Сволочь

Это ругательство существует уже более тысячи лет, не умирает и, возможно, является, в пересчете на этот период времени, самой частотной бранью. Оно не покидает нас и лишь меняет свои отражения в действительности.

Возникло оно в те далекие давние времена, когда по рекам и озерам существовали волоки. Суда и лодки не могли идти под парусами или на веслах из-за мелководья или просто на низменных водоразделах. Тогда в лямки впрягались бурлаки, волокшие эти сада. От тех времен остались Вышний Волочек, Волоколамск, многочисленные Наволоки, Наволоцки, Волочки, Волочаевки. Из тех же времен пришли к нам и сволочи. Так называли людей, наказанных за проступки и преступления на эти работы. В этом смысле они – братья по классу испанским канальям – каторжникам, приговоренным к рытью канало.

Отношение к сволочи у народа было двояким: с одной стороны – несомненное презрение к этим придонным существам, с другой – привычная нам жалость к обездоленным, отверженным и подневольным. К тому же, судя по сохранившейся топонимики, волоков было – пруд пруди, и древний пра-ГУЛАГ не пустовал в нашем вороватом и быстро сходящем с катушек народе.

Позднее "сволочь" прилипла к малоимущим горожанам, мещанам, которых за долги и недоимки сволакивали на лобное место, где пороли или бичевали – смотря по размеру этих долгов и недоимок. Тогдашняя сволочь сейчас бы называлась банкротом. Суть явления за столетия практически не изменилась – и ныне за сумму, превышающую 2000 долларов нанимают киллера и сволакивают задолжавшего бедолагу – с этого света на тот.

К этой сволочи народ также относился с сочувствием и пониманием, потому как любой мог оказаться на месте сволакиваемого: "от сумы да от тюрьмы не зарекайся". А массовость явления неплатежей и уклонений делал сволочей типичными и привычными членами городского (по преимуществу) общества, ну. конечно, крайними, но не редкими. Надо сказать, что как такового, среднего класса в нашей стране и не было – так, малозаметная прослойка. А всегда-то была на виду знать, то княжеская, то дворянская, то партийная, а теперь вот пацаны-паханы-олигархическая. Поэтому чего-чего, а сволочей с поротыми задницами и исполосованными спинами в стране всегда хватало и даже было с избытком.

Впрочем, прошедшее время здесь употреблено всуе и некстати.

Новое, свежение дыхание в нетленное ругательство внес Петр 1, сволакивавший со всей страны на свои маниакальные затеи, прожекты и реформы людишек: то на строительство болотной столицы, то на рытье бесполезных каналов, то в солдатчину, то на алтайские и уральские рудники. Папенька Петра, Алексей Михайлович Тишайший, подал своему последышу указательный пример, сволакивая несчастных староверов по сибирям и северам. И сколько их полегло по Пустозерскам и другим пустым и зряшным местам одинокого простора унылой России. А до того Угличский колокол попал в тобольские сволочи при Годунове.

Однако приоритет в воодушевлении старинного понятия принадлежит, конечно, Петру 1, которого не смогла переплюнуть по этой части очень старавшаяся Екатерина П, великая своими безобразиями, распутством и размахом дуростей.

А народ уже привычно сволакивали и сволакивали на разные придумки: Гром-Камень из карельской глуши в Санкт-Петербуг тащить, все тех же несчастных староверов с Ветки, что под Брянском, на Байкал гнать, Сечь Запорожскую за старую веру – аж за Дунай, в Туретчину.

Сволочью стал фактически весь великий советский народ. Вот уж кто поусердствовал и преуспел в способах и методах сволакивания и выволакивания (а неплохо звучит – "выволочь"!), так это большевики: в сволочей для начала были превращены интеллигенты, дворяне, офицеры и священнослужители: по Соловкам, Беломорканалам и эмиграциям разбросало миллионы людей. Сволочью стали раскулаченные крестьяне и раскулачивающие двадцатипятитысячники, сволочью полнились острова ГУЛАГа и безымянные скотомогильники жертв сталинских репрессий на Колымской трассе и на Второй Речке во Владивостоке, в мрачном как ад Каеркане под Норильском и на зажатом Скотопрогоннными улицами московского Калитниковского кладбища. Сволочью забрасывали немецкие танки и концлагеря для военнопленных, дивизиями и полками валя под немецкие пулеметы ко дню рождения Мудрого или еще какой красной дате календаря. И все эти Комсомольски и БАМы, целина и голубые города при электростанциях и гигантах пятилеток полны были несчастной и верящей в несуществующую ни для них и ни для кого жизнь, когда керосину, сахару, мыла, парусиновой обуви, ситца и "запорожцев", наконец, хватит на всех и вдосталь.

К концу этой гнусной эпохи сволочь все чаще стала называться лимитой. Оторванные и перемешанные, потерявшие корни и фамильную историю, мы, советская сволочь, жадно стали смотреть не вперед, а по сторонам.

И тогда родилась еще одна сволочь, она же выволочь – эмигрантско-иммигрантская. И чем мы, иммигранты, отличаемся от лимиты, рвавшейся из голодных колхозов в несытые города? -- как были мы тогда придонным социальным слоем, так и остались им. И не утешает нас, что неуехавшие, в своей же стране, в историческое одночасье чуть не всем хором стали тоже сволочами, еще более горшими, чем мы, неприкаянные и неприклонные головушки.

Вот и кончилось целое тысячелетие сволочи, сволочное тысячелетие.

Началось другое.

За что и как нас поволокут теперь?