ПОЧЕМ ОПИУМ ДЛЯ НАРОДА?

 Автор - доктор физико-математических наук, член редколлегии сравнительно нового атеистического журнала "Здравый смысл" (выходит с 1998 г.), издающегося раз в квартал.

      Мы живем в удивительное время. Никогда еще престиж науки в нашем отечестве не падал так низко, как в постсоветскую эпоху. Печаль не столько в том, что ее низвели на положение нищенки: ее процветание и в недавнем прошлом было весьма и весьма сомнительно. Дело и не в том, что наша наука расписалась в своем фактическом поражении в битве за умы человеческие, которую она вела с религией на протяжении всего XX столетия. Она ошиблась, - с кем не бывает, - недооценив силу невежества, предрассудков и суеверий, которыми питается религия, равно как экстрасенсорика, магия, астрология и прочие виды шарлатанства. Беда в другом: она капитулирует, теряя чувство собственного достоинства, забывая о своем высоком предназначении.

      На Соборном слушании, состоявшемся в 1998 г. в Свято-Даниловом монастыре, патриарх Алексий II, обращаясь к руководителям отечественной науки, заявил: "Люди, создавшие самые современные научные знания и новейшие технологии, нуждаются в прочной опоре, духовной традиции православия" (Поиск, №13, 1998). Соглашаясь с ним, президент РАН Ю. Осипов утверждал (там же): "В XX веке после изменения фундаментальных представлений о пространстве, времени, после появления квантовой механики, мир уже не представляется солидной детерминированной машиной, в которой Богу нет места".

      В еще более двусмысленное положение ставит себя система высшего и среднего образования. "С благодарностью откликаясь на важное предложение Его Святейшества Патриарха Московского и Всея Руси Алексия II... о создании светско-религиозной комиссии по образованию, которая призвана освободить государственные образовательные стандарты, учебные программы, учебники и пособия от проявлений воинствующего атеизма", министр образования РФ В.М. Филиппов призывает всех своих подчиненных к тесному сотрудничеству с православной церковью (Педагогика, №3, 1999). Результат не замедлил сказаться. 25 января 2000 года "Радио России" сообщило о намерении совета ректоров ВУЗов Санкт-Петербурга ввести в обязательную практику посещение их студентами православной службы в Татьянин день. Наконец финал- апофеоз самоуничижения нашей науки: капитаны нынешней космонавтики взяли за правило приглашать попов к участию в церемонии запуска ракет. Надо полагать - в посрамление рациональной мысли и творческого гения создателей ракетно-космической техники? И все это происходит на фоне колоссального прогресса, достигнутого мировой наукой, стоящей на пороге дешифровки генетического кода человека, создания теории "Великого объединения", разгадки тайн рождения Вселенной.

      Чем объяснить это "падение" в Средневековье, это торжество религиозной контрреволюции в обществе, совсем недавно слывшем поголовно атеистическим ? Поверить в то, что на него снизошло откровение свыше и оно вдруг разом уверовало, нет никаких оснований. Отсюда подозрение, что, вопреки официальной пропаганде, атеизм так и не пустил в нашем обществе глубоких корней, в нем так и не выработался иммунитет против религиозной ментальности.
Как показывает опыт истории, соответствующий полноценный иммунитет возникает лишь при условии ориентации коллективного сознания на гуманистические идеалы и ценности, признающие равную значимость социального и личностного начала в человеке и обществе. Они же стимулируют прогресс науки, о чем красноречивым образом свидетельствуют впечатляющие достижения западного естествознания. Сказанное подводит нас к тезису о существовании причинно-следственных связей между состоянием и развитием науки, гуманизма и религии. Позволю себе предложить вниманию читателей развернутую аргументацию данного положения.

