PRO ET CONTRA ФИЛОСОФИИ В ПЕРИОД ОБЩЕСТВЕННОГО КРИЗИСА

14-07-2002


Лев МосковченкоАвтор имеет два образования - биологическое и журналистское. Первое ему позволяет вставлять в тексты точные биологические аналогии, а второе - быть парламентским корреспондентом в Думе.

“— Я материалист, сударь.

Вот именно материализация духа меня больше всего интересует.”

(“Формула любви”)

 

Система идей в философии эволюционирует по тем же известным эволюционным законам, что и любая сфера продуктов человеческого творчества те же четыре режима, включая катастрофический переход с порождением нового. В распадающемся на изоляты общения архипелаге человеческого мира при быстрой смене настроений (викарирование релевантности и актуальности) золотая полка” философской классики составляет вневременной линкер при всех расхождениях в понимании основных понятий типа “атом” (в античности и сейчас), “нация” (в прошедшую умственную эпидемию ХХ века и вне ее), а также имманентных разночтениях терминов “информация”, “народ”, “государство и многих других. Сочинения Лукреция Кара, Платона, Бердяева, Хайдеггера и Умберто Эко неизменно остаются на слуху. Точнее, ссылки на них, так найти их живых читателей, не обремененных обязанностью сдавать экзамен по философии, почти невозможно.

С другой стороны, именно во время быстрого изменения выигрышных правил игры в жизнь наиболее заинтересованная в стабильности часть гражданского общества оказывается либо в андерграунде, либо вообще в социальном небытии, используя философскую классику в качестве одного из способов дистанцирования от реальной жизни (или “остраненности” по удачному, но не прижившемуся выражению Виктора Шкловского), наркотического существования в чуждом мире. Что и усиливает и укрепляет государство во враждебности к собственным гражданам.

Опыт гражданской жизни в России, замешанный на болезненном отношении к общечеловеческому научному, философскому, мифологическому тезаурусу, имеет огромную ценность и служит порождающей средой для самых различных новых мировых направлений в технологии, идеологии, философии, науке и искусстве. Однако эта роль остается неведомой, не будь явление отражено в литературе и в этом смысле небольшая повесть Курочкина “Смерть экзистенциалиста” имеет ценность едва ли не превосходящую ценность всех романов Айрис Мердок и Жана-Поля Сартра. Как и превосходит сочинения Бжезинского также небольшая монография Алексея Митрофанова “Шаги новой геополитики”.

У нас, в постмодернисткой России, кстати, гораздо более популярен друг и пародист Сартра Борис Виан, любовно и с большим искусством переведенный на русский. Здесь, в России, древнееврейское искусство мидраша – авторского комментария с вариациями от почтительного диалога до язвительной пародии получило благодатную почву для пышного расцвета, в том числе в форме авторского перевода. (подтверждает утверждение максимальное число рефератов именно в рубрике "философия" на сайте fem.ru)

Вопреки дефиниции интеллигентская философия получила и технологический выход. Породившая ее в империи среда была достаточно большой, со значительным превышением критической массы, и в ней таки возникли личности, способные строить деловые отношения с тем типом начальника (чуть не написал “насильника”), от которого нельзя зависеть, действия которого закрывают продолжение отношений.

То есть отношения с одной стороны не предназначенной к жизни прослойки общества в не предназначенной к жизни советской среде в позднесоветский период достигли появления личностей, способных социализоваться и самоутвердиться на общественной арене, завершив виток иллюзорного небытия.

Противоположная сила, “враг” интеллигента, столь же виртуален, как и он сам – сила, растворенная в той же среде. Но если говорить не о тотальной сублимации сексуальности в девиантный социальный садомазохизм, то речь можно перевести на общего “врага”, вытесняющего конгломерат интеллигенции в общую агрегированную общественную структуру. Речь идет о временщиках на арене истории (“уполномоченные по подъезду”, как у Бориса Пастеранака, которые опять входят в силу).

Слово “виртуальный” применяется здесь в своем нативном значении – “неноминальный”, а не в узком, имеющем отношение к восприятию аудиторией компьютерной сети.

Иными словами, интеллигенция и ее “враг” – виртуальная ст
руктура и виртуальный фактор, ситуативно привязанные к конкретной форме существования общества и не существующие вне ее. Форме существования, не предназначенной для комфортной, “человеческой” жизни, но зато безумно привлекательной – особенно извне.

