просто для себя, «в стол»», не завися от решений очередного съезда КПСС. Вот так и оказалась в «Арсенале» группа рабочих сцены во главе с философом Володей Степановым, типичных эмигрантов от идеологии. С ними этих банальных проблем у меня не было. Были другие, но это уже мелочь.

Постепенно в околомузыкантской среде стало известно мое жесткое отношение к алкоголю и непунктуальности. Я думаю, это был отпугивающий образ. Поэтому найти нового сотрудника иногда было нелегко. Но были и нелепые случаи. Однажды срочно надо было заменить второго звукорежиссера, отвечавшего обычно не за звук в зале, а за исправность аппаратуры. Таких специалистов обычно называли «паяльниками». Они были редкостью, поскольку на гастролях во время переездов часто ломалось то одно, то другое, и обнаружить и быстро устранить поломку могли лишь настоящие профессионалы. Когда мне прислали кандидата на это место, я в первую очередь поставил его в известность о жестких требованиях в отношении алкоголя. Он просто ответил мне, что вообще никогда не пьет. Никакого способа проверить это не было, и я взял его в коллектив. Некоторое время он прекрасно работал, делая все как надо, и действительно - не пил. Но однажды после свободного от концерта дня в одном из городов он просто пропал. Его с трудом отыскали, он находился в состоянии начавшегося запоя. Он оказался не просто выпивальщиком, а запойным пьяницей. На что он рассчитывал, когда нанимался к нам на работу - не знаю. И таких случаев было немало. Поводов для «разборок» было достаточно и помимо пьянства. Я, как типичный утопист, все еще верил, что можно создать идеальный автономный коллектив, состоящий из единомышленников, людей простых и хороших. Поэтому все время приходилось разбираться во всем самому, постоянно пытаясь кого-нибудь воспитывать, при этом просто портя отношения со своими коллегами, которые чаще всего оставались при своем мнении. Я прекрасно знал, что существует отлаженная система взаимоотношений в больших коллективах, когда художественный руководитель занимается только творческими вопросами, вступая в конфликты с музыкантами лишь по поводу неточного исполнения. Всеми дисциплинарными, материальными и прочими нетворческими вопросами ведает некий директор, на которого и возлагается функция «злодея». Он увольняет, делает выговоры, выясняет отношения. Художественный руководитель, зная обо всем, как бы не вмешивается, сохраняя со своими творческими коллегами внешне добрые отношения. Это позволяет достигать лучших результатов, особенно когда он не просто дирижер, а и один из исполнителей и солистов. В больших оркестрах обычно есть человек с особой функцией по неформальной связи руководителя и отдельных членов коллектива. Его называют «регулятор». Он знает о настроениях в оркестре, держит в курсе руководителя и помогает ему регулировать возможные конфликты. Такие люди обычно возникают сами собой, причем из самых лучших побуждений, и их роль трудно переоценить.

К сожалению, я с самого начала избрал другой путь, присвоив себе и роль «злодея», и роль «регулятора». Все конфликты я разрешал сам, не доверяя это никому. Да и доверять было некому. Два моих преданнейших помощника-администратора, Ира Карпатова и Юра Феофанов, делали всю филармоническую оргработу прекрасно, но на роль «злодеев» не подходили. Они не хотели да и не умели ни с кем в ансамбле портить отношения по доброте душевной и мягкости своего характера, и, когда Слава Горский уходил от нас, мне, знавшему его мягкий характер, стало заранее ясно, как ему будет сложно сохранить свой состав, особенно если учитывать то, что его партнерами были друзья, да еще и сверстники. На роль злодея-командира он никак не годился. В «Квадро» вскоре повторились те же проблемы с заменой кадров. Зинчук решил сделать свой ансамбль, Брусиловский ушел и вскоре эмигрировал в Израиль, Куликов через некоторое время вернулся обратно в «Арсенал». Вместо них Горский вынужден был пригласить других музыкантов. Ну а мне пришлось значительно обновлять свой коллектив, да и саму музыкальную концепцию программы.

