СУБЪЕКТИВНЫЕ ЗАМЕТКИ НА НЕМОДНУЮ ТЕМУ или ОСОБЕННОСТИ НАЦИОНАЛЬНОГО МАРКСИЗМА

(К десятилетию крушения советской экономики)

Представляем нового автора - Михаила Малахина. Родился в 1947 году. В прошлом - научный сотрудник США и Канады. В прошлом - потому что в то время слишком уж удачно подражал в произношении и стиле речей (а также их смыслу) Леониду Ильичу. Впрочем, добродушно и любя. Ныне - старший преподаватель кафедры мировой экономики Московской гуманитарно-социальной академии. Но Марксу не подражает, хотя и уважает.

Редактор. * * *

- Мамочка, а Карл Маркс – это кто?
- Карл Маркс, деточка, - экономист.
- Значит, как наша тетя Соня?
- Вот уж нет: тетя Соня – старший экономист…

(Любимый анекдот)

Трудно переоценить роль Маркса и, соответственно, марксизма в сумеречном массовом сознании бывшего советского народа.

Русская мифология на марксистскую тему складывалась и насаждалась десятилетиями, так что и поныне многие миллионы соотечественников почитают Маркса если и не за вождя нашего народа, то уж, точно за главного большевика, в то время как другие многие миллионы проклинают его за то же самое. Но был ли Маркс взаправду основоположником нет, не марксизма! – теоретической базы чудовищной политической практики российских правителей прошлого века, известной под именем марксизма-ленинизма?

Седьмого ноября 1952 года, сидя верхом на шее родного отца, я увидел живого Сталина и был потрясен: среди одутловатых невзрачных существ, одетых в темное, сияло золото фуражки, погон и звезд на благородном стальном фоне маршальского сукна и любимых седых усов… Истинно – солнышко. Его лик освещал (и освящал) убогое мое детство отовсюду: из раздевалки детского сада и со стены дома напротив, с обложки журнала "Мурзилка" и почему-то из пламенеющих кумачом витрин московских булочных. А тут – Мавзолей рядом, и он – рядом, самый лучший, самый главный и прекрасный, родной и живой: шевелится и говорит что-то – с ума сойти можно.

Сталин давал сладкое чувство защищенности сейчас и счастливого, безмятежного взросления в будущем. Это чувство, кстати, породило в моем почти шестилетнем уме второй по важности мировоззренческий вопрос (первый: откуда дети берутся?): почему они там, на Западе, в Америке, так мучаются, страдают и не устраивают немедленно революцию, чтобы зажить наконец счастливо, как мы, советские люди?

Был еще дедушка Ленин. Он тоже наш, русский, как и Сталин, и очень хороший, но он давно умер и стал поэтому чуть-чуть хуже. Однако развернутая формула нашего счастья, марксизма-ленинизма, на самом деле оказывается в два раза более многочисленной: со всей наглядностью она воплощена в едином четырехглавом профиле Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина, золотом впечатанном в бархат красных знамен. Очень странная подобралась компания, особенно на вкус советского ребенка: какие-то нерусские бородатые иностранцы, оказывается, первыми начали устраивать нашу прекрасную советскую жизнь. Да почему же не у себя, в таинственной и непонятной загранице? И вообще, кто они такие, особенно самый первый, с которого-то все и началось? Надо бы разобраться.

В год столетнего ленинского юбилея завершал я так называемое высшее экономическое образование в Московском университете. Тогдашними учебниками и профессорами юбиляр признавался гласно и негласно самым лучшим и поэтому самым главным экономистом Отечества. Сейчас ему, бессмертному, уже перевалило бы за сто тридцать, однако по инерции чудовищного недоразумения и малопонятного всеобщего умолчания Ильич наш и поныне очень многими продолжает считаться российским Марксом в издании двадцатого века, улучшенном и дополненном. Забавно, однако, что историки-большевики по-детски откровенно всегда подчеркивал "нелегальность" ленинского марксизма, в отличие от "легального" марксизма таких видных его идеологов, как, например, Туган-Барановский или Струве.

По мере обучения в МГУ во мне нарастало здоровое отвращение к этому процессу. Вызывала его не премудрость экономическая, пусть бы и преподносимая в архаичном варианте марксовой схоластики (про саму схоластику и меру ее архаичности в недавних российских обстоятельствах скажу позже). Здоровое отвращение вызывала отвратительная ложь, громогласная и многолетняя, бездумная и всеобщая, всероссийская и всемирная ложь об Ильиче как о великом теоретике и успешном практике

 марксизма, и об Октябрьском перевороте и Советском Союзе как о зримых воплощениях научного прогноза гениального основоположника.

