Мандариновая страна

17-12-2000

A.Levintov

Наступил декабрь – и всюду начинают продаваться или мерещиться мандарины. Жуткая кислятина Абхазии, как мы теперь понимаем, но тогда… Тогда, в Мандариновой стране нашего детства, они пахли новогодней елкой и счастьем, каникулами, праздником. Новый год – это всеобщий, вселенский день рождения, от которого никто не стареет, но мы все приближаемся к заветному исходу всего человечества, думалось тогда молодой и шальной башкой.

А теперь она уже немолодая и не шальная, а просто шалая, неприклонная ни к чему и ни к кому.

Нынешние мандарины и прочие танжерины с киви слаще, елки стали ровней и пушистей, как калиброванные, из одной обоймы, и пахнут крепчайшей еловой эссенцией, производимой не то в Китае, не то в Мексике, где люди елок не видели и не нюхали, но, вот, встроились во всемирные технологии и сидят на химии, как раньше сидели на своих грядках с мексиканско-китайскими корнеплодами – сосредоточенно и кропотливо. А кругом все "Мерри Кристмас" да "Мерри Кристмас", "Ханука", "Хари Кришна" и другие призывы ЦК КПСС к благотворительности, подаянию и всепрощению.

Я без ума и без здоровья от декабрьских туманов.

Они медленно ползут с холмов Монтерейского полуострова и из Океана, они тащатся и волокутся по земле дымной поземкой, тягучей как романы Чарльза Диккенса. Я люблю туман, когда почти ни черта не видно или все так странно и загадочно искажено им.

Наверно я – средневековый человек, застрявший в самом начале кончающегося тысячелетия. Темные времена, темная схоластика, темная, еще не пламенная, готика, темная романтика и тоска, неясные искажения перспективы мира, который еще без Америки, Австралии, полетов в космос и эластичных презервативов по любому поводу, с низенькими небесами и дырками в них на плоском краю Земли.

И глубокое неверие в то, что это тысячелетие когда-нибудь кончится или что оно может кончиться более или менее благополучно.

Декабрьские утренние туманы над МГУ на Ленгорах: пластуешься от метро зябкой рысью, а в блистающим над инверсионным слоем небе – шпиль храма науки, и даже на морозе чувствуется уют наивных карт Средневековья, пыльных динозавров музея Землеведения и мягкого профиля в среднем ряду аудиторного амфитеатра необыкновенной девушки, которая еще не знает, что станет моей обыкновенной женой.

Похожие туманы я видел только в Алма-Ате, погрязшей в мягкую чахотку вязкого тумана и лишь купола Никольской церкви выше этого пепла.

А в Крыму совсем другие туманы в декабре.

В глухом Амлинском ущелье, в дебрях древнего Козьмодамиановского монастыря – полярный холод и северной красоты ели. Они тают серыми декорациями в блуждающих привидениях, охающих по ночам. Нелепые и жестокие жертвы кровавых времен, беспощадных 20-х, когда именно тихое и святое становилось врагом номер раз, теперь шастают меж колких, совсем нерождественских, горьких и злых елей – и так грозно и заунывно поют по ущелью ветры – да Крым ли это? Ссутулившись и загибаясь, ждешь собственной погибели на корню в пряной гордыне зряшного суицида. А где-то – теплые волны ночного моря, хмельные стаканы и отчаянные женщины, но ты отрешен и отрезан, тебе смрадно от весело и беспечно прожитой жизни и стыд, перечный стыд застиг взгляд в себя, которого не жалко и есть за что погубить в этом стылом дурмане-тумане.

Над Ялтой же, на Красном Камне, среди приземистых искривленных елочек вьются вперемешку со снежной шрапнелью туманы ушедших времен и народов – сарматов, скифов, тавров. И с ними, сквозь трубы пещер, проникают на теплое изнеженное побережье неслышимые никем, зряшные нам струи мифов и заклинаний.

Я пристроился на гибких ветках рыжей кривляющейся елочки – пойте, туманы Тавриды, свои мне тайны и недомолвки.

Кому декабрь – день рождения Сталина, а я отца похоронил. Страшное, черное время.

Стеллажи с трупами в морге на Погодинской и "Интернационал" над стылой могилой. В завещании он написал: "Будьте верны заветам дела Ленина-Сталина, Коммунистической партии!", а я все это в себе урыл еще в январе своей жизни и теперь, в декабре, совсем к другому тянет мысль. От этой смерти, ставшей вершиной слишком частых похорон, я так горько и горестно запил, что очнулся от пьянства со

Комментарии

Добавить изображение