      Существует, по меньшей мере, четыре точки зрения на место и время возникновения науки. Согласно одной из них, ее зарождение следует относить чуть ли не к древнекаменному веку. По мнению Дж. Бернала, основы физики и химии были заложены в эпоху изготовления и использования орудий труда. Знания, полученные первобытным охотником-собирателем о повадках животных и свойствах растений, легли в основу современной биологии. Астрономия появилась одновременно с первыми наблюдениями за движением небесных светил, а математика - с проведением самых первых, элементарных операций с числами. (Дж. Бернал. Наука в истории общества. 1950). Тем самым проблема генеалогии науки теряет всякий смысл. Ее прародиной можно считать с равным основанием как Южную Африку, так и Сибирь с Австралией.
Другая версия связывает возникновение науки с рождением первых цивилизаций на Востоке, т.е. земледелия и скотоводства, сословно-кастовой структуры, письменности и архитектуры. Однако, как подчеркивает И.М. Дьяков (Научные представления на древнем Востоке. 1982): "Письменно фиксированные знания вавилонян были донаучными в том смысле, что в основе их лежало только описание и внешняя классификация, вопрос же "почему?", с которого, собственно, только и начинается наука, не ставился". Ему вторит М.А. Коростовцев (Наука древнего Египта. 1982): "Египетскую "математику" точнее всего называть умением вычислять, техникой вычисления или просто вычислением, в котором уже намечалась дифференциация арифметики, геометрии, алгебры, но именно лишь намечалась в самом зародыше". Третья группа специалистов (Рожанский И.Д. Античная наука. 1980) считает, что наука появилась на свет в лоне специфической античной цивилизации, и у ее истоков стояли натурфилософы (Фалес, Анаксимен, Зенон), медики (Алкмеон, Гиппократ), математики (пифагорейцы и Теэтет) .

      С.Я. Лурье (Очерки по истории античной науки. 1980) защищает это мнение следующим образом: "Ионийская "физика" является матерью всей - и античной и нынешней - порвала с какими бы то ни было авторитетами - светскими и религиозными - и объявила единственным самодержавным владыкой свободный, никем и ничем не ограничиваемый ум. Впоследствии поэт Эпихарм выразил основной лозунг науки в словах: "Трезвым будь. Умей не верить. В этом смысл науки всей".

      Наконец, еще одна точка зрения относит рождение науки к эпохе "великой научной революции", происходившей в XVI - XVII вв. благодаря подвижничеству Галилея, Кеплера. Декарта, Ньютона и других мыслителей конца западноевропейского Средневековья - начала Нового времени. К тому времени естествознание, едва только оправившееся от почти двухтысячелетнего летаргического сна, не успело еще набрать "критической массы" фактов, способной посеять сомнения в достоверности библейского мифа о происхождении Вселенной, Земли и человека. Не удивительно поэтому, что практически все естествоиспытатели того периода, вплоть до пострадавшего от преследования инквизиции Галилея, оставались верующими людьми. Это обстоятельство было использовано некоторыми современными историками науки для защиты тезиса о происхождении науки из "духа христианства". Так К. Ясперс утверждает, что для христианина "мир есть творение Божие, а посему любое явление и всякая малейшая его особенность стоят того, чтобы с любовью погрузиться в их изучение, и на свете нет ничего, чего не надо знать и исследовать"(К. Ясперс. Ницше и христианство. 1994). Наивность данного суждения удивительна для такого серьезного философа, коим является Ясперс. Ведь не мог же он не знать о судьбах того же Галилея или Дж. Бруно, Л. Бенини, М. Сервета. Не мог он не знать и о том, что даже в наши дни церковь со слепым, поистине детским упрямством продолжает отрицать идеи эволюции. Не мог же он не задаваться вопросом: почему "любознательный" христианский мир целых полтора тысячелетия вторил Тертуллиану, утверждавшему, что "нам после Христа не нужна никакая любознательность; после Евангелия не нужно никакого исследования". Или он не видел, что вплоть до начала возрождения науки христиане придерживались принципа, сформулированного Августином Блаженным: "Лучше всего Бог познается через незнание"?

