МОНОЛОГИ НА БОЛЬШОЙ ПУШКАРСКОЙ, 44

18-10-2013

Исаак Гликман“Нет, Вы подумайте, какой шквал едкой, злобной, завистливой критики обрушился на Рыбакова, на его “Детей Арбата”! А между тем, этот роман написан превосходно. Я не припомню в литературе такую предвоенную Москву. Она ликует, пульсирует, пляшет с какой-то неуёмной энергией. Какое разнообразие ночных огней залило ее! И это, по контрасту, оттеняет другую ночную Москву – зловещую, бесшумную, невидимую, с улицами, начиненными “черными воронами”… И потом – никто ведь до Рыбакова не рискнул написать портрет Сталина изнутри, с таким множеством внутренних монологов-размышлений. Какое мастерство необходимо, чтобы так перевоплотиться в тирана! М-да-с!

Единственное, что мне НЕ понравилось в романе – это то, с какой нежностью Рыбаков пишет о Кирове. Я понимаю, натурально, что этот идеализированный, подрумяненный и припудренный Киров понадобился, чтобы оттенить изверга Сталина. Но мне приходилось видеть Кирова несколько раз и – поверьте – в моей памяти он запечатлелся совсем иным. Не эдаким добрячком, понимаете ли, любимцем Ленинграда, с улыбкой Оптимистенко… (Помните Оптимистенко у Маяковского?).

Кстати, Иван Иванович Соллертинский называл ЦК партии “Цецилией Карловной”. Ежели в обществе он хотел сообщить кому-то из близких, посвященных людей, что, мол, такого-то и такого-то вызывали в ЦК, он говорил – “Его пригласила в гости сама Цецилия Карловна!”. Или – “Цецилия Карловна не жалует Имярека”. Или – “Цецилия Карловна благоволит к нему”. И прочее, и прочее. Непосвященные думали, что речь идет о какой-то знакомой Ивана Ивановича с немецкими корнями и тактично ничего не спрашивали.

Новеллетта об общественных уборных

Я Вам уже сказывал, что одной из старинных повадок петербуржцев было презрение к общественному городскому транспорту. Вояжи, в том числе из дому на службу и обратно, невзирая на, подчас, дистанции огромного размера, совершались пешком. И путники, натурально, обладая организмами, далекими от совершенства олимпийских богов – Зевса, Артемиды и прочих, с легкостью находили общественные уборные по многочисленным указателям: “Уборная – во дворе такого-то и такого-то дома”. (По таинственной причине отхожие места ныне стали называться туалетами. Что за ханжество! Туалетные комнаты предназначены совсем для иных нужд).

И это блаженство рая было не так давно упразднено нещадно. Какому-то мудрецу из Смольного пришло в голову разрушить большинство отхожих мест колыбели революции. Идиотизм предлога не сравним ни с чем – якобы, эти незамысловатые сооружения, несомненно уступавшие в своем величии шедеврам Растрелли и Тома де Томона, используются многими горожанами для распития горячительного. Ну и что ж в том дурного? Ежели кому-то доставляет наслаждение пить водку, вдыхая при этом ароматы хлорки, то пусть себе занюхивают хлоркой! Но после того, как эти рассадники алкоголизма были разрушены, невозможным стало заходить в парадные – ни на Невском, ни на Марата!

Я, кстати, поражаюсь какой-то немыслимой, феноменальной выносливости участников различных бесконечных посиделок у Цецилии Карловны. Там, в Кремле, обитают какие-то сверхчеловеки! Их мочевые пузыри , по всей вероятности, изготовлялись на сталелитейных заводах…

Как-то я с приятелем – нам тогда было 13-14 лет – оказались в районе Смольного. И, долго блуждая без устали, захотели по малой нужде. Публичных отхожих мест поблизости не было и мы зашли в здание, в котором не так давно обучались благородству девицы-смолянки. Надобно Вам сказать, что нас никто не остановил – просто никого не было у входа. В это сейчас невозможно поверить. Словом, мы оказались в длинном, пустынном, словно вымершем коридоре, где не без труда обнаружили отхожее место. Я думаю, что сейчас оно покрыто кафелем да мрамором. Но тогда мы были потрясены ветхостью этой приватной комнаты. Обшарпанные стены, грязь, какой-то простенький алюминиевый проржавевший наклонный желобок, в воздухе разлито зловоние нечистот и так далее. Я сказал своему товарищу – “Неужели здесь справляет нужду сам Киров?!” (Правда, я использовал менее изящный оборот). И именно на этих моих словах открывается дверь и входит Киров. Сергей Миронович. Он явно услышал мои слова. С какой свирепостью он взглянул на нас! “Что вы здесь делаете!? Вон отсюда!!!”. Нас словно ветром сдуло. Ну подумайте, какое немилосердие!

Его, смольненского добряка и друга ленинградских детишек, львиный рык до сих пор стоит в моих ушах…

Еще о Цецилии Карловне

Кстати говоря, третьего дня мне позвонил из Москвы Григорович. Он спрашивал меня, правильно ли он поступил. Дело в том, что недавно в Большой театр пришел этот колхозник, облаченный в столь нелепо сидящий на нем европейский костюм, с женой Раисой Максимовной. Они смотрели “Золотой век” Дмитрия Дмитриевича Шостаковича в хореографии Юрия Николаевича Григоровича, новое либретто к которому соорудил я, Исаак Давыдович Гликман. Спектакль очень понравился кремлевской чете и Юрий Николаевич был приглашен к ним в ложу, где и выслушал от Горбачевых заслуженные комплементы. Юрий Николаевич хотел было воспользоваться расположением к нему высоких гостей и походатайствовать перед ними за одного солиста балета, которому они только что столь бурно рукоплескали и которому органы препятствовали в выезде за рубеж. Но почему-то оробел и теперь, как он признался мне, казнит себя нещадно, что упустил такой благоприятный момент. И я сказал ему –

“Вы, Юрий Николаевич, правильно поступили. Никогда ничего не просите у Цецилии Карловны приватно, невзирая на ее хорошее душевное к Вам расположение!”

