ВЕСЬ МИР НАСИЛЬЯ. . .

(продолжение) начало

Раз уж мы в Штатах воздадим должное непонятому прогрессивным человечеством Линдону Б. Джонсону.

Техасец был одним из любимых учеников Ф.Д.Рузвельта и ещё с 30х – на стороне всех либеральных реформ. Он принял от своего молодого шефа Джи ЭФ Кей всё его наследство – и начинавшуюся безнадёжную, по тем условиям, войну против Вьетконга, и обречённую на успех (сопротивляться на самом деле было уже почти некому) борьбу за окончательную эмансипацию черных. Это он организовал принятие и реализацию законов, по которым потомки рабов получили возможность не только пройти вместе с белыми в общественный туалет, но и, отдельно от белых, к кассе. Пошло ли это – велфер навсегда и университеты по спецпайку – в конце концов на пользу афро-американцам? Не мне судить, во всяком случае. Но сделал это он. Ну, и другие белые англосаксы, конечно.

А Мартину Лютеру Кингу спасибо, разумеется, за то, что сам почти не мешал Л.Б.Джею., да и других иногда отговаривал вставлять палки в колёса.

А какой-нибудь Малколм Экс … . Или тоже ещё была любимая героиня советской прессы - Анжела Дэвис. Ну нет слов! И чем же запомнила прогрессивная мировая интеллигенция Джонсона: “Эл Би Джей, Эл Би Джей, сколько сегодня убил ты детей?!”

А чего стoят чикагские русскоязычные эмигранты, хающие на углу Диван авеню и Калифорния стрит Майка Горбачёва за развал Союза.

Причём трагикомизм ситуации на поверхности, но сам оратор не замечает.

Параллельно с этим могут идти жалобы на эмиграционную службу США, оттягивающую вожделенный момент, когда патриот покойного Союза отречется от верности всем иностранным правительствам в пользу своей новой Родины.

Но я как-то очень уж далеко уехал с угла улиц Берии и Первомайской в моём Черниковске 53го года на северную окраину Чикаго (Иллиной) спустя 45 лет. Ничего похожего по тому времени не могло бы придти в голову не то, что восьмилетнему ребёнку, но и никому из взрослых на весь город. Просто насилие пропитывало потихоньку всю жизнь кругом. От страшного соседнего Алкинграда Всесоюзной Сортировки для власовцев, полицаев и всех, вообще, бывших военнопленных, до повседневных семейных побоев за двойки с криком воспитуемого на весь барак. Для мальчика выбора: драться или не драться - почти не было. Ситуция на самом деле была чисто щедринская: можно было или сражаться – или “претерпевать стражение”.

Я обычно выбирал первое. Драчун я был азартный, но не особенно умелый.

Выручал энтузиазм, да ещё то, что оппоненты знали – дерусь я не до первой крови, а до нестояния на ногах. Ну, я ещё довольно рано сообразил две вещи:

• не надо красиво замахиваться, лучше бить от корпуса прямо по печени-

• нога намного длиннее руки, даже с ножом.

Двух этих идей мне вполне хватило на всю мою карьеру по этой части, тем более, я приблатнённым не был, драки мои в основном были в кругу, говоря по-блатному, таких же фраеров, как и я, а в случае чего я и убежать не стеснялся, не при девицах, разумеется. Восточных боевых единоборств тогда не знали. Ну, наткнёшься на боксёра, печально, конечно. Я и сам пошёл записываться в секцию заодно с приятелем. Несмотря на очки, приняли. Позанимались мы гимнастикой, попрыгали, а в первом же учебном бою выбил я этому самому приятелю челюсть и очень огорчился. Так потом ни я, ни он в секцию и не ходили. Я вообще неспортивный мальчик был. Драчун, это правда. Но постепенно и это стало сходить на нет. Но в девятом классе перешёл я в другую школу – и новый подьём этого дела. О причинах и о самой этой школе чуть позже. Но драться приходилось почти каждый день. Каждый раз выходя из школы я отдавал очки своему задушевному другу Булату Ф. и был наготове к драке. Булатика никто не трогал по причине его трогательной беспомощности и полного внестояния во всех наших конфликтах. Мама даже удивлялась, если я из школы без синяка приходил.