Вот некоторые факты. Их, вроде бы, знают все, но напомню. Пресловутый капитализм обречен, согласно Марксу, не потому, что бедных рабочих эксплуатируют и угнетают, а из-за развития внутрисистемных противоречий: от элементарных, - между стоимостью и полезностью товара, до всеобщих, гибельных для системы, - между производительными силами и производственными отношениями. Рынок свободной конкуренции должен, таким образом, в любой капиталистической стране для начала стать общенациональным и всепроникающим, и лишь потом обнаруживать свою исчерпанность чередой углубляющихся циклических кризисов, свидетельством назревшей необходимости в системных преобразованиях.

С последним утверждением вполне можно не соглашаться, но именно так понимал социально-экономическое развитие сам основоположник, и вряд ли поэтому допустимо считать марксистом деятеля, игнорирующего в своей политической практике важнейший мировоззренческий принцип учения.

Российский капитализм первых десятилетий после великих реформ царя-освободителя и, в особенности, уже в двадцатом веке, в свои последние предгибельные годы обнаружил такую прыть в развитии производительных сил страны, такие открыл возможности для выхода ее к самым передовым рубежам мировой экономики, что дух захватывает от перспектив, открывавшихся тогда, казалось, как для богатевшей Империи, так и для ее богатевших подданых. Рынки в стране крепли, росли и множились, объединяя собой все больше новых отраслей хозяйства и территорий пространной державы. Политические проблемы России не выглядели серьезным препятствием для дальнейшей ее экономической экспансии и не только представлялись разрешимыми в обозримой перспективе, но и уже преодолевались в какой-то степени русским обществом и властью.

Поэтому в гробу перевернулся бы Маркс, наверное, узнав об освященном его именем политическом перевороте под названием "социалистическая революция", совершенном властолюбивыми авантюристами в условиях кровопролитной мировой войны и не устоявшейся еще - и потому бессильной – демократии, безо всяких, сколько-нибудь серьезных политэкономических предпосылок. Историческая предопределенность общественных преобразований, опирающаяся на эти самые предпосылки, пресловутый "исторический материализм" - сущность классического марксизма, не имеет никакого отношения к делам вождя мирового пролетариата, нетерпеливого разрушителя России.

И еще. Карл Маркс неустанно подчеркивал неизбежно всемирный характер крушения свободного рынка, ожидавшегося одновременно во всех развитых странах, начиная с Англии с ее самой могучей в то время экономикой. Прогноз оправдался в следующем веке, когда место лидера уже прочно занимали США: "великая депрессия" не только необратимо потрясла основы американской идеологии и практики свободного предпринимательства, но и стимулировала всеобщий кризис в хозяйстве европейских держав, выход из которого в Европе искали и находили в лихорадочной милитаризации экономики, покуда американцы вынужденно привыкали к нараставшему администрированию рынков и хозяйства.

Но и после Второй мировой войны классический либеральный капитализм докризисного образца не возродился ни в Европе, ни в Америке: во всех индустриальных странах, правда, в различной степени и в разных формах, государство сохраняло или даже наращивало свое вмешательство в рыночную экономику. Так что способ производства, исследованный в "Капитале", исчерпал себя и перестал существовать в большом соответствии с историческим предсказанием его автора. А Ленин-марксист изобретает какое-то "слабейшее звено в цепи мирового капитализма" в оправдание кровожадной своей политической практики, укрепляясь парадоксальным образом в глазах обывателя в роли единственно подлинного наследника идей основоположника.

Да что обыватель! Где-то в самом конце восьмидесятых мало кому известный тогда А.С.Ципко, доктор наук и питомец Идеологического отдела ЦК КПСС, хмелея с непривычки от перестроечной свободы и собственной храбрости, обрушился в длиннющей статье на бедного Маркса как на главного злодея в российской трагедии ХХ века, истинного вдохновителя всех большевистских зверств. Статья была опубликована в массовом журнале "Наука и жизнь", имела продолжение в следующем номере и наделала много шуму. Тогда вообще часто шумели, не сильно вникая в смысл бесчисленных разоблачений. А тут – такое: Маркс-то выходит у Ципко идеологом как самого переворота, так и вызванного им классового геноцида, ну, а заодно – сталинского "большого террора", развязанного в дальнейшем уже на вполне бесклассовой основе. "Большевик" Маркс подменяет, таким образом, большевика Ленина в качестве подлинного отца русской революции. Ильичу же доктор Ципко отводит второстепенную роль добросовестного эпигона и точного исполнителя страшных предначертаний кровожадного основоположника.