      Итак, как видим, спектр суждений по данному вопросу избыточно широк. В подобных случаях, чтобы снять остроту проблемы, бывает полезно внести ясность в определение предмета, о котором существует множество взаимоисключающих толкований. Историки естествознания Я. Фалты и Л. Новы утверждают: "Дать определение современной науке крайне трудно. Но еще труднее дать определение науки, если пытаться вложить в это определение и процесс ее развития". Однако этим последним своим замечанием авторы дают нам ключ к решению вопроса. Ключ этот состоит в признании способности и стремления к саморазвитию важнейшим критерием такого знания, который характеризует науку.
Иначе говоря, внутренний - плодотворный и кумулятивный- динамизм процесса познания как раз и составляет неотъемлемый, родовой признак, отличающий науку: она жива, пока эволюционирует, застой для нее означает гибель. Именно это свойство отличает ее от всех видов идеологии (включая религиозную), которым развитие противопоказано, так как их жизненное кредо требует неукоснительного следования традиционным догмам.

      Избрав отмеченные признаки в качестве решающего критерия принадлежности той или иной интеллектуальной деятельности к сфере науки, нетрудно выявить и оценить обстоятельства, благоприятствующие либо препятствующие ее возникновению и существованию. Очевидно, что к таким обстоятельствам относятся две группы условий, которые целесообразно интерпретировать как внешние и внутренние. Внешние условия составляет, прежде всего, потребность, или, выражаясь в терминах рынка, спрос у общества на исследовательскую деятельность. Ясно, что он не мог появиться прежде, чем человек перешел от кочевничества к оседлому образу жизни. Первобытный охотник-собиратель успешно обходился тем минимумом сведений о свойствах различных растений и минералов, о повадках животных, рыб и птиц, которые помогали ему выживать даже в самых суровых климатических условиях - пустынях Африки и Австралии, в евразийской и американской Арктике.

      С другой стороны, известно, что труды по астрономии, математике и медицине появились в Египте 5 тыс. лет назад. Пирамиды в Гизе свидетельствуют о высоком инженерном искусстве египтян, требующем разнообразных познаний в элементарной геометрии, а также развитой технологии обработки камней и металлов уже около 2700 г. до н.э. В Московском папирусе и папирусе Ринда, которые датируются началом 2-го тысячелетия до н.э., собрано более ста математических задач прикладного характера. Ко времени правления гиксосов (1700-1600 гг. до н.э.) относят тексты, содержащие основные арифметические действия и решения квадратных уравнений с помощью метода ошибочного предположения (regula falsi).
Шумерские сборники врачебных рецептов составлялись уже в 2200 - 2100 гг. до н.э. Примерно в это же время месопотамские математики научились вычислять вторые и третьи степени чисел, квадратные и кубические корни, ими было найдено значение иррационального числа квадратного корня из 2 с точностью до пятого знака, а также значение числа пи с точностью до третьего знака. О "теореме Пифагора" в Древнем Вавилоне было известно с первой половины 2-го тысячелетия до н.э., и к тому же периоду относится разработка вавилонскими астрономами теории движения Солнца, Луны и планет.
Сведения о затмениях Солнца и Луны появились в Китае в 1300-1200 гг. до н.э. "Треугольник Пифагора" был известен китайским математикам с XI века до н.э., а несколько позже - около 700 г. до н.э. в Китае были сконструированы водяные часы.

      Таким образом, условия для зарождения науки складывались вместе с появлением культуры нового типа цивилизации. Можно ли на этом основании утверждать, что наука обязана своим происхождением египетской, месопотамской или китайской цивилизациям?

      По-видимому, нет, если придерживаться ее определения, данного выше. Опыт истории показывает, что появления спроса на "услуги" науки еще не достаточно для возникновения ответной реакции - предложения с ее стороны, то есть ее самой как таковой. Несомненные и значительные первоначальные успехи в становлении азов математики, астрономии и медицины, достигнутые древними цивилизациями Востока, не были подкреплены динамикой дальнейшего их роста. Короткая фаза пробуждения интереса к исследовательской деятельности повсюду вне Европы рано или поздно, но с неумолимой закономерностью сменялась полным равнодушием и даже враждебностью со стороны, прежде всего, власть имущих. Какой же злой рок преследовал интеллект во всё обозримое прошлое восточных цивилизаций? Этот рок - жесточайшая конкуренция религии с наукой.

      Эволюцию науки характеризуют, в числе прочего, несколько правил.

