ТРАГЕДИЯ НЕВОЗМОЖНА

Несколько месяцев назад, после многолетнего перерыва, я столкнулась с русским мировосприятием на сайтах рунета, а потом и в письмах и разговорах с некоторыми участниками дискуссий.

Сегодня я не представляю себе жизни без этой русской реальности. Так легко она поглощает меня с головой, что необходимо приложить усилие, остановиться и подумать - почему. Пройдя назад, босиком, по ручью мысли к его истоку, я нахожу ответ. Это – тайная надежда трагедии. Мне кажется, это не всегда осознанножелание изначально присуще любому живущему человеку, но многие часто и надолго навсегда? - про него забывают.

Из России подул Дионисов ветер, который напомнил мне про эту мечту.

Так много вокруг Аполлона, так настойчиво доминирует Сократ, что этот слабый бриз служит причиной непомерной радости: надеждой на полную жизнь.

Что такое трагедия, историки и литераторы обсуждали веками. Открыв словарь на букву Т, я нахожу “серьезную драму, в которой есть герой”.

Сразу же – почти физически – хочется большего. Читаю “Рождение Трагедии Ницше, перечитываю несколько параграфов у моих “постоянных” авторов Камю и Ортеги. Первое, что бросается в глаза, та же жажда трагедии.

Каждый из них “подгоняет” реальность под необходимые условия, чтобы с любой натяжкой сделать вывод: возрождение трагедии возможно: в Германии в конце 19 века (пробуждение дионисова духа, возрождение “немецкого духа через огненную магию музыки”), во Франции - после Второй мировой войны (“трагедия – один из редчайших цветков, и есть лишь малый шанс, что он расцветет в наш день”), в Испании – в тридцатые годы прошлого столетия. И мне хочется “притянуть” эту форму к России. Но если посмотреть честно – ничего не получается. Зачем обманывать себя?

Но все по порядку.

Трагедия – это поединок равных. В спорте, например, мы с этим встречаемся, и тогда турнир оказывается самым интересным. Но на ограниченной спортивной арене. Трагедия – поединок равных на арене жизни. Для этого необходимы две противостоящие силы, и они есть – воля героя и порядок вещей, установленный богами.

Ортега называет героем человека, который хочет быть собой. Он обладает собственной волей, не связанной ни с традициями, ни с силой биологических инстинктов, ни с предками, ни с обществом. “Воля – этот пародоксальный объект, который начинается в реальной действительности и оканчивается в идеальном (потому что человек желает лишь того, чего нет) – есть трагическая тема”.

Греки нам дали пример этой формы, предложили механизм, который поможет построить” трагедию. Самым убедительным образом – на примере своих богов: Боги могут оправдать жизнь человека тем, что сами ее живут.

Аполлон (второй бог после Зевса) – полное погружение во внешнюю красоту, единение человека с природой. Поглощенность приятными иллюзиями. По словам Ницше, “Аполлон предстает перед нами как апофеоз principium individuationis, в котором только и может быть достигнута цель Первичного Единства, его спасение через видимость”.

Дионис – последний бог на Олимпе (некоторые историки его – как тринадцатого - вообще не возводят на Олимп) – напротив, своей необузданностью страстей воплощает совсем небожественный дух “враждебных” демонов, таких, как Титанов (из доаполлонова века) и варваров (из внеаполлонова). Наряду с эстетической потребностью в красоте возникает необходимость познать себя. Человек вынужден признать, что “несмотря на меру и красоту, все его существование хранилось в скрытом слое страдания и знания, который открывается ему через Диониса”. Тогда оказывается, что и Аполлон не может жить без Диониса, и в этом дуализме – истоки трагедии.

Рационализм Сократа (где в нем место иррациональной страсти?) это убивает.

Ницше уверяет, что “мы не должны прятать от себя что скрыто в сердце сократовской культуры: оптимизм, вместе с его иллюзией безграничной силы”.

Оптимизм верит в разрешение всех загадок Вселенной. Но если поставить на место единственной и высшей реальности истинную внутреннюю сущность вещей, - любое знание этой сущности окажется невозможным. Ницше мечтал о новом растущем поколении со “смелым видением мира изнутри, с любовью и вечным страданием как частями его сущности”, - с героической страстью к величественному:

“Необычайная смелость и мудрость Канта и Шопенгаура привели к самой трудной победе, победе над оптимизмом”.

Оказывается, рано было гов
орить о победе.