Самого Маркса автор, надо признать, не избегает цитировать, но делает это с традиционным партийным лукавством: весьма тенденциозно и очень уж выборочно, тщательно обходя самую главную книгу. Возникает ужасное подозрение, что "Капитал" признавался идеологически сомнительным сочинением даже самым соответствующим отделом ЦК КПСС в его последние предгибельные годы.

Таким вот изящным образом новоявленные номенклатурные антикоммунисты в лице Александра Ципко с дальним, как выяснится впоследствии, пропагандистским прицелом выводят первопричину великого российского кровопролития ХХ века за пределы России – географически, и за пределы минувшего столетия – исторически, намекая, а точнее, строго указывая, на нерусское, а точнее, антирусское, ее происхождение от иностранного лица известной национальности. Смысл очевиден: Россия – жертва всемирного заговора, главный заговорщик – безродный космополит Маркс, идеолог пролетарского интернационализма, отважные разоблачители – это профессиональные патриоты из партийной номенклатуры, мудрые толкователи и подлинные защитники национальных интересов, счастливо сплотившиеся по этому поводу в своей цитадели – в Идеологическом отделе ЦК КПСС. А читатели журнала согласно кивают и принимают к сведению, заговорщицки перемигиваясь: они, дескать, и сами такое всегда подозревали.

На, а что же наш Ильич? В сознании советских людей, да и в постсоветском массовом сознании, родной образ его чудесно сочетает черты революционного марксиста-разрушителя и великого государственника, основоположника нашей могучей Родины – СССР. Вряд ли есть все-таки серьезные основания считать Ленина хоть подлинным марксистом, хоть подлинным государственником. А вот разрушителем вождь оказался действительно вдохновенным и неуемным. Всей своей бурной политической деятельностью он безоглядно крушил некоторые самые главные принципы марксизма. Организатор Великого Октября и потому великий ревизионист, инициатор отступления к НЭПу и потому великий оппортунист, Ленин вместе с тем лепил оба страшных, а при Сталине смертоносных ярлыка, неустанно и без разбора буквально всем своим современникам-социалистам, как российским, так и заграничным, возможно, пытаясь подсознательно оправдаться перед покойным Марксом, - чем не сюжет для психиатра?

Что касается государственнических талантов Ленина, то не нашлось ему, с одной стороны, соперника в неблагодарном и неблагородном деле уничтожения многовекового российского государства, а с другой -–собственный его "проект", военно-коммунистическая "диктатура пролетариата", сгорел в огне гражданской войны, и неокапиталистический зигзаг НЭПа лишь вынужденно подтвердил нежизнеспособность ленинского творения. По сию пору военный коммунизм не только в учебниках истории, но и в школьных и студенческих аудиториях находит лживое оправдание чрезвычайными обстоятельствами гражданской войны, хотя всем известная последовательность событий свидетельствует о диаметрально противоположной причинно-следственной зависимости: именно жестокое насаждение большевиками коммунистических производственных отношений стало главной причиной внутреннего вооруженного конфликта в России. Коммунизм по Ленину очень быстро обнаружил свою несостоятельность и рухнул в итоге войны, но большевики у власти удержались. Ценой этому стал отказ от соблазна немедленно возродить подлинно коммунистическое государство с подлинно коммунистическим народным хозяйством. Поэтому первым и единственным строителем такого государства в России стал и остается по сию пору товарищ Сталин, как бы мы к нему ни относились, - хоть к товарищу Сталину, хоть к его детищу, великой и ужасной Стране Советов. Именно определенная жизнеспособность нетоварной советской экономики, воздвигнутой под руководством Сталина, дает хоть какие-то причины считать его марксистом. Известные марксовы тезисы о принципах грядущего коммунистического хозяйственного устройства, содержащиеся в работе "Критика Готской программы", на первый взгляд, не противоречат экономике сталинских пятилеток. Но два, по меньшей мере, обстоятельства препятствуют признанию Маркса духовным вождем не только ленинского переворота, но и сталинского СССР. Во-первых, повсеместное использование труда рабов, без которого советская экономика просто немыслима, основоположником ни в коем случае не предполагалось. Во-вторых, и это самое главное, с уничтожением капитализма государство, согласно Марксу, неизбежно исчезает, в то время как сталинское государство с каждым годом крепло и наливалось кровью, прежде всего, собственных граждан.