      Правило № 1 обращено к культуре в целом и требует от нее постоянного изобретения новых, всё более сложно и тонко организованных форм и проявлений творческого гения человека - языка, всевозможных орудий, строительного искусства, письменности, мифотворчества, государства и т.д. По аналогии с биологической эволюцией, продолжением которой является культура, этот процесс непрекращающегося изобретательства можно интерпретировать как культурный филогенез, участие в котором в той или иной мере принимает всё человечество.

      Правило №2 направлено на сохранение и закрепление (консервацию) культурного "генофонда". Поскольку оно адресовано его создателям и/или заимствователям - отдельным носителям культуры - этносам, народам, нациям, есть все основания считать, что эта сторона существования культуры принимает форму онтогенеза. Именно в этом последнем контексте уместно говорить о "цикле жизни" цивилизаций, включая моменты и фазы их развития, стабилизации и последующего упадка, вплоть до гибели некоторых их них, подобных шумерской и ассирийской, хеттской и хараппской, майянской и инкской.

      Тут, однако, имеет место парадокс: догматическое следование правилу номер 2 ведет порой к противоречию с правилом номер 1. Препятствия для культурного филогенеза создают, прежде всего, мировоззренческие стереотипы, формирующиеся в ходе генезиса и становления той или иной цивилизации. А так как основу миропонимания любой древней цивилизации Востока составляла религия, то не остается ничего иного, как признать, что именно религия обрекла их существование на застой и деградацию, налагая решительное вето на естественное стремление человека к познанию окружающего его мира.

      Но как тогда быть с утверждением К. Ясперса, приписавшего христианству роль "повивальной бабки" науки? Чтобы оценить справедливость его мнения попытаемся прояснить вопрос: намного ли терпимее по отношению к науке христианство в сравнении с другими религиями?

      Известно, что церковь достигла необычайного могущества в средневековой Европе среди прочего и благодаря своей организации, копировавшей структуру и принципы жесткой иерархии, характерной для традиционных восточных монархий. Фактически, к XII веку римская церковь превратилась в феодальную монархию, стоящую над светским государством. ее трансформации из "одинокой и странствующей" в "воинствующую и господствующую" в немалой степени способствовал также и исключительный консерватизм догматов веры, которые последовательно и упорно, огнем и мечем отстаивали "отцы" церкви. Ничтожнейшие на взгляд современного человека отклонения от канона воспринимались как опасное инакомыслие. Между тем, колоссальные богатства, нажитые церковью в том числе и торговлей церковными санами, реликвиями и индульгенциями, коррупция и деспотизм, разъедавшие ее сверху донизу, многочисленные привилегии и льготы в ее пользу, за которые приходилось расплачиваться прежде всего власть не имущим, порождали в обществе возмущение и протест, принимавшие форму различных еретических движений.

      Среди последних особое место занимают "интеллектуальные ереси", выражавшиеся в стремлении к рациональному обоснованию веры и в возрождении философского номинализма и пантеизма. Церковь расценила эти попытки раскрепощения разума как посягательство на ее основы. Пьер Абеляр, Сигер Брабантский и Амори Венский были осуждены как еретики. Впрочем, ее ответ "недругам" не удовлетворился столь малым. Расправляясь с альбигойцами, она превратила цветущий Прованс в пустыню. Сражаясь за "свободное постижение божественной истины", она возвела костры инквизиции по всей Западной Европе. О полной интеллектуальной импотенции христианства буквально вопиет средневековая схоластика, единственной заслугой которой некоторые считают распространение Аристотелевой физики со всеми ее достоинствами и недостатками.
Европейская наука становилась на ноги не благодаря, как утверждает Ясперс, а вопреки христианству, преодолевая яростное, ни на мгновение не ослабевавшее сопротивление схоластики и теологии.
Ныне, на рубеже II-го и III-го тысячелетий, католическая церковь устами понтифика Иоанна-Павла II кается в совершенных ею преступлениях перед человечностью - в потворстве рабовладению, фашизму, Холокосту и т.д. Она признала несправедливость осуждения Галилея. Но на ее совести остаются еще многие грехи, и среди них - позор того, что Прометей нового мира - Н. Коперник до конца своих дней не мог решиться опубликовать свой труд "Об обращениях небесных сфер". Последний увидел свет лишь в год смерти автора отчасти благодаря фальшивке - "покаянному" предисловию, составленному без ведома Коперника протестантским теологом А. Оссиандером с тем, чтобы избежать нежелательных конфликтов с церковью.