Он опешил: “У кого?”

После преамбулы, уже Вам известной, я поведал Юрию Николаевичу одну новеллетту почти 50-летней давности.

Это был год 1934-й. В Большой зал Ленинградской филармонии приехала с концертом замечательная польская певица Ева Бандровска-Турска. В то время я служил в филармонии заведующим так называемым культмассовым отделом. Меня пригласил на эту должность наш с Дмитрием Дмитриевичем близкий друг Иван Иванович Соллертинский. Он был в ту далёкую пору художественным руководителем филармонии.

Вечер был теплым, волшебным и мы с Иваном Ивановичем вышли на балкон филармонии, чтобы подышать “хорошими воздухАми” или, как говорят испанцы, “буэнос айресами”. Балкон выходил прямо на бывшую Михайловскую улицу, а ныне – улицу Бродского и, следовательно, мы глядели на “Европейскую” гостиницу, располагавшуюся визави. Была дивная погода. “Чуть веял тихий ветерок”, как поется у Чайковского. Помните? Однако нашему блаженству не суждено было длиться долго. Вскоре мы увидали, как внезапно, из-за угла здания филармонии, справа, стремительной походкой вышли Киров и тогдашний секретарь горкома Александр Иванович Угаров в сопровождении нескольких “смолян”, шедших такой же быстрой рысью позади них. Эта дружная партийная стая устремилась к служебному подъезду филармонии. Мы с Иваном Ивановичем не успели сказать друг другу и слова, как вдруг чьи-то чугунные руки впились сзади мёртвой хваткой в наши плечи и уволокли нас вглубь помещения. Чьи это были руки, мне Вам не нужно говорить… Сделалось жутко.

… Кирову Бандровска-Турска полюбилась, он прошел к ней за кулисы, в дирижерскую комнату. По-русски певица не знала и я, по просьбе Кирова, обратился к ней на французском наречии и перевел его просьбу - спеть “на бис” арию Людмилы из “Руслана” Глинки. Бандровска-Турска остановилась в “Европейке” и там, в ее нумерах, находились ноты этой арии. Мне было поручено перейти через дорогу и принести эти ноты – для аккомпаниатора. Что я и проделал с расторопностью, свойственной юности. Ария Людмилы была спета с блеском…

В тот вечер настроение Кирова было превосходным. За кулисами, в небольшой Красной гостиной, накрылся такой круглый стол. Так бывало всякий раз, когда приходили уважаемые гости. Туда из ресторана “Европейки” были доставлены сласти. К чаю. Чтобы Сергей Миронович их отведал… Чтобы он их откушал… Чтобы он их съел… Чтобы Киров их СОЖРАЛ! Тот без конца шутил и смеялся, обнажая все тридцать два зуба. И тогда директор Большого зала филармонии Александр Моисеевич Бузанский (через несколько лет репрессированный), дивный человек, обладавший красивым разговорным баритоном, воспользовавшись чудным мгновеньем, попросил содействия у Сергей Мироныча, посетовал ему, что, мол, крыша в Большом зале давненько не ремонтировалась, совсем обветшала, протекает под нещадным натиском обильных струй ленинградских ливней и нуждается в срочном ремонте. Вы бы взглянули, как молниеносно исказилось лицо нашего добряка! Он как-то мерзко осклабился, его физиономия и шея налились кровью и он заорал, он завопиииил!: “Вы что, не нашли другого времени и места для этого?!! Я на концерт пришёл! Оставьте меня в покое с Вашим ремонтом! У меня в Смольном есть приемные часы!!!” И так далее. Уй-уй-уй-уй-уй!…

Словом, я рассказал “set histoire” Юрию Николаевичу Григоровичу, чтобы утихомирить угрызения его чистой, белоснежной совести – он поступил правильно, что не заговорил с Горбачевым о нуждах своей труппы.

Кстати, при той постыдной сцене находился и Виктор Михайлович Гран – стройный, тощий, элегантный, муж знаменитой балерины Вячесловой Татьяны Михайловны… Он был гораздо старше меня. В ту пору он служил старшим администратором филармонии. А когда директор филармонии уезжал, то он становился временно и.о. директора. А когда директор являлся вновь, то Гран снова возвращался на свою блевотину – к должности старшего администратора… А Танечка Вячеслова приглашала меня каждый год к себе, 25-го января, на празднование Татьяниного дня. Она жила тогда на улице Росси, неподалеку от хореографического училища Вагановой, в квартире на одном из верхних этажей. И Галя Уланова принялась там обучать меня танцевать фокстрот. Но она не знала в этом толку. И тогда жена хореографа Лопухова говорила – “Ты, Галя, ничего не смыслишь в фокстроте. Дай я сама научу Исачка!” И она меня обучила. И мы все танцевали фокстрот. (Напевает на мотив из “Новых времен” Чаплина) “Я был так элегантен! И был весьма пикантен”!

Боже, а зачем я Вам это все рассказываю? Я обезумел. Но вот что меня томит и гложет, Саша… Может, Вы знаете ответ? Совсем недавно эта бутылка-толстобрюшка была полнехонькой. Почему это мы с Вами пьем, пьем, а водки в ней не прибавляется, а все убывает и убывает? Почему не наоборот? Вы не находите это противоестественным?”

Комментарии

Добавить изображение