Удивительно, но драчливость моя сочеталась с такой вот детской сентиментальностью, все близких смешившей.

В семье в ходу были подтрунивания надо мной насчёт жалости к таракану, которого “дома маленькие тараканятки ждут”, причём это до солидного довольно возраста дожило. Я и в 15 лет уходил подальше, чтоб не смотреть, как пленного мыша из мышеловки в ведре топят. Это при том, что в этом возрасте я уже вполне мог из-за какой-нибудь шалавы с соперником на кастетах драться. На самом деле, я думаю, на меня один эпизод в детстве повлиял. Играли мы в отсутствие родителей в квартире
мальчика из нашего дома, прыгали с антресолей, то есть, заберёшься туда по двери, вытянешься на руках, до пола от ступней около метра выходит, отпустишь руки и приземляешься, чувствительный удар по пяткам получается, парашютистом себя чувствуешь. Я так любил развлекаться и соседа научил. А тут котёнок бегает, кто-то из нас двоих, теперь-то думаю, что я, иначе память чётко бы сохранила, что не я виной, ему на головку и спрыгнул. У котёнка кровь изо рта пошла, он подёргался – подёргался, да и умер. Это я, значит, первый раз в памяти смерть живого существа зафиксировал, да ещё где я в виновных. Мама соседа, помнится, не очень и расстроилась, а мне долго котёночек-то умирающий снился, с кровью изо рта. Очень моему сознанию это плохо пришлось, Из-за этого, наверное и охотником не стал, то есть приходилось в жизни стрелять и убивать птиц да и зверей, рыб прикалывать, но удовольствия в этом не было только что для еды.

Но драться не мешало, вид крови не пугал, хоть бы и собственной. Тем более, пока рос, кровь без всякой драки могла при напряжении из носу пойти, так что для ребёнка это как бы бытом было. Но с годами меньше драться стал, как нормальный интеллигентный мальчик. А когда в девятом классе в новую школу перешел, пришлось себе заново социальную нишу выбивать, тем более, одна из последних в городе десятилеток, новичков сразу много пришло. В это время почти все школы в стране по идее Н.С.Хрущёва на одиннадцатилетний цикл перешли.

Кто посообразительней и рванул в последние школы-десятилетки – что за радость лишний год за партой сидеть? Это идея только для глупой песенки про прощание с детством хороша, типа там “Расставаясь с детством окончательно, Может и с тобой я расстаюсь”. А вот если тебя со школьной парты под призыв отправляют – тут сразу всю романтику про парты да одноклассниц с косичками забудешь. Нас и набежало в эту школу, пришлось в том году вместо одного – три параллельных десятых класса открывать, В других местах многие в вечернюю школу пошли, почему-то среди еврейских мальчиков очень это было распространено, Ну это и понятно, заодно на какой-нито шабашке ещё и два года трудового стажа заработаешь – в ВУЗы открытая дорога по тем правилам. Ну, а евреи всегда быстрей других соображают, как выжить в условиях постоянного совершенствования Системы и её правил движения.

Пришло, стало-быть, новичков много, школа раскололась, и в боях новая иерархия создаётся. Я, значит, в центре этой борьбы портфелем с окованными углами машу. В это время я и начал себя ощущать таким выдающимся бойцом, типа Ильи Муромца, или, скажем, Брюса Ли в будущем. Но заботливая судьба не забыла сбить с меня спесь. Учился с нами такой Миша М., и был он уже тогда кандидатом в мастера спорта, кажется, по волейболу.

В драках наших он не участвовал, всегда после школы торопился на тренировку.

В сердечных школьных конфликтах тоже не принимал участие, был у него свой женский круг – с моей точки зрения, лахудры. В общем, тот круг, где дама кавалеру бутылку ставит. Мало мы пересекались – только что на уроках вместе сидели. И вот после уроков что-то мы с ним зацепились.

Не помню уж как, но получилось, что я его нечаянно, но довольно чувствительно по голени ударил. Пошли мы с ним за школьное здание разбираться. Не успел я его ударить – он ногой мне между ног, кулаком по печени, ребром ладони по кадыку. Лежу я на земле и чувствую себя примерно, как в будущем романе Марии Семеновой клиенты себя после боевого контакта с Волкодавом будут чувствовать. Столкнулся я с боевой машиной, превосходящей меня как богомол муху.

