Письма о русской эмиграции постскриптум

Некоторый опыт обсуждения темы русской ментальности позволял достаточно определенно предвидеть реакцию читателя на предыдущее письмо о Homo Sovieticus. Реакцию, но не степень ее эмоциональной заряженности и политизированности - часть читателей обвинила меня во всех смертных грехах - от человеконенвистничества, расизма и русофобии до русопетства и гойской слабоумной сентиментальности (пользуюсь терминологией читателя), кроме, разве что, скотоложества и растления малолетних. Все это выходило далеко за пределы психологического сопротивления – в область, которой я ни сном, ни духом затрагивать не собирался. Как обычно в таких случаях бывает, прочтение писем было оттеснено на задний план идеологической «стойкой» на отдельные слова и фразы или идиосинкразией к автору.

С этими откликами все, в общем, ясно – вернись, не дай Бог, тридцатые-пятидесятые годы, их авторы с удовольствием впаяли бы мне в лоб десять лет без права переписки. Само их наличие – лучшее доказательство реальности феномена Homo Sovieticus, а их немногочисленность – того, что Советская власть не слишком преуспела в деле его создания. Да и то, разве Владимир Ильич не подчеркивал, что строительство материально-технической базы коммунизма потребует жизни двух-трех поколений, а переделка сознания – шести-семи?! Не успели. А будь и больше времени – все равно невозможно всех постричь под одну тоталитарную гребенку: действия в этой области, как и во многих других, вызывают равное по силе противодействие.

Размах и масштабность волны эмиграции семидесятых–восьмидесятых хорошо показывает, что как ни вбивались в головы идеологические мифологемы , они далеко не всегда присваивались сознанием, а у части людей порождали нечто диаметрально противоположное задаваемому результату. Другое дело – некоторые психологические следствия тоталитарной идеологизации при их далеко не всегда открывающейся осознанию связи с идеологией.

Политика не руководствется законами душевной жизни – у нее свои «гитики». Однако она делается людьми, которые не могут быть свободны от этих законов. Должно открыться нечто выше их, чтобы эти законы перестали действовать, но божественные откровения – не для политики. И нынче Homo Sovieticus как воплощение идеологии (нины андреевы, макашовы, прохановы и иже с ними вплоть до эдичек лимоновых и баркашовых, разбежавшихся по всему миру и не разбежавшихся «патриотов» - патриотизм и «патриотизм» вещи разные) вешают ярлыки «дерьмократов, либертинов, либерастов» на тех, кто, идеологически освободившись от советизма и тоталитаризма, не сумел или не успел изжить в себе Homo Sovieticus, ринувшись строить демократию. Хотеть быть свободным и уметь им быть – вещи не идентичные. Опыт пережитого ложится в по! дсознание стереотипами, привычками, установками, которые вмешиваются в любое, в том числе и политическое, поведение тем сильнее, чем менее они осознаваемы. Чтобы не застревать на этом и вернуться к теме эмиграции, просто отошлю читателя к книге Александра Лобка «Подсознательный Маркс» (Екатеринбург, 1993), тонко и точно характеризующей такое вмешательство. Подчеркну лишь, что Homo Sovieticus – не политическая бирка, а термин, описывающий некий культурно-психологический комплекс, индивидуальная нагруженность которым и проявления этой нагруженности очень разнятся от человека к человеку.

Куда ни отправься, можно убежать от всего, кроме себя, и было бы мудрено не увезти этот комплекс с собой. Тут даже таможню не приходится обманывать, ибо о провозимом и сам не подозреваешь. Не подозреваешь ни об увозимом на Запад антизападничестве, толкающем либо на раздраженные обличения либо на безудержно-розовую апологетику, ни о расщепленности собственных установок отношения к жизни, включая и отношение к самому факту эмиграции. И пока не увидишь это в себе – трудно, если вообще возможно, что-либо поделать с этим.

Казалось бы, это наследство прошлого должно предельно затруднять, если не вовсе блокировать, иммиграционную адаптацию. Но ничего подобного не происходит. Более того, звучавшее еще несколько назад в Америке «Русские идут» сменилось на «Русские здесь». Мне понравился образ, использованный Валерием Лебедевым, когда мы с ним вели прямой эфир на радиостанции «Надежда»: эмиграция подобна пересадке дерева - для того, чтобы оно прижилось на новой почве, нужно не просто выдернуть его из прежней, но сохранить часть ее на корнях. Тогда пересаженное дерево какое-то время питается соками прежней почвы, постепенно прорастая корнями в новую. Так или иначе большинство находит свое место в новой жизни. Лишь у очень немногих это не так – их можно подсчитать по числу вернувшихся обратно: одни находят свое решение незрелым или поспешным, другие чрезвычайно тяжело переносят отрыв от того, что составляло ядро их систем привязанностей и ценностей, Но, повторю, таких людей не много.

Какой способ классификации русской эмиграции ни избери – он будет несостоятелен. Количество русских иммигрантов давно перевалило тот рубеж, за которым она представляет то же самое разнообразие типов, характеров, установок, пристрастий, способов жизни и проч., какое существует в России. Да и сами попытки затолкать это живое многообразие в классификационные решетки одновременно и наивны, и вызывают противодействие заталкиваемых. О чем же речь тогда? И зачем?

Разумеется, затронутыми вещами дело не ограничивается и они не исчерпывают проблему. Но, как говорят в Китае, дорога в тысячу ли начинается с одного маленького шага. Я попытался говорить о вещах, которые редко связываются с успешностью адаптации и качеством жизни. Как все мало контролируемое сознанием (или вовсе не контролируемое) они могут обретать немалую власть над самочувствием и поведением, порождая «принцесс на горошине», «Угрюм Бурчуевых» и т.д. Для людей, склонных воспринимать душевное и гуманитарное как нечто идеалистически-абстрактное и верящих лишь тому, что можно посчитать или потрогать, это оборачивается затяжной или хронической душевной болью, лекарства от которой ищутся где угодно, кроме самой души. Это порождает компенсаторное (по типу «зато») или сверхкомпенсаторное (по типу стремления во что бы то ни стало добиться успеха в самой «слабой» точке своей жизни), выливающееся в удивительные и часто совершенно неожиданные формы, обсуждение которых – предмет для ! отдельного разговора.

Тем же, кто считает душу выдумкой попов и интеллигентов, напомню стихотворение, приведенное Л. Млечиным в повести «Старик в черном кимоно»:

Ни в зеркале, ни при – простите за печальное – вскрытии не увидеть того, что, собственно, делает нас живыми, и о чем писал Григорий Сковорода: «Душа – это то, что делает траву - травой, дерево – деревом, а человека – человеком. Без нее трава – сено, дерево – дрова, а человек – труп». И, может быть, самый главный урок свободы состоит в том, что человек задает вопросы сначала себе самому, а потом другим, приводит в порядок себя самого, а потом уже думает – так ли уж надо «весь мир – до основанья»? Другое дело – брать этот урок или не брать. Счастливы те, кто хочет и может взять его. Впрочем, это вопрос личного выбора и личной ответственности.

И последнее. Все сказанное касается первого поколения эмиграции. Следующее – выросшее или, тем более, родившееся в новой стране, как показывает опыт, уже просто не понимает – о чем это так страстно спорит поколение родителей? Россия будет жить в их памяти и притягивать. От нас зависит – будет она светом в душе или обрастет коростой комплексов. Вот, собственно говоря, и все.