ТАЙНА ТВОРЧЕСТВА

09-12-2001

Но грустно думать, что напрасно
Была нам молодость дана.
Что изменяли ей всечасно,
Что обманула нас она,
Что наши пылкие желанья,
Что наши свежие мечтанья
Истлели быстрой чередой,
Как листья осенью гнилой.
Несносно видеть пред собою
Одних обедов длинный ряд,
Глядеть на жизнь, как на обряд
И вслед за чинною толпою
Идти, не разделяя с ней
Ни общих мнений, ни страстей.

      Некоторые исследователи считают, что эта строфа, как и предыдущая десятая ("Блажен, кто смолоду был молод...") из Осьмой главы "Евгения Онегина" принадлежат не Пушкину, а Гоголю. И вот почему.

      Случилось это давно, Гоголь только начинал писать и делал это, как часто бывает у молодых писателей, под разными псевдонимами. В 1828 году, едва кончив нежинскую гимназию, он выпустил в Петербурге под ником "В.Алов" сатирическую поэму "Ганс Кюхельгартен", в главных героях которой проницательный читатель легко угадывал Вильгельма Кюхельбекера, Пушкина, Дельвига, Бестужева, Пущина и проч. и проч.

      Развязный тон поэмы вынудил её прототипов потребовать сатисфакции у автора. Пушкин с парой друзей назначили В.Алову встречу в петербургском трактире у Демутова. Велико было их удивление, когда в кабак явился худой и нечесаный студент с дрожащими то ли от холода, то ли от страха руками. Разумеется, ни о какой дуэли не могло быть речи. Потерпевшие выставили все же первое свое условие пасквилянту: в течение трёх дней выкупить у книготорговцев весь тираж поэмы - около 2000 экземпляров по 16 копеек за книжку - и уничтожить его.

      Забегая немного вперед, надо отметить, что Гоголь условие выполнил и, кстати, это была первая его поэма, которою он сжег собственными руками - как говорится, лиха беда начало!

      Но вернемся в наш трактир. Продолжая закусывать, царскосельские однокашники смягчились - уж очень жалкий вид имел их противник, и даже предложили ему выпить вместе с ними. Несовершеннолетнему Гоголю наливали квасу. Во втором условии подобревшие друзья пожелали взять с Николай Васильича честное его слово никогда более ничего не писать и не печатать. Расхрабрившийся после трёх кружек гимназист заявил однако, что писать не бросит, что пишет он не хуже любого из них, и в доказательство безумной своей речи тут же набросал тупым карандашом прямо на салфетке пару строф, тех самых, что мы видим ныне в восьмой главе "Евгения Онегина".

      Пушкин вздрогнул, прочтя гоголевские каракули. А Кюхельбекер с Бестужевым переглянулись молча в смутной догадке, одновременно посетившей их: сговорился, шутник Санька, с сопляком заранее! Кликнули полового, велели принести перо, чернил, бумагу. С насмешкой придвинули всё это студенту. Пережде, чем вывести первую букву, тот несколько раз пугливо оглянулся по сторонам на окна и двери, на полки с пыльными бутылками. Бумага лежала на столе.

"Любви, надежды, тихой славы,
Недолго нежит нас обман:
Исчезнут юные забавы,
Как дым, как утренний туман!
Но в нас еще кипят желанья:
Нетерпеливою душой
Мы ждем с томленьем упованья,
Подруги, сердцу дорогой.
Пока надеждою горим,
Пока сердца и мысли живы,
Мой друг, России посвятим,
Души прекрасные порывы!
Ты верь, мой друг, придёт весна!
С зарей пленительною утром
Природа вспрянет ото сна,
И ... тра-та-та ля-ля ту-ту-ту... "
, - бормотал Гоголь, покусывая перо, -
"...Начертит наши имена!"

      - Ну ты, брат, даешь! - восхищенно рявкнул Бестужев, вот, блин !
- Блинов больше нету. И икра кончилась... - пробормотал оказавшийся рядом трактирщик. Он давно с ненавистью наблюдал за странными посетителями: пьют мало, пишут записки. И даже послал малого за прикормленным городовым. На всякий случай.
- Ещё водки, бумаги и котлету ему, - указывая на Гоголя, приказал Бестужев хозяину и тут же поправился: - Две котлеты!
- Три! - пискнул Гоголь.
Пушкин молча сидел в углу.
- А как я можешь? - Бестужев положил руку на плечо юноше.