В современной западной культуре человек более не смеет вверить себя ужасному ледяному потоку существования”: он робко бегает вверх и вниз по берегу. Он настолько глубоко испорчен своими оптимистическими взглядами, что не хочет жизнь целиком, со всеми прилагающимися жестокостями. В детерминистическую эпоху – эпоху, в которой Воли не существует, трагедия невозможна.

Отчего вдруг повеяло дионисовым духом из России? Дело, конечно, не в пьянстве. Это, скорее, способность отдаться эмоции без оглядки, втянуть туда другого – порядка и долга не существует – а потом не существует и слов, чтобы об этом напоминать. Не могу не признать силу этого начала, потому что испытала его на себе: страшно и непривычно, сначала отчаянно борешься за контроль, потом забываешь себя. Но – несмотря на всю болезненность это другая жизнь. И так трудно отказать себе в еще одной жизни.

Однако одного дионисова начала недостаточно для трагедии.

Перед нашими глазами должно происходить разрешение проблемы противостояния. Мы не знаем, что лучше, обе силы несут добро и зло, обе одинаково оправданы. (Антигона права, но Креон не неправ- Прометей справедлив и несправедлив- Зевс, который безжалостно с ним расправляется, тоже по-своему прав). В случае драмы и мелодрамы – проблема решена с самого начала, есть ясно различимые добро и зло. Конечно, шкала от мелодрамы до трагедии непрерывно заполнена разными драматическими произведениями.

Но только на ее трагическом конце стоит напряжение борьбы двух равных сил.

Постоянная тема классической трагедии – это предел, который нельзя пересечь. (Разве можно уравнять беспредельные силы? Героя, нарушающего границы, ждет смерть. Воля наказуема. Но это не важно – потому что она была.) Ошибиться по поводу этого предела, нарушить баланс – разрушить трагедию. Ее не может быть, если порядок общества не ставится под вопрос (как было в темные времена, когда христианство погрузило всю Вселенную в свой божественный порядок). Невозможна она и во времена, когда царит разум и Человек, - не принимающие всерьез таинство существования. Не получится ее и когда человек один, сталкивается и борется только с самим собой, - он становится искателем приключений, героем романа.

“Трагедия рождается, когда маятник цивилизации на полпути между божественным порядком и обществом, построенным вокруг человека”, считает Камю. Когда общество еще сохранило строгие рамки, но человек уже остро осознает свою индивидуальность, - “вооружен силой задавать вопросы”.

Массовый цинизм в России, отсутствие определенных рамок общества и непринятие человеком своих границ – все это удаляет нас от трагедии.

Так далеко мы еще не стояли.

Греческий хор доходит до нас из совсем другого мира – существует порядок вещей, может быть болезненный, но еще хуже не признать, что он существует. Единственный выход – ничего не отрицать и не исключать, и таким образом принять тайну существования и ограниченность человека. Иными словами, то, что Камю называл “порядком вещей, когда люди знают, не зная”.

Такой хор возможен только в мире, где есть единство: конкретного и абстрактного в философии, мысли и чувства, действия и воображения в жизни. Без этого единства, – если слова не будут лишь тенями мыслей и эмоций, – все перейдет от смысла фразы к ее форме. В итоге ценность будут представлять лишь умности. Поза.

Что произошло, например, у римлян, у Сенеки?

Греки хорошо знали об идее государства, но прежде всего – они имели прямое отношение с богами, без посредничества государства. Когда государство, общественный порядок занимают место богов, от трагедии остается одно название. Пример тому – Сенека, написавший несколько “трагедий ужасов”.

В его драме нет другого конфликта, кроме кофликта страсти и нрава с внешними обязанностями. Все тонет в крови, – месть не подчиняется божественному контролю. Границ нет.

Трагедия предполагает склонность к великим потупкам, актам духа. Иначе действие будет выглядеть как хвастовство. В нас должно быть немного от героя, и мы должны немного желать его судьбу. Желание и способность жить в крайнем напряжении приводят к тому, что все пропорции вокруг нас увеличиваются, обретают величайшее достоинство. Порядок вещей и воля человека не просто отстоят друг от друга, - каждый из них несет большой заряд величия.

Другая крайность – как в России – когда все сливается в одну хаотичную массу
, в которой трудно даже различить элементы. Одна пыль.

Все наши знания приближают нас к невежеству,
Все наше невежество приближает нас к смерти,
Но близость к смерти не приближает нас к Богу.

Где та Жизнь, которую мы потеряли в жизни?

Где та мудрость, которую мы потеряли в знаниях?

Где те знания, которые мы потеряли в информации?

Круги Всевышнего за двадцать веков
Удаляют нас от Бога и приближают к Пыли.

Т.С. Элиот