Гринкарта

"Sir, this is not a very good idea to park your car near the intersection. It might be hit" (а фиг-ли ты ставишь машину рядом с перекрестком, мудила, хочешь, чтобы долбанули ?! - вольный перевод вежливых американских слов - ред.) – приветливо сказала полная молодая леди, по-медвежачьи вышагивая в белых шортах мимо Энди по тротуару и наблюдая, как он забрасывает рюкзак на заднее сиденье своего авто. Сейчас Энди засунет себя в его кожаное нутро, откроет верх и как перископ вытянув голову, увенчанную бейсбольной кепкой и тёмными очками, поедет под старый психоделический джаз Карлы Блей на работу.

Долина чревата городом, а потому под завязку забита домами, людьми, асфальтом и машинами. Но если смотреть на неё с горы, то мелкие домишки крышами сливаются в рябую поверхность, цементирующую дно долины. Кое-где над плоскотиной видны тут и там группки небоскрёбов. Обветренными доисторическими скальными плитами, переломанными и поставленными вертикально каким-то прошлым вселенским катаклизмом, торчат они над окружающим миром, распространяющимся вокруг аризонской пустыней – высота скрала все детали, оставив взору лишь сущее и крупное. Скалы в пустыне Энди видел на картине, подобной тем, которые в изобилии выставляются на художественных фестивалях, организуемых зачастую прямо на какой-нибудь городской улице или в рэдвудовом лесу.

Пустынно-скальный пейзаж, выполненный с фотографической точностью, потрясал, но не только это колдовство унёс тогда с выставки свежий американский житель Энди. Почему-то он про себя решил, что Америка во всём построена по этому пейзажу, как по образцу. Как думалось Энди, в старые времена мистер Переселенец, двигатель великой страны, перемещаясь по континенту с берега на берег, позаимствовал у природы её конструкции и теперь воплощает их во всём, чего бы ни коснулись его неуёмный ум и вёрткая рука.

На самом деле, Энди был совсем не Энди, а русский парень Андрей. Компьютерщик, каковых сотни тысяч, а то и миллионы, он приехал сюда, в долину, чтобы поработать и, чего на самом деле очень хотелось, остаться. Желание стать американцем зародилось в детстве, когда он, как и многие советские дети, читал Лондона, Майн Рида и Фенимора-Купера.

Не очень большой город, в котором родился Андрей, центром своим напоминал старческий рот: на челюстях-улицах кое-где торчали, как натуральные, но своей желтизной выдающие возраст зубы, многократно штукатуренные и крашенные дореволюционные дома. Всё же остальное, - советские памятники и здания, - скорее всего были штифтами и мостами, поставленными не очень хорошим дантистом взамен навсегда утраченных, природных зубов.

Однако, заповедник старины кончался быстро и его сменяли широкие улицы с козырями автобусных остановок и аллеями пыльных тополей, дворы-короба с железобетонными стенами типовых пяти и девятиэтажек, ржавые консервные банки гаражей.

Мать-учительница, толстая правильная тётка, очень дорожила Андреем, считала его особым, прочила в университет. Андрей подтверждал свою особость на местном уровне, безупречно учась вплоть до десятого класса, за что был лишён всех прелестей, которыми обладали его сверстники: походов "подраться" на соседнюю улицу, загородно-дачных вечеринок с выпивоном, вечерних скамеек с гитарами, девицами и мотоциклами. Нет, он не был маменькиным сынком – родительница просто не одобряла вульгарной среды. Донеодобрялась сдав выпускные экзамены, сын смотался в Москву, поступил в какой-то то ли физический, то ли технический институт и теперь ездил в отчий дом пару раз в год отметиться, переночевать, поесть утром железобетонные, как и отчий дом, беляши с чаем и снова рвануть в грязную и убогую общажную свободу с Ландавшицем, рок-н-роллом и приходящими по выходным подругами.

Однажды одна из подруг, провожаемая Андреем после дискотеки, покорила его тем, что по пути, меся сапожками раскисший снег, читала стихи. Студент технического ВУЗа, Андрей был научен тому, как рассчитать на компьютере электромагниты для коллайдера, но стихи знал только школьные. Позже выяснилось, что новая подружка сама пишет стихи. С ней всё у Андрея как-то было не так, как с другими. При первом их соитии общажная панцирная сетка скрипела как-то по-другому, атласные шары грудей совсем по-новому отсвечивали под заоконным фонарём, а на простыни вместо обычного черного штампа их института стоял такой же штамп, но с романтической надписью "пе

рвая психиатрическая больница". Видно, общежитская кастелянша в прачечной перепутала тюки с бельём.

Так и случилась у Андрея жена Таня: светленькая, худенькая, скромная, ни за какие коврижки не желавшая иметь детей. Вскоре после свадьбы Тане была подарена "разменная" однокомнатная в Ясенево, а Андрей принёс первые пять зелёных стодолларовых бумажек, заработанных им аж в Америке через электронную почту: ему переслали компьютерную программу, а он там нашёл и исправил все ошибки (позднее он узнает, что выполнил месячную работу целого отдела американской корпорации). Было начало девяностых. За три доллара можно было слетать на самолёте в другой конец огромной страны, магазины были пусты, а типичная зарплата была меньше десяти долларов. Андрей давно хотел уехать из нищей среднерусской снеговой слякоти куда-нибудь, где тепло, красиво и денежно. Пришлось выкручивать руки американскому работодателю. Сначала это не удавалось – американцу удобнее было работать на расстоянии, но потом Андрей овладел искусством капиталистического шантажа: он сказал, что уходит к другому американцу и тот пообещал через три месяца рабочую визу. Почти мгновенно Андрей был вывезен в Штаты.