Таким образом, советский социализм едва ли соответствовал назначенной ему роли первой стадии коммунизма, наивысшей посткапиталистической общественной формации. И не капитализм свободного рынка и буржуазной демократии, а рабство и тирания азиатского толка выглядит подлинным историческим предшественником сталинского социально-экономического устройства. Придворные обществоведы постарались устранить это пугающее недоразумение, во всяком случае, отвлечь от него внимание: из учебной и пропагандистской литературы исчезли одновременно два марксистских понятия, "восточная деспотия" и "античное рабовладение". Именно этими понятиями сам основоположник различал два способа производства, лежавших в основе рабовладельческой формации на Востоке и на Западе, и определивших в дальнейшем их столь различные исторические судьбы: в сталинской интерпретации рабовладельческий способ производства стал единым во избежание ненужных аналогий царского рабовладения на Древнем Востоке с государственным рабовладением в ГУЛАГе, или строительства пирамид и плотин в Египте с Беломором или Волго-Доном у нас.

Фридрих Ницше был назначен духовны вождем немецкого государства при Гитлере. Идейный вклад Маркса в организацию гулаговской экономики вполне можно уподобить вкладу Ницше в строительство Дахау и Аушвица.

Эти немудреные истины стали для меня очевидными давным-давно: несомненная заслуга экономического факультета МГУ, жестко требовавшего в ту пору от нас, студентов, фундаментального знания не столько толстых учебников политэкономии, сколько сакральных текстов самого основоположника. В сущности, дотошным изучением "Капитала" университетское образование почти исчерпывалось, но, парадоксальным образом, знакомство с первоисточником порождало непреодолимо-брезгливое отношение к так называемой "политэкономии социализма", главной, по идее, "науке" всего пятилетнего курса, завершавшегося единственным государственным экзаменом. Скрыть отвращение к предмету не получилось, и удовлетворительная оценка моего почти бессловесного мычания на экзамене объясняется единственно желанием избежать никому не нужного маленького скандала, потому что учился я довольно прилично, а дипломную работу написал и защитил вполне пристойно.

В эти самые шестидесятые годы, когда "реальному социализму" всерьез пытались придать у нас рыночные манеры, советские экономисты-теоретики демонстрировали очень любопытный и разнообразный марксизм. Прежде всего они разделились на две команды, "товарников" и "нетоварников", а потом, клянясь, естественно, Марксом, принялись изничтожать друг друга на страницах научных и популярных изданий. "Товарники" при этом выглядели поумнее, а "нетоварники" – почестнее своих соперников, хотя тоже не смели, боясь прослыть сталинистами, договаривать свою нехитрую политэкономию до конца, или хотя бы ссылаться на свое "писание" - практически запрещенную в то время брошюрку "Экономические проблемы социализма в СССР". Это недлинное сочинение товарища Сталина было непросто достать даже нам, студентам-экономистам МГУ. Написано, кстати, складно и по-своему честно: вождю было некого бояться, и он дает здесь правдивое и понятное представление об отношения "реального социализма" определенно лучше всех академических авторов многочисленных учебников политэкономии.

"Товарники" справедливо не любили "реальный социализм". Но совершенно несправедливо провозглашали себя марксистами. Успехи прикладной математики и вычислительной техники породили соблазн "научного ценообразования". Но в условиях безупречно обоснованных, но по-прежнему незыблемых цен товарно-денежные отношения немыслимы, согласно любой экономической теории да и просто здравому смыслу. Поэтому заведомой ложью выглядели утверждения "товарников" о возможности и даже необходимости рынка при социализме.

Собственно говоря, "при" социализме, т.е. рядом с ним, рынок оказался неистребимым даже самим Сталиным, сохранившись, например, в форме так называемых "колхозных рынков", потребкооперации, артелей инвалидов или комиссионных магазинов. Но абсолютно невозможен, абсурден рынок "в" социализме. Он социализму противоположен, проще говоря. Доказательством тому – провал "косыгинских" и, гораздо позже, "горбачевских" реформ. Лукавые "товарники", теоретизируя в печати о рыночном социализме, на самом деле показывали кукиш социализму реальному, а мы, благодарные читатели, кукиш узнавали и понимали правильно, примерно как "Долой КПСС!". Сомнительный "марксизм" этих теоретиков объясним цензурными обстоятельствами, но лгать все-таки грешно, а читать заведомую ложь все-таки противно.