Что неизбежно, когда о правилах игры невозможно договориться заранее. Уже потом в развитых цивилизованных странах распространился моббинг, и наша технология социализации невозможного, например, технология вымогания процентовок бригадиром шабашников из прораба совхоза, оказалась инвариантно применимой (физический труд вкупе с борьбой за его оплату – основное занятие носителей нативной философии в советский период). Далась она дорогой ценой, как и любое эволюционное достижение. Немногие выжившие обитают за пределами России, а в ней самой остались сотни тысяч отверженных носителей “опыта несвершения”, единственным утешением которых осталось: “Если я им не нужен, то и они мне не нужны”.

И все же здесь заложена природа выживания страны, авторство которого было приписано Иосифу Виссарионовичу. Хотя до его смерти конкуренция проявлялась гораздо менее остро – партнера всегда можно было отправить в лагерь и не возбуждаться заранее в ответ на его успехи. После 1953 года приходилось следить за каждым шагом соперника на социальной арене и страна распалась на множество сфер со своим локальным фюрером в каждой, поскольку технология Сталина управления массовым сознанием, технология “сдержек и противовесов”, стала общедоступна именно как технология человеческого общения.

После осмысления геополитической роли Сталина и построенного большевиками всемирного аппарата “агентуры влияния” КГБ в испускаемый из России поток новизны добавились еще и политические модели типа указанных сталинских “сдержек и противовесов” наряду с перечисленными выше сферами, развитие которых невозможно без мировых центров распространения в терминологии Н.И. Вавилова, эмитентов нового, каковыми в истории являются империи.

Для уточнения добавим – аппарат ЧК—НКВД—МГБ—КГБ—ФСБ был предназначен вовсе не для охраны раз и навсегда сложившейся системы общественной организации. Напротив, именно эта структура обеспечивала и обеспечивает сейчас в государстве, в котором изменено все, кроме аппарата защиты его неизменности – !!! – физическую защиту от вырождения этноса в условиях стагнации общественного устройства на фоне крутых и резких волн в настроениях людей и их тревожности, также моделей общественной активности, общественного поведения.

Именно поэтому Лубянка не защищала некую секретную информацию, а тиражировала ее с помощью грамотных утечек или имитаций таковых, как это имело место с “Уставом нрава” Валерия Скурлатова, когда распространители текста пострадали гораздо больше его автора. Аналогично запустили в оборот философа Тростникова через как бы несанкционированный альманах “Космополитен”, и лишь потом этот автор возник на одной полосе газеты “Завтра” рядом с Владимиром Бондаренко по поводу статьи Эдуарда Тополя в “АиФ”.

А то можно подумать, почему в нашей России, где куда ни плюнь – попадешь в философа, на страницы нашумевшего “тамиздата” и потом прямой наводкой – “Нового мира” попадает автор откровенно скучный?

Такая вот “стагнация” у нас. Потому выше в тексте имеется в виду настоящая стагнация, а не ее брежневская имитация. Таким образом “Лубянка” – инструмент глобального PR или управления массовым сознанием – это нечто вроде “министерства революций в правительстве”, как назвал гениальный пьяница Борис Медников аппарат Molecular Drive транспонируемых элементов в геноме эволюционно-лабильных биологических видов, включая человека с его “ощущением постоянного обновления”, по выражению видного отечественного эволюциониста Владимира Красилова.

Естественно, что сам понятийный философский аппарат испытывает на переломе времени и смене моды те же указанные проблемы неоднозначности.

Еще хуже с положением философии в системе аксиологического осмысления морфологии культуры. Не случайно во второй половине истекающего века в США прокатилась волна сокращения чисто философских курсов в пользу дальнейшего увеличения доли прикладных дисциплин и увольнения преподавателей, перед лицом которой оказались незащищены наряду с ординарными преподавателями и носители значимых имен в философии. При значительном сходстве американского и сов