      Когда Ясперс, славословя христианскую "любознательность и страстную волю к истине, взрывающую всё на своём пути", в качестве примера, совершенно невпопад, ссылается на слова Лютера о том, что "Бог-творец присутствует даже в блошиной кишке", он "забывает" добавить, что эта фраза Лютера находится в его отзыве о теории Коперника: "Этот дурак хочет перевернуть всю науку астрономию. Но священное писание говорит, что Иисус повелел остановиться Солнцу, а не Земле". В том же духе выражался о Копернике и Кальвин. Но как быть с тем фактом, что сам Коперник был известен не только как астроном, но и как благочестивый каноник? - может возразить нам защитник христианства, ссылаясь на то, что никто из средневековых ученых мужей, кроме разве что Бруно, не подвергал сомнению наличие божьего промысла в делах мироздания.

      Признавая справедливость данного суждения, зададимся вопросом - что оно доказывает? По-видимому, только то, что в золотое для церкви время, ее власть над умами людей простиралась так далеко, что ни один человек не мог избежать ее всепроникающего влияния, которое устанавливалось над ним с момента рождения и до самой смерти, и каждое мгновение жизни, каждая клетка души не только простолюдина, но даже высшей знати были пронизаны религиозным пылом. "Карл V Французский не раз бросает охоту в самом разгаре, чтобы вовремя отправиться к мессе... Юная Анна Бургундская, супруга герцога Бедфордского, английского правителя захваченной Франции, среди ночи расстается с красочным упоением придворного празднества, чтобы поспеть к заутрене у целестинцев... Жиль де Ре, совершая детоубийства в Машкуле, заказывает для спасения своей души мессу в память о невинно убиенных младенцах... Во всём этом следует видеть не напускное поведение святоши, не пустое лицемерие, но напряженное состояние человека, находящегося между двумя полюсами, состояние, которое ныне едва возможно...
Такая противоречивость для нас почти непостижима, но нам следует с ней примириться" - свидетельствует И. Хейзинга (Осень средневековья. 1988). Удивительно ли, что в эту эпоху наука ассоциировалась прежде всего и главным образом с богословием, приправленным схоластикой, и никто не смел претендовать на ученное звание, не доказав свое благочестие и близкое знакомство с Писанием. Кому в этих условиях удалось бы избежать сильнейшей "наркотической зависимости" от библейских мифов, кому пришло бы в голову подвергнуть сомнению их достоверность или, еще того хуже, публично высказывать свои соображения, расходящиеся с одиозной догматикой и подрывающие авторитет церкви?

      Ю. Осипов утверждает, что "взаимоотношения между наукой и религией в каждый из [исторических] периодов складывались по-разному. От плодотворного сотрудничества, например, во времена средневековья до резкого противостояния в эпоху просвещения и в XIX веке". Уклонение от исторической истины, которое он здесь допускает, простительно для математика. Удивительно другое - он не замечает, что противоречит самому себе, когда продолжает: "Поскольку космологические представления античности, на которые опиралась средневековая наука, нередко противоречили христианским догмам, церковным властям приходилось решительно отметать положения античной науки". Если средневековая наука опиралась на представления античности, которые, однако, "решительно отметались", то о каком "плодотворном" ее сотрудничестве с церковью может идти речь? Мы попадем в точку, если скажем, что отношения средневековой церкви к науке представляло собой откровенный интеллектуальный и моральный террор. Во времена средневековья господство религиозной идеологии над сознанием всех людей без исключения носило самый что ни на есть тоталитарный характер.