... Осенью 1996 года я познакомился с музыкантами Государственного струнного квартета имени Д. Шостаковича, играющими вместе тридцать лет академическую музыку, но любящими и джаз. На мое предложение сделать совместную программу они откликнулись с энтузиазмом. Я засел за оркестровки. Мне предстояла довольно непростая задача - превратить некоторые симфонические партитуры, скажем, «Паваны» Г.Форе, «Лунного света» К.Дебюсси или «Марша» С.Прокофьева - в пьесы для квартета с саксофоном. Цадо было сэкономить основные голоса, спасти все подголоски, не утеряв ничего. Здесь мне очень помогло знание компьютера. После того как я доставал в библиотеке нужную мне партитуру, я «загонял» ее в компьютер, перерисовывая на нотный стан на экране. После этого я мог трансформировать ее так, как мне было необходимо. Компьютер проигрывал мне звуком реальных скрипок то, что получалось. А когда я заканчивал работу, компьютер распечатывал все отдельные партии и партитуру. С самого начала мои новые коллеги - Андрей Шишлов, Сергей Пищугин, Александр Галковский и Александр Корчагин, являющиеся еще и профессорами Московской государственной консерватории по классу струнного квартета, - давали мне очень ценные советы по написанию таких оркестровок с учетом специфики инструментов, тесситуры и т.д. Я собирал принесенные ноты, исправлял в компьютере все ошибки и приносил на следующую репетицию отпечатанные заново партии. Такая помощь, компьютера - с одной стороны, и живых специалистов - с другой, позволила мне в короткий срок освоить в какой-то степени технику квартетного письма и сделать программу концерта из двух отделений.

Войдя во вкус исполнения камерной музыки, я решил параллельно сделать более гибкий и еще более камерный проект - дуэт с пианистом-клавишником. Я пригласил своего испытанного коллегу по «Арсеналу» - Вячеслава Горского, и мы сделали программу, состоящую из новых версий тех произведений, которые стали классикой не только в академической музыке, но и в джазе, в рок- и поп-музыке. Главная идея - импровизационность и полная свобода от стиля. Джазовые стандарты и рок-хиты исполняются, как камерные пьесы, без внешнего драйва. Классическая музыка освобождается от условностей, возвращаясь к своим давним принципам и формам. Назвал я это «Дуэтом новой камерной музыки». Я не претендую на первооткрывательство, на Западе уже играют такую музыку и даже дают ей новые названия типа «New Emotional Music» или «Contemporary Impressionistic Americana», дело не в названии, a в том, что такая тенденция существует и, судя по всему, прогрессирует. Уже после того как я сделал свои новые программы, я услышал последнюю запись джазового американского контрабасиста Ричарда Дэйвиса, где он исполняет те же пьесы, что и мы, - «Apres Un Reve» Габриэля Форе и «Вокализ» Рахманинова. Мне стало приятно оттого, что я угадал мировую тенденцию.

Осенью 1997 года в Москву прибыл на гастроли один из немногих оставшихся в живых мастодонтов джаза - Дэйв Брубек, чтобы исполнить свою «Мессу» вместе с симфоническим оркестром и хором в Большом зале консерватории. Незадолго до его приезда мне позвонили из отдела культуры посольства США и пригласили на переговоры, касающиеся организации музыкальной части вечера встречи с маэстро в доме посла, в Спаса-Хаузе. Я вспомнил, как в условиях таинственности и риска проходили мои переговоры о выступлении «Арсенала» в том же доме двадцать три года тому назад. Ну а сейчас мы с известным нашим пианистом Игорем Брилем запросто вошли в здание посольства и спокойно обсудили с работниками отдела культуры порядок выступлений на этом вечере. И ни от кого не приходилось скрываться потом, при выходе на улицу.

Все произошло, как мы наметили, 3 ноября 1997 года. И вот я вновь, через двадцать три года, готовлюсь выступать в том же зале Спаса-Хауза, но теперь не с подпольным «Арсеналом», а с Государственным струнным квартетом имени Д. Шостаковича. Мы начинаем играть специально приготовленную мною оркестровку популярнейшей пьесы из репертуара квартета Брубека - «Take Five». В зале кто-то вскрикивает. Как потом выясняется, это был Брубек. После нас перед гостями выступает Игорь Бриль со своими замечательными сыновьями, виртуозами-саксофонистами. А в заключение состоялся небольшой джем-сэшн с самим Дэйвом Брубеком. Через некоторое время я получил письмо от господина Джеймса Ф. Коллинза, посла Соединенных Штатов в России, в котором он лично выразил мне благодарность за участие в вечере, а также передал особую признательность от г-на Брубека за услышанную им струнную версию «Take Five». Мне показалось, что это не было простой формальностью. Я просто понял, что чего-то в этой жизни удалось добиться.

Комментарии

Добавить изображение