етско-постсоветского интеллигентского менталитета мы коснулись области с полярным различием – в демократической России, после снятия идеологического пресса марксистско-ленинской философии, философия как способ заполнения внутриличностного тезауруса, соответственно – как образ жизни, остается остро востребованной. В некотором узком смысле все мы самонадеянные солипсисты и были таковыми еще когда номинировались экзистенциалистами, читали Бердяева или Шестова и сдавали экзамены по научному коммунизму. Типичному “солипсисту” – пример “лагерного профессора” – мне проще прочитать лекцию по эволюционной генетике пытливым сокамерникам, приговоренным к жизни за то же самое, чем взгромоздиться на университетскую кафедру. Собственно, и сейчас на огромных просторах Сибири, российского Севера и коренной европейской России философские размышления о вечном, инсайты как достижение “абсолютного знания”, стали паллиативом личной технологии жизни для тех, кто в обществе легальной конкуренции занят активным делом на общественной арене. В любом селе на триста жителей есть хижина с полочкой аккуратно потрепанных томиков, хозяин которой затащит случайного гостя из Москвы, чтобы поведать о своих представлениях о вечном и молекулярном движении. Это в самой России, а в диаспорах вне ее имеется своеобразный аналог идеологической депривации. Причем именно опыт российской общегражданской жизни позволяет конкретно сформулировать, что такое философия и зачем она нужна. Что и было мною сделано под рефрен пересказа Хайдеггера на семинаре по философии 11.01.99.

Трансформация информации в природе и обществе

Согласно укоренившимся представлениям, которые в явной форме по непонятным причинам редко высказываются вслух, философия заполняет хиатус между научной и художественной картинами мира, в узкой области не-валидности как экспериментальных наук, так и искусства, используя его образный язык вместо строгости с претензией на первородство. До триумфального шествия в умах людей чрезвычайно расширенного понимания теоремы Геделя о неполноте арифметики было принято считать, и доминирование следующей ниже парадигмы совпало со временем владычества единообразия как высшей эстетической категории в течение примерно семи десятков лет от начала века, что указанное положение и потребность в чистой философии – явление временное, до завершения построения научной Единой Картины Мира (по Йону Тихому из Станислава Лема – “Общей теории всего”).

Естественно, сами философы эту точку зрения вслух не разделяли – это был бы нонсенс вроде священника-атеиста. Поэтому особенно любопытно, что философы окончательно потеряли почву под ногами именно тогда, когда, казалось, к ним должна была бы прийти уверенность. Исключение представляют собой немногочисленная профессура, без особых проблем сменившая предмет преподавания и набор цитируемых классиков. Например, диамат и истмат на культурологию и историю религии.

Повторим другими словами без излишнего пиетета перед предметом описания: философия – словесный образный суррогат, инструмент искусства на поле науки, “исполняющий обязанности” формальных представлений о мире, логических моделей, системы аксиом, валидных теорий на основе экспериментальных данных. Конструктивность философских построений проверяется по следующим трем критериям, фактически тем же, которые известны от Дарвина. Во-первых, отбор/выбор/подбор по гармонии или эмоционально-активному в восприятии партнера уродству (в альтернативу серости генетического мусора) облика, повадки, поведения, жеста, позы, песни, конструкции гнезда. Во-вторых, аналог критерия “практики” в биологии, по Дарвину – борьба за существование, то есть плодущая способность вкупе с конкурентностью в биотопе за экологическую нишу.

Для философии те же критерии будут сформулированы уже трояко следующим образом. Во-первых, красоты конкретных языковых находок, красоты словесных конструкций, красоты изложения в целом. В общем, красоты, удовлетворяющей эстетическое чувство как читателя, так и писателя, оратора и слушателя, эмитента и реципиента, коммуниканта и коммуникатора, эмоционально-активной красоты, которая консолидирует участников информационного обмена в систему, подобную единому организму с общей целью существования. Во-вторых, соответствующий текст вне зависимости от его содержания тиражируется, то есть сукцессирует в публикациях, как Гимн Советского Союза, независимо от причин, объясняющих или оправдывающих такое удивительное размножение. В-третьих, порождает определенные последствия в обществе.

Например, национальная идея, искать которую для постсоветской России нас призвал наш президент, консолидирует общество в то, что в СССР называлось советским народом и в США – Nation, и без чего предсказанные братьями Стругацкими (роман “Трудно быть богом”) “центробежные процессы в империи” приобретают действенный идеологический фактор. Другой пример – на основе раскалывающих общество и сегрегирующих активную аудиторию идей типа ксенофобии, с которой наш президент как бы борется, развивается мощный стимул общественной активности не только маргинальных алармистов, но и конформной части аудитории. Общество в целом – не только аудитория – сегрегируется, активизируется, структурируется и аудитория трансформируется в электорат.