Больше у нас ним конфликтов не было, да и постепенно я его из виду потерял после окончания школы. На самом деле, даже обиды настоящей не было, всё равно, что на стенку налетел. Зависти тоже не было, но после этого я на свои способности уже более здраво смотрел.

Так что, я думаю, на пользу пошло. А лет через семь-восемь узнаю: окончил Миша у нас в городе Авиационный институт и в аспирантуру московскую поступил- вот там в общежитии сидели они, играли в преферанс, Миша что-то много выиграл- заспорили, на него нечаянно шкаф уронили- он и умер в возрасте двадцати четырёх лет. Странная какая-то смерть, особенно после преферанса. Так обычно после игры в буру или в очко умирают. Герцогиня говорила Элис, что из каждой истории, по крайней мере, две морали следуют.

Из этой я и одной вывести не могу. На пользу ли Мише пошло, что он такой ловкий да сильный был? В конце концов получается, что не очень.

А мои д

раки быстро сошли на нет, но насилие в окружающем мире – не особенно. Вот сейчас, пока писал, жена к телевизору подзывала – сбитый над Белградом “Стелс” смотреть. Остаётся только на здравый смысл надеяться. Но сколько я людей знаю – надежда мала.

Написал я это все три года назад, да и забыл. Только что случай с космонавтским “Мерсом” упомянул, высказываясь по какому-то малозначительному поводу вДискуссионном Клубе липуновского “Русского Переплета”. А тут обнаруживаю в лебедевской Гусь-Буке сообщение о том, что:
“... в Москве убит заведующий кафедрой микробиологии Российского государственного медицинского университета 56-летний Валерий Коршунов. ... Тело было обнаружено в пятницу 8 февраля в подъезде дома номер 4 по улице Академика Бакулева в Юго-Западном административном округе столицы примерно в 8.15. Утром, выходя на работу, соседи наткнулись на труп профессора и сообщили о случившемся в милицию. Как установили судмедэксперты, Коршунов с полученной черепно-мозговой травмой пролежал в подъезде собственного дома примерно восемь часов. ... Методы, разработанные Коршуновым, применялись при лечении пациентов, получивших сильную дозу облучения, в том числе ликвидаторов аварии на Чернобыльской АЭС. Начиная с 1983 года он руководил кафедрой микробиологии в одном из самых престижных университетов в России”. И вообще, повидимому, весьма достойный был человек. Тут же высказана глубокая мысль, что-де “убийство профессора Коршунова является продолжением зловещего ряда уничтожения интеллектуальной элиты России”.

Ну, уж тут гусь-ли, лебедь-ли, а основной корпус писателей в любом гест-буке по определению – кукушата. Можно бы даже продолжить эту идею, обозначив как главного виновника Чубайса – кто-же еще виноват, что у нас в подъезде лампочка не горит? Действительно, еще через три поста какой-то демосфен прямо обвиняет известную на этом сайте Марину в неоказании помощи получившему травму Коршунову и еще что-то добавляет про текстиль. Ход мыслей, откровенно говоря, интересный и неожиданный. Однако ж, зная, по случайному стечению обстоятельств, что Марина проживает в Строгино, прямо скажу: не разорваться же ей, бедняжке, проверяя все подъезды в чужом административном округе! Что-то надо и на остальных москвичей оставить. Но бог с ними, с кукушатами! Горестная эта история вызвала в моей памяти другую, похожую, но на счастье кончившуюся не так трагически.

Дело было, если память не изменяет в зиму с 84го на 85ый год – то есть еще до разгула перестройки, русофобии и демократии. Проводили мы вместе с СибНИИ Нефтяной Промышленности измерение газовых факелов на месторождениях Западной Сибири. Заказчик – Тюменский Обком КПСС, товарищ Богомяков, что само по себе не слабо. Главтюменнефтегазу велено обеспечить. То есть вечных проблем с гостиницами для бригад, спиртом для приборов, автотранспортом, вертолетами и т.д. как бы и нет. Я, как координатор, пять бригад по основным месторождениям разослал, конвейер по доставке проб газа в Нижневартовск к аналитикам наладил, да и уехал сам в Сургут на тамошние промысла. В моей бригаде, кроме меня еще Володя Ш., завлаб из тюменского СибНИИ НП, старый мой приятель, да девочка-лаборантка, которая раз в два дня эти самые пробоотборники в Нижневартовск и отвозит. Днем на месторождения с местными метрологами ездим, трубку Пито-Прандтля в трубопроводы втыкаем, а вечером, как водится, с ними же результаты измерений обсуждаем и обмываем. Благо со спиртом для приборов, как сказано, на этот раз дело обстоит неплохо.