      Мы были бы не правы, приписывая враждебное отношение к науке исключительно христианству. Ни одна из религий не искала себе лавров в качестве ее покровителя. Возможно один из самых показательных примеров, подтверждающих универсальную закономерность антагонизма между религией и наукой, демонстрирует иудаизм. Как известно, участие евреев в развитии мировой науки до середины XIX века было ничтожным. Их "вторжение" в естествознание, напоминавшее бум, который сотворили Г. Герц и П. Эрлих, А. Майкельсон и А. Вейцман, а также другие их соплеменники, пришлось на конец XIX столетия, причем только на почве европейской культуры. А ведь еврейская история насчитывает никак не менее трех тысячелетий, и диаспора привела их не только в Европу, но и раскидала по всему свету. Что же мешало им прежде и вне Европы раскрыть свой творческий потенциал? Если недуховное рабство у раввинов-талмудистов, в котором пребывали все без исключения еврейские общины всюду, где они обитали со времен подавления антиримского восстания в 135 году, то что иное? И лишь в Европе, когда Век Просвещения и Великая Французская революция возвестили начало эры свободы, лишив, тем самым, не только церковь, но и раввинат привилегии контролировать общественное сознание, евреи обрели возможность проявлять свои таланты.

      Таким образом, мы имеем право сформулировать правило №3, гласящее: все существующие в мире религиозные системы противодействуют развитию науки по причине противоположности их стратегических интересов. Конечная цель любой религии состоит в консервации культурного статус-кво; высшее значение науки, напротив, заключается во всеобъемлющем развитии культуры (в стимулировании культурного филогенеза). Ее союзником в этом благородном деле выступает гуманизм.

      Ломать восточную традицию безграничного господства религии над жизнью общества выпало на долю древних греков. Они первыми из всех цивилизованных народов, обладавших развитыми религиозными представлениями, поставили под сомнение справедливость рабской зависимости человека от прихоти его небесных владык. Они - смертные - нашли в себе мужество бросить вызов абсолютизму бессмертных богов. Они единственные в древнем мире, кто осмелился признать, что: познание самого себя равносильно познанию богов и вселенной (Хилон); Или: о богах невозможно знать ни то, что они есть, ни то, что их нет, и что человек есть мера всех вещей (Протагор).
Однако античная цивилизация, увы, не сумела преодолеть последний рубеж, отделяющий знание от науки в современном смысле слова. Создав ко благу будущих поколений человечества школу научного мышления, античность недооценила роль экспериментальных методов исследования. Вообще-то говоря, памятуя о работах Архимеда и Герона, Эратосфена и Птолемея, Гиппократа и Галена было бы странным утверждать, что наблюдения и опыт не входили в арсенал средств и методов греческой науки. Тот же Аристотель в борьбе с платоновской и пифагорейской мистикой опирался как раз на эмпирику. Тем не менее, эксперименту, притом, в особенности, активному эксперименту в античности придавалось существенно меньшее значение, чем умозрительному моделированию.

      Какова же была причина порочной односторонности древнегреческой науки? По-видимому, правы те, кто подобно Лурье видят ее в национальном менталитете, в аристократически предвзятом отношении ко всякому физическому труду (с которым неизбежно сопряжена работа экспериментатора), развившемуся у эллинов после победоносных войн с Персией и в процессе становления классического рабовладения. По сути дела античная наука разделила судьбу античного гуманизма по той простой причине, что была порождена этим рабовладением.

      Ошибки древних пришлось исправлять европейским народам, культурный разрыв между которыми был значительно уже, чем между греками и варварами. Однако, приступить к устранению промахов, допущенных первопроходцами, европейцы смогли лишь после овладения и усвоения ими интеллектуального и идейного наследия своих учителей в ходе реабилитации традиций гуманизма. Это очень хорошо понимали первые европейские гуманисты, определившие процесс возвращения европейской цивилизации к античным, то есть западным истокам как время ее Возрождения.

      Таким образом, мы можем утверждать с полным на то основанием, что современная наука есть детище античного гуманизма, передавшего эстафету гуманизму современному. Справедливо будет также признать, что коль скоро последний представляет мировоззренческий фундамент всех "вещественных производных" современных цивилизаций западного типа, развитие науки генетически привязано к их развитию, находясь с ними в отношениях взаимной зависимости и взаимной обусловленности.