Когда граждане страны увлечены выборами – а в России что ни придумают, будь то война или финансовая афера, не отсидеться даже философу, всегда “танцуют все” – люди под носом очевидного не видят. А кто покажет, того постигнет судьба “ясновидцев, впрочем, как и очевидцев”. Простая истина о самих себе действует на людей, как образ распаренного тела через дырочку в женской бане на подростка в пубертатном возрасте.

Между тем именно циркуляция информации в обществе переходного периода позволяет красочно и познавательно увидеть нутро системы в кризисе включая весь интим зарождения нового in situ, без хитроумных экспериментов молекулярной генетики с труднообъяснимыми результатами и зубодробительной терминологией. Одновременно и возникает синтонное понимание как самой философии, так и потребности в ней. В некогерентном режиме значительно возрастают проблемы выживания, но одновременно и появляются принципиально новые возможности. Если не реальные жизненные возможности, то по крайней мере появляется время – время подумать для философа.

В потоке сообщений комммуникант – тот, кому сообщение коммуникатора предназначено – различает узнаваемое и новое, сканируемое (Scan) и распознаваемое как образ (Pattern Recognition), адекватный смысл и шум. Границы между приведенными категориями зависят (как и, например, граница порнографии и эротики) в большей степени от состояния, восприятия коммуниканта, чем от целей коммуникатора как информационного эмитента и таким образом потребитель циркулирующего в информационных потоках цивилизации неназойливо выполняет свою историческую роль.

Назойливому коммуникатору остается лишь одно – любой ценой не допустить “выключения кнопки”, то есть чтобы телевизор показывал, радио говорило, газета читалась. В переходный период резко увеличивается доля шумового восприятия, как и доля безадресной эмиссии и случайной рецепции. Также увеличивается и эмиссия информации, предназначенной для шумового восприятия. Но особенно в переходный период велика роль фактора случайности комбинирования пар коммуникант—коммуникатор, их незаконная рекомбинация (термин, введенный заведующим первой кафедры генетики А.С. Серебровским). Так между ними возникает буфер трансформируемой информации – непроницаемый экран непосредственного смыслового обмена, и реципиент как система против своей воли генерирует принципиально новую информацию. Иными словами, реципиент как коммуникант трансформируется во вторичного коммуникатора даже при полной его пассивности.

На это место, право, стоит обратить особое внимание: поскольку эффективность и действенность трансформирующей информации фантастически высока, а пути ее попадания воистину неисповедимы (“Casus Coitus”), по опыту эволюционной генетики практически невозможна идентификация физических потоков той управляющей информации, которая приводит к ключевым событиям в эволюции и истории.

Так возникают пандемии гриппа, где, впрочем, трансформант можно “вычислить”, клонировав и секвенировав геном возбудителя. Но то, что на виду, остается непознанным, потому что аналогично вирусу, признанный гений человечества – например, Чарльз Дарвин – запускает в обращение сукцессирующую идею, “забыв” о самой подсказке и о ее авторе. И лишь непонятый неблагодарным человечеством зануда-исследователь из Москвы откапывает расписание пароходов Британской империи прошлого века, обнаруживая, что письмо Уоллеса (в прошлом веке написали бы Валласа) было получено Дарвиным на месяц раньше, чем указывали его историки, соответственно до, а не после публикации.

Кстати, историк науки, физик по образованию Юрий Чайковский написал показательную сводку об искажениях Дарвина в справочниках и энциклопедиях.

Возвращаясь к физическому языку, шум порождает новую информацию, не существовавшую до того. Однако в бытовом понимании трансформант не содержит ничего нового, в известном смысле это “просто” жульническое заимствование и бессовестная перетасовка накопленного прежде. Вот почему переходный период шута возвышает над королем, а оборотень-джокер, иначе – трикстер, этаким нейтрино пронзающий социальные барьеры, умножает будущий смысл текущей катастрофы. В том же ряду можно поставить Reuter, переводимое иногда как “пройдоха” (кроме фамилии основателя информационного агентства), также и вирусоподобный транспонируемый элемент в геноме.