Получив-таки документ с гордой надписью "преподаватель политической экономии", я с юношеской пылкостью, достойной Герцена с Огаревым, торжественно поклялся никогда впредь не заниматься этой гадостью. Крепкой и непоколебимой держалась клятва моя: почти двадцать лет ни политэкономия, ни вообще какая-либо преподавательская деятельность не допускалась мною даже в самые страшные сны на профессиональную тему. Тем более, что и при желании преподавать не смог бы я преодолеть негласный запрет на выход к студентам для беспартийных обществоведов. Так и по сей день пробавлялся бы я случайными, в общем-то, занятиями, не начнись пресловутая перестройка, порушившая очень много запретов и клятв.

Выступая на XIX партконференции, товарищ Рыжков Н.И., глава советского правительства и член Политбюро ЦК, "плачущий большевик", говоря проще, начальник всего нашего тогда еще немалого хозяйства и один из верховных коммунистов СССР, рассказал мне по телевизору поучающим тоном о преимуществах акционерной собственности как одной из форм собственности общественной и, соответственно, по Рыжкову, - собственности социалистической.

Вот тут-то у меня, выражаясь по-старинному, "взыграло ретивое": это как прикажите понимать? Выходит, самый главный управляющий советской экономикой, построенной якобы на принципах марксизма, не только не читал самого Маркса, но и прогуливал в свое время обязательные занятия на курсах политпросвещения для номенклатурных работников аппарата? Однако верховная власть принадлежала не ему, а другому "марксисту".

Личный вклад М.С.Горбачева в дело уничтожения реального социализма в ретроспективе выглядит решающим: все подвиги столь великих и разных антикоммунистов, как Сахаров и Солженицын, Рейган и Ельцин, меркнут перед разрушительной мощью горбачевской перестройки. Парадоксальным образом Горбачев был и остается убежденным сторонником социализма, очищение и совершенствование которого он провозглашал и, похоже, искренне считал и считает главной целью своей политики (он - лидер социалистической партии). На деле перестройка обернулась рядом не вполне осмысленных, непоследовательных и довольно суетливых движений, результатом которых стал стремительный обвал главных институтов и принципов советского бытия. Но когда под вдохновенное и многословное, но маловразумительное "камлание" генсека пошла в жизнь воплощаться его экзотическая политэкономия, экономист, а точнее, марксист, дремавший во мне почти двадцать лет, пробудился окончательно.

Да и как могло быть иначе? Ведь так называемые кооперативы, реализующие по договорным ценам продукцию, изготовленную из сырья, закупленного по ценам государственным, в цехах государственных опять же предприятий, - одни лишь только эти удивительные заведения, невиданная доселе форма хозяйствующих субъектов, производили очень сильное впечатление.

Дальше – больше: верховные партийные начальники, во-первых, благословили прямые выборы заводских и фабричных начальников их же непосредственными подчиненными, а во-вторых, - практически освободили этих руководителей социалистического производства от социалистического директивного планирования. В сущности, прозвучал к ним призыв: мастерите хоть что-нибудь, сдавайте в аренду площади и оборудование, открывайте кооперативы и обогащайтесь любым способом, только, ради Бога, не закрывайтесь. Сказано – сделано: новоизбранные директора принялись за работу по выполнению решений трудовых коллективов. Результаты ждать себя не заставили. В условиях продолжавшейся антиалкогольной кампании они оказались особенно впечатляющими.

Оказавшись у власти в конце 1917 года, российские большевики в считанные месяцы практически полностью разрушили народное хозяйство своей страны под лозунгами пролетарской диктатуры. Спустя семь десятилетий, в куда более вегетарианскую эпоху, они сумели повторить этот подвиг, завершая свое правление под загадочным призывом "больше демократии – больше социализма". Эпилог трагедии в экономическом смысле оказался не менее эффектным, чем пролог; на сей раз обвалилась советская коммунистическая экономика, детище самих властвующих доморощенных марксистов. Тотальный, беспросветный дефицит, нормирование потребительских продуктов и натуральный обмен производственными фондами, - свидетельства всеобщей хозяйственной катастрофы, - сделали поэтому пресловутый капитализм, отвратительный как начальству, так и населению, абсолютно неизбежным сюжетом нашей дальнейшей истории.