Ну, сидим вечером, беседуем с местными, откуда, мол, в факеле неучтенные миллиарды кубометров газа берутся. Но и вообще, образованность показать, Степаниде Власьевне кости помыть, когда и стихи почитать, поскольку метрологи в управлениях все больше женского пола молодые специалисты, и многие незамужем либо в разводе. Вот однажды так засиделись в отделе до ночи, тем более, сургутянка из дому пельменей принесла, да своего засола капустки и огурцов. Видно, не совсем мы с Володей силы рассчитали, поскольку по дороге из управления в гостиницу друг друга потеряли. Я, по правде говоря, как-то так умозаключил, что не нарочно ли приятель от меня отбился, не пошел ли он к нашей коллеге в ее дом, что напротив управления, беседу о Гумилеве продолжить? Лег я в номере и заснул безо всяких сомнений. Утро, мол, вечера мудренее. Но утром он так и не проявился, а когда мы встретились с метрологиней – так и надежды, что он у нее переночевал, не осталось. На этот день обследование отменилось, а мы с Ниной на машине объехали на первый случай все морги города.

Тут дело в том, что город Сургут развивался несколько своеобразно. Это, вообще-то, мой любимый город на тюменском Севере. Стоит он не в болоте, а на сравнительно сухом и высоком берегу Оби. В отличие от большинства других Сургут имеет длинную историю, основан, как будто бы, в 1594 году князем Барятинским и письменным головой Аничковым, в отличие от Нижневартовска, основанного в 1930м наркомом Ягодой и Нефтеюганска, заложенного в 1968 году Главтюменнефтегазом. “В век золотой Екатерины” он заимел герб: черно-бурая лисица в золотом поле. Были там в ссылке декабристы, я сам видел на одной избе мемориальную доску с упоминанием барона Штейнгеля. В 1921ом был Сургут какое-то время столицей повстанческой Сибирской крестьянской республики, за что репрессирован Соввластью – разжалован из городов в села на почти 50 лет. Это где-нибудь в Небраске либо Тироле такое дело влияние на жизнь не имеет – а в Советской России сразу чувствуется: по невыдаче паспортов, по категории снабжения товарами, да и по выделению сверху денег на строительство клубов, больниц, ну, и всего остального.

В шестидесятые романтические годы опальное село срочно занадобилось как база для нефтяников и геологов, покорявших “нефтяную целину”. Так что Сургут снова город, растет хорошими темпами, но как-то странно. Есть “Старый Сургут” на берегу Оби с пристанью, рыбзаводом, мемориальной доской в честь барона Штейнгеля, деревянными райисполкомом, раймилицией и райбольницей. Есть большой поселок нефтяников с крупноблочными домами, Домом Культуры Нефтяников, пятиэтажной гостиницей “Нефтяник”, музыкальной школой, объединением “Сургутнефтегаз”, нефтяным техникумом (ныне это, разумеется, Университет), своей милицией, больницей, канализацией и так далее, все это, конечно на балансе объединения по нефтедобыче. Есть совершенно аналогичные поселки у газовиков, железнодорожников, геологов, строителей, авиаторов и энергетиков. А между этими поселками в начале восьмидесятых все еще пустые, занесенные снегом пространства, где только что волки не воют.

И единственное, что хоть как-то связывает между собой все эти удельные поселения – это горком партии. Где-нито я все-таки попробую изложить свое вuдение роли горкомов да обкомов в позднесоветское время. К коммунизму-социализму это уж никакого отношения не имело, но было единственной структурой, мешавшей окончательно растащить империю по ведомственным и национальным норкам. Но и не без запредельной дури, конечно, мы же не ожидаем сильно умного поведения отлюбого градоначальника в городе Глупове. Но об этом в другом месте, иначе я и никогда не закончу.