Особенности и критерии шумового восприятия – выпадение отрицаний и вообще логики, непредвиденная и неожиданная ассоциативность, но главное – неадекватная реакция вплоть до стрессовой генетической перестройки, как бы омолаживающей систему с возвращением ее из канализованной зрелости в пубертатный поиск, перебор вариантов. С другой стороны, эмитент использует доступные способы повышения ассоциативности: эклектичность метафор, инверсия причинно-следственных связей, всевозможные маркеры текста, заякоривающие внимание читателя или зрителя, от замаскированных под экспромт ошибок и оговорок до специально выстроенных сексуально-активных и алармических конструкций. В результате на реципиента как систему “информация” действует в ряду любых других физических факторов, индуцируя в системе в состоянии катастрофы изменения макроэволюционного характера, не описываемые через поэлементные отношения.

Философия власти и власть философии

Данный текст – философский в оригинальном, нативном смысле этого слова без дериватов и девиаций. Он не преследует цель закрыть какую-то проблему или что-либо систематизировать. Он отражает впечатление о вещах не смешных и далеко не художественных потоком сознания в поиске островков смысла, несущих аксиологическое звучание. Не будь это поток сознания, это был бы не философский, а научный текст, рассчитанный на “людей нормальных”. Соотечественники же склонны эвристически импровизировать, отчаянно чураясь рутины – простой технологический транспорт данных и текста без искажения нативного смысла в России невозможен, у нас повсеместно присутствует трансформация информации с творческими инсайтами.

Именно наличие островка ощутимого смысла в философском эклектическом коктейле является “действующим витамином”, обеспечивающим взаимное выживание и самой философии и интеллигенции как ее носителя: я написал этот текст и ощутил независимость от тех, кто не платит мне гонорары за опубликованные материалы и не публикует заказанное. В условиях “свободы от совести и от слова”, то есть от обязательств, другой тип редактора просто не водится в нашем дремучем лесу человеческих отношений.

Таким образом все мыслимые цели создания философского текста, сиюминутные и те, что маячат из-за горизонта, равно и побудительные причины его написания, расходятся и именно данный текст в конечном счете есть лучший пример описанного в предыдущем абзаце. Текст с его очевидно неоднозначной оценкой возможным читателем в широком спектре – “новое—известное”, “цельное—эклектичное”, “конструктивное—софистическое” и так далее. Подчеркнем, что выражение “лучший пример” означает, что текст является и продуктом описанных процессов, и их описанием, и иллюстрацией. Если его автору еще не удалось этого объяснить, попробуем еще раз с использованием собственно философии как ключа изложения и будем предпринимать разнообразные попытки, пока не истощится терпение читателя.

Типология философии

Традиционно философия существует в трех формах, которые условно можно обозначить как научную, журналистскую и гуманитарную.

“Научная философия” – прерогатива естественнонаучных апологетов эмпирического знания, то есть моделирования природы на основе эксперимента, в чем они профессиональных философов превосходили. Имеется в виду замена в форме абсолютной истины экспериментальных моделей в областях, закрытых для эксперимента, например охватывающих очень большие или очень малые временные или пространственные промежутки. Приведенный пример кажется очевидным и редким. Однако даже такие “простейшие” вещи, как математические модели молекул (молекулярных орбит) в общем и строгом виде невозможны, только как аппроксимация на основе линейной комбинации атомных орбит.

Превалирующая область непознанного именно в постреволюционные для науки восьмидесятые-девяностые годы сократилась за счет принципиального достижения научной ментальности. Появились экспериментально не подтверждаемые физические модели, валидность которых проверяется исключительно их красотой – виртуальным свойством, ставшим паритетным критерием истинности наравне с “практикой”. Непривычность красоты как критерия до сих пор свойственна людям старших поколений – например, из статьи о впечатлениях от поезди на Украину редактор выкинул самое существенное, самое неожиданное с точки зрения эксперта: вопреки релевантным представлениям об облике украинцев, заметное число людей на улицах городов со сбалансированным обликом, адекватным поведением и гармоничными линиями тела; естественно, там и пьют и курят меньше в сравнении с Россией.

