ЭХО (медитация)

Эхо рвалось из-под земли, как рвется из немой души крик испуганно и восторженно, робко и неудержимо, нежно и угрожающе, просительно и властно. Оно переполняло и вздыбливало Землю, вдавливало ее в небо, как подземельно-низкие басы вдавливают барабанные перепонки, не останавливаясь медленно разрывающей их болью. Замкнутое и не находящее выхода – оно отражалось в самом себе: слабость в силе и сила в слабости, уже узнавая себя в отражении, но еще не признавая себя в нем и силясь от него оторваться.

Наконец эхо прорвало не выдержавшую напряжения и беспомощно вздыбившуюся оболочку Земли и высочайшим, почти уже неслышным альтом последний раз поющей трубы, взвилось вверх. Бесконечная долгота этого мига гипнотизировала, завораживала, не давая пошевелиться и вдавливая босые ноги в теплую пыль.

Эхо тем временем оседало сгустком света, но осесть, прильнуть к Земле не успевало – ветер гнал его по небу, и гонимый ветром свет непостижимым образом обгонял ветер, но странным это не казалось, как, впрочем, и несущаяся по земле тень эха.

А он стоял – пацаном, мальчишкой, с тем ощущением прозрачного, не томящего еще плоть мальчишества, которое, казалось, безвозвратно уже позабыто, стоял, утопив ноги в дорожной пыли и шевеля в ее молочном тепле пальцами, замирая в ожидании момента, когда тень приблизится настолько, что ее и света граница прочертится прямо перед ним, и в конце концов плоска этого ничто – не тени, и не света – коснется неосязаемо и неслышно его ног, и тень эха накроет его всего, и можно будет под недвижной сенью этой стремительной тени ждать приближения другой полоски, чтобы, не шевельнувшись, не потревожив и не спугнув своим движением этот летящий покой, снова выйти на свет.

Сердце колотило в стенку груди, перепуганное и заходящееся восторгом от своей отчаянной и смешной смелости, и, холодея от собственного безрассудства, гнало по телу нестерпимо горячую, обжигающую кровь.

Полоска же неотвратимо приближалась, надвигалась, тень за ней сгущалась, становилась ослепительно черной и затягивала в себя, как в детстве затягивала волна бешеного воздуха от грохочущего на расстоянии выдоха поезда. Он шагнул ей навстречу, шагнул в нее – и тень оказалась светом, а он, вступив в этот свет, и сам был каплей света, и она, капелька эта, раствjрялась в свете и не могла раствориться, и неслась в призывное никуда вместе с потоком, в потоке, самим потоком ...

И это было счастьем, возвращающим его туда, откуда он пришел, и криком, эхо которого переполняло мир и входило в Землю и рвалось из нее, как рвется невысказанное, забытое, непрожитое, несбывшееся из смертной земной души, и в гибельной сладкой родильной боли тело Земли дыбилось и разверзалось, и тень эха, летящего над измученной Землей, отражалась в Земле и, отрываясь от линии гоизонта, стремилась к нему – мальчишкой, пацаном осязающему в в мягком тепле дорожной пыли ласковые отзвуки тяжелого дыхания Земли...