Для данной истории важно то, что в Сургуте восемь моргов, восемь дурдомов, восемь милиций, восемь больниц. Никакой возможности из одного места навести справки по всем этим “горячим точкам” нет, думаю, что это и для К.У.Черненко не по силам, не говоря обо мне. При этом я еще и официального расследования открыть не могу. В первый же день вечером позвонил я Володиному шефу Геннадию в Тюмень и рассказал о ситуации. Единственная радость – это то, что во всех моргах города нет ничего похожего. С другой стороны, если, как мы с тем же Володей или с Геной при каждом весеннем обследовании трубопроводов, в милицию сообщать о паре-тройке “подснежников”-вытаявших из-под снега бичовских трупах – так и утешение неполное. А Гена мне запретил шуметь о пропаже – поскольку Володя вот-вот должен от института квартиру получить, так до решения месткома и выдачи ордера ничего компрометирующего о нем в институте и звучать не должно. Правду Булгаков говорил – сильно нас всех квартирный вопрос портил. Одним, словом высылает Геннадий мне на помощь пару своих ребят из Тюмени – а пока разыскивать пропащего велел тихостью, как при Алексее Михайловиче говорили.

Так что с утра я езжу по промыслам и в стахановском темпе провожу замеры и отбираю пробы газа – а после четырех часов методично обхожу все точки и навожу справки о Владимире Ш.. Нина упомянутая мне как-то помогает, и просто по человечеству, и, может быть, еще и потому что угрызения чувствует – почему Володю сразу в свою девичью постельку не уволокла и пропажу не предотвратила.

На третий день нашлась пропажа! Оказалось, как мы потом восстановили обстановку, что, отбившись от меня и, действительно, завернув на обратный путь в сторону девушкиного дома, Вова попался на дороге каким-то умельцам. Те его сразу, видимо, оглушили и заволокли в ближайший подъезд для экстренного потрошения. Сняли ватное пальто и кроличью шапку, но почему-то оставили на ногах шикарные саламандровские ботинки. Вот этот-то отапливаемый подъезд и спас моего приятеля для дальнейшей жизни, поскольку на улице было около –30^о. Сургут, знаете ли, не Хьюстон и даже не Москва. Утром публика поспотыкалась о Вову на лестнице, да кто-то в милицию и сообщил. Вот его погрузили, а поскольку жив – то в больницу нефтяников и свезли. В сознание после травмы головы он пришел на третий день и уже пробовал составить фразу насчет сообщить мне через объединение – а тут и мы с Ниночкой в палату входим.

В полный-то разум он все-же не сразу вошел. Какой-то период для него большим предметом гордости было, что он установил “рекорд стадиона” - абсолютный максимум по количеству промилле спирта в крови за пятилетнюю историю работы лаборатории сургутской больницы объединения нефтяников. Тем временем и ребята из Тюмени подъехали, и Ниночка к нему, как на вахту, регулярно с пирожками ходит. Так что я с чистым сердцем возвращаюсь в Нижневартовск, завершать работу, благо все замеры по Сургутскому району я, между делом, провел. Дальше уже пользуюсь телефонной информацией. Отвезли ребята Володьку в Тюмень, отлежался он окончательно без официального больничного, вышел на работу, получил решение месткома, ордер на хату. Так что в следующую тюменскую командировку я уж попал на его перевоз в новую квартиру. Так что, все обошлось.

Я к чему это вспомнил? История-то от печального случая с Валерием Коршуновым только необязательным счастливым концом и отличается. Можно тогда было сделать вывод про зловещий ряд уничтожения интеллектуальной элиты России или хоть не совсем уж России, так хоть Тюменской области? Уж на областную научную элиту мой приятель точно тянул. И кандидат, и завлаб, и Премия правительства РСФСР. Но вот тогда до таких широких обобщений мы еще не додумывались. Видать, мозги в советское время таки покрепче были. И никому в голову не пришло в Володином случае ни жидомасонов, ни КэйДжиБи, ни ЦэРэУ обвинять. Бывает, конечно. “Шалят”, как Иван Тургенев говорил. А когда в России иначе бывало?