Все это – коррелированные показатели относительной отдаленности кризиса. Несмотря на внедрение нового критерия и расширение возможностей, реальная наука имеет поразительно мало областей, которые можно считать удовлетворительно развитыми в смысле подтвержденных экспериментом формально-непротиворечивых моделей. Как ни странно, лидируют генетика в блоке с эволюционизмом и синергетика с ее теорией катастроф, фракталами, диссипативными структурами (аттракторами) и т.д. И еще более странно, что особенно далека от формального моделирования и даже просто интерпретации чисто феноменологическая констатация явлений популяционного викарирования по Тимофееву-Ресовскому или “волн жизни” по Четверикову. Указанные частично синонимичные термины означают нечто наиболее важное для человека, и далеко не только исследователя, на пересечении областей исследования эволюционной генетики и саморганизации.

С другой стороны, в эволюционизме много философии, включая теософские конструкции творения, креацианизма, или деизма, финализма, прежде всего потому, что ключевые макроэволюционные события не находят общепринятых формальных моделей. В “недиссертабельную” область попадают вообще все значимые модели вселенной или происхождения жизни, слишком сильна до сих пор “внутренняя цензура” статистической достоверности экспериментальных данных, вне которой оказываются все случайные события без характеристик частоты и вероятности, соответственно распределения как таковые отсутствуют, не говоря уже о моментах. Напомним, что и изучение рангов или рейтингов значительно отставало по простой причине наличия у распределения Ципфа момента только первого порядка (в отличие от привычного “нормального” распределения Гаусса с бесконечным числом моментов) – можно подумать, что отсутствие моментов распределения, то есть несовершенство математического языка, затормозило наступление демократии в обществе!

В щели между экспериментом и реальностью можно философствовать бесконечно, вплоть до понимания самой интимной сути творчества. Бесплотная идея Хайдеггера “Мироздание посылает сигналы тем, кто еще не потерян” в результате развития синергетики в области моделей турбулентности обрела базу в виде самой структуры Хаоса, которая определяет типологию каналов самоорганизации в том числе и в системе идей. Пока идея воспринимается на уровне Vis Vitalis, теплорода или эфира, как необходимой временной опоры научных построений, этакой Step-Stone, которая с развитием науки может смениться чем-то более убедительным.

Тем не менее идея структуры Хаоса оказалась универсальной и во всех без исключения развивающихся направлениях науки сменила догмат материального в качестве научной базы. Кстати, в результате исчезла и пропасть между естественнонаучным и гуманитарным направлениями. Синергетика – наука о самоорганизации и в том числе об эволюции систем, а другой эволюции строго говоря не бывает – оказалась универсальной, инвариантной и валидной в том числе, например, в области эволюции системы идей, где невозможно очертить физические границы системы, идентифицировать элементы и диссипативные структуры, рассеивающие энергию в тепло при самоорганизации. Консолидация разорванного научного поля произошла в результате не замеченной бархатной революции в науке именно тогда, когда единообразие в роли высшей эстетической категории сменилось красотой индивидуальности, вернулась ценность человеческой жизни, сексуальность перестала быть закрытой для прессы темой и тем потеснила сферу порнографии в пользу эротики и просто эстетики. То есть тогда, когда крупнейшая со времени зарождения христианства в истории человечества умственная эпидемия вступила в фазу завершения.

Простая истина о самом себе настолько перестала быть мучительной правдой в тандеме с ее отрицанием, что перестала существовать в словесном или ином оформленном виде.

Скрытая революция и ее авторы

Описанная в предыдущем разделе революция в науке семидесятых годов прошла параллельно и независимо в различных ее направлениях. Собственно, произошла смена ментальности и исчезла парадигма как доминирующая система взглядов (в катастрофическом состоянии система идей не может иметь парадигмы), в каждой дисциплине получили паритетную значимость существовавшие в репрессированной форме направления. Которые связываются в нашем сознании с именами: Арнольда, Синая, Рене Тома (теория катастроф) в математике; Юрия Климонтовича (турбулентность), Сергея Курдюмова в физике; Льва Белоусова и Аршавского в теории морфогенеза (биология классического направления); генетика Александра Малиновского (отстаивавшего холизм все семь десятилетий “умственной эпидемии” как конструктивную альтернативу редукционистской парадигме) и его отца социалиста Богданова в системологии; Ильи Пригожина в термодинамике; Жана-Батиста Ламарка, Льва Берга и Гольдшмидта в эволюционизме (теория Макроэволюции); Романа Бениаминовича Хесина-Лурье в молекулярной генетике; Льва Блюменфельда в статистической физике, теории растворов и ферментативном катализе.