Советское общественно-экономическое устройство, так называемый "реальный социализм", оказалось немыслимым без опоры на два всеобъемлющих принципа. Это, во-первых, сплошная ложь и, во-вторых, - насилие. Народное хозяйство, естественно, также построено и функционирует на этих двух принципах, причем, их последовательность здесь неслучайна. Если некоторое смягчение первоначальной свирепости социалистических производственных отношений не приводит, как оказалось, автоматически к их отмене, то лишь самая малая толика правды о них и об обществе в целом довольно быстро разъела как социальную структуру советского государства, так и его экономические порядки.

Но привычка к постоянной лжи как способу общественного бытия советского человека - с нами. Порода, жестоко в свое время привитая сталинскими селекционерами – мичуринцами и взлелеянная их последователями в новых поколениях нашего народа, осталась, похоже, еще недолго. Привычка к вранью служит главным препятствием на пути к иным, не менее многозначным и емким принципам социально-экономического устройства: к свободе и частной собственности. Защищенные законом, оба эти принципа означают не более и не менее, чем капитализм, а переход к ним - не более и не менее, чем революцию.

Вот уже десять лет, как узаконены в России эти принципы. Десять лет идет борьба за полноценную их реализацию в качестве фундамента некоммунистической экономики, движение прочь от "реального социализма" даже его сторонниками признается необратимым. Но по сию пору простое слово "капитализм" не выговорил ни один из верховных начальников страны, включая всех президентов и премьер-министров. Очень страшное слово оказалось. Ведь почти целый век людей изводили миллионами, чтобы только не было его вовсе, а оно вот опять, тут как тут, извольте выговаривать. Не выговаривается. Приходится поэтому выражаться проще, например, "смешанная многоукладная экономика" или "социально-ориентированное рыночное хозяйство", или, еще загадочнее, - "экономика переходного типа". Да сколько же еще требуется "переходить" после десятилетнего перехода? И, вообще, не существует, строго говоря, такого "переходного типа", потому что переход означает всего лишь смену одного типа производственных отношений, способа производства, согласно Марксу, другим типом. Сам же переход не порождает сколь-нибудь устойчивых специфических отношений, он не может длиться вечно и называться должен, опять же согласно Марксу, революцией. Именно, революцией, а не какими-то лукавыми "рыночными преобразованиями".

Капитализм вернулся в Россию 10 лет назад, 2 января 1992 года. Это случилось в момент освобождения цен, когда советские рубли, привычные своей практической бесполезностью, волшебным образом превратились в деньги и мало-помалу начали функционировать чуть ли не всеми своими знаменитыми функциями, так славно описанными все тем же Марксом. В известной степени его можно считать поэтому провозвестником современного монетаризма. Среди невесть каким образом появившихся товаров оказалась иностранная валюта, и вдруг рубли стали конвертабельными. Чудо оказалось необъяснимым: ведь не один год лучшие умы отечественной экономической науки тщетно пытались "теоретически" конвертировать советские деньги. Предлагались разные модели перехода. Иногда – довольно остроумные. Вспоминается, например, идея П.А. Медведева и других отделить рубли, уплаченные потребителями за конечную продукцию, аккумулировать их на специальных счетах и сделать конвертабельной лишь эту часть денажной массы с "удостоверенным" товарным обеспечением. Кому теперь интересны подобные придумки? Все произошло само собой, гораздо проще и лучше, так что действие статьи 88 УК России, касающейся валютных операций, пришлось срочно приостанавливать.

Должен признаться, что был в свое время буквально очарован главной книгой основоположника. "Капитал" привлекал стройностью, логикой и даже некоторым литературным изяществом. Беда только, что сама теория казалась чистейшей схоластикой, совершенно отвлеченной от реальных обстоятельств советской экономической жизни.

Но по мере становления и укрепления рыночных порядков абстрактная вроде бы марксова премудрость постепенно прояснялась. На глазах оживали полузабытые страницы "Капитала", иллюстрируемые все новыми и новыми сюжетами и персонажами нашей нескучной неокапиталистической действительности.