      Гоголь вздохнул, умакнул перо и продолжал писать:

"То не ветр шумит во сыром бору,
То бойцы кричат на смертном пиру...
За детей своих идут грудью встать,
Сложить голову за Россию-мать.
Но не бурей дал дуба крепкий друг,
А изменник-червь подточил вокруг,
Закатилася воля-волюшка,.."
 - старательно, высунув язык, выводил пером Николай Васильевич, -
"...Смертна ночь легла в поле-полюшко.
А на поле том бранный конь стоит,
На земле пред ним витязь млад лежит.
- Ты, конек драгой, скачи в Арзамас,
Там жене младой передай наказ.
Отнеси ты к ней мой последний вздох:-
За рабочих я честно здесь подох.
Пережить не мог мысли горестной,
Что не смог купить кровью вольности!"

      - "Не мог... не смог...", - презрительно поджал губы Кюхельбекер, - тоже мне рифма, звонкая подруга!

      Пушкин молча сидел в углу.

      - А что? Похоже!! Но почему в Арзамас? - удивился Бестужев.
- А я там сидел... - шмыгнул носом Гоголь, - ... на станции. Деньги все вышли, не на что было лошадей переменить. Вот, романс там сочинил...
И он тоненько с хохляцким акцентом запел: "Ямщик, не гони лошадеееей! Мне некуда больше спешиииить!...."
- Так ты ещё и компонист? - расплылся в улыбке Бестужев и крикнул, повернув голову в сторону кухни: - Еще котлету! И компот!..

Пушкин молча сидел в углу.
- Слышь, Кюхля, проверь его! - Бестужев толкнул друга в бок кулаком.''
- Ох! Ё... по почкам-же!! - скривился Кюхельбекер и кивнул Гоголю: - пиши!
Николай Васильевич сыто икнул, почесался, потер грязным кулаком глаза, вздохнул и склонился над листом:

"Когда ж увижу из окна
Моей несмазаной кареты,
Тебя, о ясная луна -
Созданье божие - Одетта?

Прими мой радостный привет,
Ночное мирное светило!
Отраден мне твой тихий свет:
Ты мне всю душу озарило.

Но, может быть, лишь только я,
Страдалец-узник в мраке ночи?
А мои хитрые друзья
Давно к тебе подъемлют очи?

Когда, напрыгавшись, оне
Заснут с молитвой и с любовью.
Мой дух со свечкою в руке
Слетит к лихому изголовью.

Благословит их... Навсегда...
На своде неба запылает
Передрассветная звезда,
И образ мой, как сон, растает."

- Браво! Брависсимо!.. - захлопал в ладоши Бестужев, задумчивый Пушкин встрепенулся.

- Вы что же, сударь, сплетничать сюда пришли? - наливался кровью Кюхельбекер, - Я завтра же пришлю к Вам своих секундантов!
- Остынь, Виля, мы уже решили этот вопрос, - Пушкин придвинулся к столу и продолжил, обращаясь уже к Гоголю, - Черт с Вами, пишите уж. Одна у нас к Вам теперь просьба: подарите нам эти черновики, а?
- Господи! Да я ещё столько же... Прям щас!.. - гимназист суетливо разглаживал четвертушки серой бумаги.
- Нет-нет, довольно, всем пора по домам, - Пушкин засовывал смятую салфетку в карман сюртука, - Прощайте, господа! А Вы, любезный э-э-э... братец... Николай Васильевич?.. Вы, как только снова будете в Петербурге, обязательно заходите!.. Я с Вами непременно сочтусь!..

Поэты разъезжались на извозчиках в разные стороны, увозя в карманах кардиограммы недавних экспромтов. Мела поземка. Коля Гоголь шагал по Невскому, прикрыв варежкой нос. Было 24-е декабря, канун Рождества. Он был счастлив.