Зависть имеет глубокие корни в отечественном народном сознании. Этот массовый грех дал в свое время общественную поддержку большевистским экспроприациям и раскулачиванию, "отстрелу" разнообразного начальства при Сталине, показательным казням "не по чину" разбогатевших – при Хрущеве и Андропове. Ну, и сейчас поэтому самым популярным сюжетом стала приватизация, по-нашему, или первоначальное накопление, по Марксу, а самыми популярными персонажами - так называемые олигархи. Проклятия в их адрес (а бывает и отстрел) уже стали общим местом, а даже робкая попытка их социального оправдания или хотя бы объективной оценки приватизации и "приватизаторов" неизбежно глохнет в негодующем хоре искателей справедливости.

Громче всех в этом хоре звучат голоса "профессиональных", так сказать, марксистов: партаппаратчиков, бывших и нынешних, ну, и нашего брата, обществоведа-преподавателя, вкупе с экономистами из академических кругов. Это чрезвычайно удивительно, потому что автор "Капитала" не только неоднократно подчеркивал неизбежно криминальный характер первоначального накопления, но и доказывал сию печальную истину в качестве всеобщей и объективной закономерности перехода к рыночным отношениям в любых исторических обстоятельствах. Ведь и в самом деле, не феодальная иерархия, ни социалистическое общество не оставляли потенциальному предпринимателю никаких легальных способов серьезного обогащения: нетоварные отношения в экономике имели соответствующую правовую защиту, поэтому первоначальный капитал никогда нельзя заработать, его можно только украсть. Это не оценочное суждение, а научный факт, честь открытия которого принадлежит Марксу. Он, в частности, никак не оправдывая кровавый промысел королевских пиратов елизаветинской эпохи и самих злодеев-каперов, убедительно объясняя историческую неизбежность чего-то подобного объективными потребностями первоначального накопления в "капитализирующейся" Англии XVI века. Точно так же малосимпатичные на взгяд и вороватые на вид, всеми ненавидимые участники отечественной приватизации не только не заслуживают этой ненависти с точки зрения непредубежденного марксиста, но выглядят настоящими "пассионариями" социально-экономического прогресса у нас в стране. Рискуя нередко собственными жизнями, нувориши-олигархи уже практически сокрушили "реальный социализм", они персонально олицетворяют рыночные отношения в народном хозяйстве и раздвигают границы свободы в нашем обществе, руководствуясь при этом обычно корыстными и неблагородными, а иногда и преступными мотивами. Вот она, знаменитая "невидимая рука" Адама Смита, так высоко ценимого основоположником марксизма.

Еще один сюжет. Сердцевиной экономической теории Маркса, ее зерном является известное противоречие между потребительной стоимостью товара и его стоимостью. Эта недлинная словесная формула в испуганных глазах советского студента, смею думать, не только в моих, выглядела безнадежной абракадаброй. Во-первых, почему "потребительная стоимость", а не просто "полезность"? Наверное, специально, чтобы запутать читателя "Капитала". Сейчас-то я подозреваю, что дело тут просто в туповатом переводе большевика Степанова, бездумная калька с немецкого первоисточника. Во-вторых, и по существу: в чем, собственно говоря, противоречие? У нас, в советских магазинах, на советских предприятиях и в институтах ничего такого нет. Денег вот не хватает, очереди есть, а противоречия нет. Да и на Западе как-то не заметно этого противоречия ни по телевизору, ни в кино, ни из книжек. А в газетах наших-то уж точно про него бы написали да позлорадствовали. А так – ничего. Непонятно…

Чудо реанимации этой полузабытой и вроде бы никому не нужной марксистской зауми состоялось в самом начале 90-х годов. Времена уже стали другими, и я работал преподавателем в одном скромном учебном заведении. Среди моих студентов-вечерников довольно много было молодых рабочих-станкостроителей. В ту пору некоторые московские заводы еще по инерции работали, а студенты на семинарах дружно недоумевали, обращаясь ко мне: "Как же так, Михаил Петрович? Мы вкалываем по восемь часов, так что новыми станками все дворы на заводе завалили, а их почему-то никто не берет. Станки ведь хорошие, на ВДНХ выставлены, всегда были нарасхват. А теперь нам зарплату месяцами не дают. Проклятый Ельцин, что наделал…".