В Германии, куда Гоголь уехал прямо и Петербурга, не заезжая домой в Полтаву, знакомых среди русских он не приобрел. Посудите сами, мог ли свести знакомство молодой худой нечесаный сумасшедший, при первом же знакомстве горячо уверявший собеседника в том, что он лично с Пушкиным на дружеской ноге: - Бывало, часто говорю ему: "Ну что, брат Пушкин?" - "Да так, брат, - отвечает, бывало, - так как-то все..." 

Через пару месяцев вышла восьмая глава "Евгения Онегина". Пушкин все же не решился открыть той строфою, которой задумывал, которую он увез из трактира на смятой салфетке:

"Блажен, кто смолоду был молод,
Блажен, кто вовремя созрел,
Кто постепенно жизни холод
С летами вытерпеть умел;
Кто странным снам не предавался,
Кто черни светской не чуждался,
Кто в двадцать лет был франт иль хват,
А в тридцать выгодно женат;
Кто в пятьдесят освободился
От частных и других долгов,
Кто славы, денег и чинов
Спокойно в очередь добился,
О ком твердили целый век:
N. N. прекрасный человек. 

Работа над девятой и десятою главами продвигалась у Пушкина туго. Гоголь надолго переехал в Петербург. Они часто просиживали вечера вдвоем в том самом демутовском трактире. Хозяин полюбил их и постоянно держал на столике в тихом углу табличку "Зарезервировано". Пушкин сдержал своё слово и расплатился с Гоголем сполна. Так появились на свет бессмертные "Мертвые души". После гибели Пушкина Гоголю иногда во сне являлся призрак поэта, строго указывающий на литературные недостатки очередного его творения. После одной из таких жестоких ночей Гоголь сжег второй том. Опытная рука не дрогнула.

 


Приложение

В.Кюхельбекер

ЛУНАТебя ли вижу из окна
Моей безрадостной темницы,
Златая, ясная луна,
Созданье божией десницы?

Прими же скорбный мой привет,
Ночное мирное светило!
Отраден мне твой тихий свет:
Ты мне всю душу озарило.

Так! может быть, не только я,
Страдалец, узник в мраке ночи,-
Быть может, и мои друзья
К тебе теперь подъемлют очи!

Быть может, вспомнят обо мне,
Заснут; с молитвою, с любовью
Мой призрак в их счастливом сне
Слетит к родному изголовью,

Благословит их... Но когда
На своде неба запылает
Передрассветная звезда,-
Мой образ, будто пар, растает.

1829

К Чаадаеву

      (Стихотворение впервые было напечатано в альманахе "Северная звезда" в 1829 г. издателем альманаха М.Бестужевым за подписью "Ап.". Оно вошло во все хрестоматии, в сборники пушкинских стихов и собрания его сочинений. Сам Пушкин при жизни ни разу не подтвердил своего авторства этого стихотворения).

Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман,
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман;
Но в нас горит еще желанье,
Под гнетом власти роковой
Нетерпеливою душой
Отчизны внемлем призыванье.
Мы ждем с томленьем упованья
Минуты вольности святой,
Как ждет любовник молодой
Минуты верного свиданья.
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!
1829 

М.Бестужев

ПЕСНЯЧто ни ветр шумит во сыром бору,
Муравьев идет на кровавый пир...
С ним Черниговцы идут грудью стать,
Сложить голову за Россию-мать.
И не бурей пал долу крепкий дуб,
А изменник-червь подточил его,
Закатилася воля-солнышко,
Смертна ночь легла в поле бранное.
Как на поле том бранный конь стоит,
На земле пред ним витязь млад лежит,
Конь! мой конь! скачи в святой Киев-град:
Там товарищи, там мой милый брат...
Отнеси ты к ним мой последний вздох
И скажи: "Цепей я нести не мог,
Пережить нельзя мысли горестной,
Что не мог купить кровью вольности!
1830

      Романс "Ямщик, не гони лошадей..." выплыл в свет лишь в начале следующего века. В авторах числятся два приятеля: Фельдман и Риттер.

Комментарии
  • Yuli - 03.05.2014 в 16:54:
    Всего комментариев: 11
    До чего же гадкий текст! Как нужно ненавидеть Россию, чтобы сочинить подобную мерзость.
    Рейтинг комментария: Thumb up 0 Thumb down 0

Добавить изображение