Ну, что тут скажешь? Читайте "Капитал", господа студенты, пока не выбросили его из библиотек усердные не по разуму "демократические" чиновники. Только при социализме-коммунизме ваш труд был скудно, но гарантированно вознагражден, потому что имел он непосредственно общественный характер, а никакой стоимости вообще не было. Она появляется вместе с рынком и деньгами, именно ее надо произвести, чтобы подтвердить общественный характер своего труда и получить за него вознаграждение: мало сделать станок хорошим, надо сделать его недорогим, чтобы купили. И нужно еще и при этом вложить средства, потрудиться, чтобы о вашем хорошем и недорогом станке узнали покупатели.Пресловутое противоречие между стоимостью и полезностью находит здесь наглядное подтверждение реальным экономическим сюжетом: не вполне понятная абстрактная формула вдруг стала теоремой, теорема была доказана.

Карл Маркс определенно не Господь Бог. Карл Маркс даже не Адам Смит. "Коммунистический манифест" не делает чести Марксу-экономисту, а чреватая идея диктатуры пролетариата, в которой большевики не только искали, но и находили у Маркса оправдание своим делам – Марксу-гуманисту. Но в истории экономической мысли XIX века, не бедной на громкие имена, рядом с ним поставить, пожалуй что, и некого. В лице Маркса великий экономист-теоретик обнаруживает уникальное сочетание с крупнейшим социологом своего времени. Тем не менее, на взгляд из века XXI, именно экономическая теория Маркса представляется главной его заслугой, а "Капитал" выглядит не столько фундаментом родимого марксизма-ленинизма, как принято, к сожалению, считать, сколько подлинной вершиной классической политэкономии, дальнейшим развитием идейного наследия Адама Смита.

Вместе с тем, теория Маркса не является вполне универсальной и тем более вечной. Ее жизнь, хронологически и функционально, ограничена эпохой промышленного капитализма и обессмысливается по мере перехода к постиндустриальному обществу: современное западное хозяйство никак не соответствует марксовым представлениям и схемам. В ретроспективе, однако, впечатляет как глубина его анализа западной экономики свободного рынка, так и провиденциальная точность в определении ее исторической судьбы.

В связи с этим еще раз хочется вспомнить "великую депрессию" в США и мировой экономический кризис начала тридцатых годов. Считается, что история не знает сослагательного наклонения. Но трудно удержаться от соблазна предположить, что "великая депрессия" могла-таки закончиться не "новым курсом", а чем-то вроде диктатуры пролетариата, а мировой экономический кризис вылиться в мировую революцию, в строгом соответствии с предсказанием основоположника. Предпосылкой серьезной возможности такого развития событий в те годы можно считать стремительную радикализацию политической борьбы как в Америке, так и, в особенности, в Европе. И важнейшим обстоятельством, воспрепятствовавшим осуществлению этого сценария, представляется пугающая правда о бесчеловечной практике социалистического строительства в СССР, крупицы которой попадали за границу. Великие российские жертвы предостерегли Запад от революционного соблазна, а наш "реальный социализм", своего рода исторический недоносок, стал тем страшным уроком, который Россия преподала миру ( в полном соответствии с пожеланием Чаадаева) и за который он должен быть ей благодарен. В этом гипотетическом сюжете научный прогноз Маркса о судьбе капитализма свободной конкуренции парадоксальным образом перекликается с мистическим прогнозом другого великого пророка, Достоевского, относительно грядущей миссии России в мировой истории.

Что касается судьбы в России самого марксова наследия, то без преувеличения можно утверждать, что марксизм, теория вполне западная, нашел здесь свою вторую родину, серьезно растревожив наше общественное сознание в конце XIX – начале XX века и породив на русской почве целый ряд крупных мыслителей. Речь здесь не о Ленине, Сталине или о других большевистских правителях-самозванцах, считающихся последователями Маркса лишь по трагическому недоразумению. Настоящими марксистами были в разное время такие значительные фигуры русской науки и общественной жизни, как экономисты Н.Зибер и М.Туган-Барановский, философы С.Булгаков и С.Франк, Н.Бердяев и П.Струве, ну и, конечно, Г.Плеханов – самая многогранная и яркая звезда отечественного марксизма: историк, философ, экономист. Все они – цвет нашей интеллигенции, национальная гордость России. Не следует забывать об этом современным ниспровергателям Маркса.

Тем не менее, хочется надеяться, что в наступившем веке вечно молодой российский капитализм благополучно переживет-таки промышленный этап в своем развитии, экономика России станет, наконец, постиндустриальной, а теория Маркса, отыграв как инструментальную, так и провиденциальную свою роль, займет окончательное и достойное место в музее всемирной истории экономических учений.