Особую роль имеет отечественный живой классик Сергей Павлович Курдюмов – его строго научная публицистика являет собой пример валидности расширенного поля для достаточно узкой теории нелинейных процессов, вплоть до исторических и экономических моделей, также теории журналистики. Кроме того, поддерживая устойчивые контакты со школой Пригожина, Курдюмов и его публикации явились для нас окном в мир западной конструктивной философии, который сукцессирует по сравнению с отечественным, но при этом имеет существенно меньше невырожденных конструктивных направлений. Отдельно следует сказать о явлении Трофима Денисовича Лысенко, исторический резонанс которого так и не исчезает, но его переосмысления не наступает. Этот полуграмотный человек с высоким истерическим зарядом и при поддержке сначала Николая Вавилова, затем Сталина, с политической стороны, а также поддержке научной идеологии не принятого в четвериковский СООР Презента (возможно, не без скрытых антисемитских причин, так как узкой компанией под руководством Сергея Сергеевича Четверикова с участием Тимофеева-Ресовского был отвергнут и крупнейший советский генетик, сын одного из авторов “Вех” Сергей Михайлович Гершензон) противопоставил предмету своей ревностной конкуренции то, что ему было поверхностно понятно как опровержение менделевской комбинаторики. В результате жизнь достаточно жестоко посмеялась над всеми участниками смертельной дискуссии. Когда ее участники уже не живы, для нас сейчас наиболее важно, что достижения одной стороны репрезентативно отражены в монографии Василия Бобкова “Московская школа эволюционной генетики” и другой – в изданиях самого Презента по учению Ламарка, также в современных монографиях депутата Государственной Думы академика ВАСХНИЛ Виктора Степановича Шевелухи, подробно описывающих инструментарий современной биотехнологии и ее основу в виде технологичной теории “лысенковки” Фаины Куперман.

В том же логическом ключе для генетики речь идет о ставших основой теории Гольдшмидта (1944) системных мутациях, например, Aristopedia Балкашиной, и явлении Hybrid Disgenesis, описанном Margaret Kidwell (1983) и известном во всем мире под авторством Татьяны Герасимовой. К системным явлениям в генетике и эволюции вне сферы компетенции формальной генетики и ее популяционного расширения теории микроэволюции относятся: обратный управляющий информационный поток от морфы к ее генетической программе как переключение ее самоорганизации в процессе онтогенеза; возможность дизруптивного отбора в обеспечение бифуркаций; любые эффекты дарвиновского отбора, полового подбора и изоляции новых форм от порождающей среды; типично системный эффект стабилизации недоступных отбору признаков типа крипторхизма с помощью отбора по морфологически не связанным нейтральным маркерам; совершенно изумительный эффект, полученный автором в культуре ткани растений, снижения мутагенеза по числу хромосомных аберраций при совместном применений двух и более угнетающих факторов (колхицин и тимусная ДНК). Кстати, в последнем случае не только снижается мутагенез, но и увеличивается спектр возможных конструктивных исходов будущей стабилизирующей когерентной эволюции.

По результатам работ с культурой ткани удалось сформулировать четыре фактора Макроэволюции – информационно-активных агента. Во-первых, провокационные, закрывающие обратный путь стабилизации к исходной форме. Во-вторых, индукционные (“расшатывания наследственности”), экстенсивно расширяющие спектр будущих исходов и соответственно резко повышающих эффективность будущей конструктивной невырожденной эволюции с возникновением принципиально нового. В-третьих, дирекционные, направляющие будущую когерентную эволюцию. В-четвертых, шумовые, всему этому мешающие. Собственно, принцип дополнительности Луи Долло – эволюционирует единовременно только либо желудок, либо зубы, на молекулярном уровне только часть фермента – связан с предельным уровнем шума, который способен выдержать геном в режиме согласованной эволюции, то есть когерентной. В полном соответствии с представлениями об эволюционирующих системах, роль каждого из макроэволюционных факторов могут играть самые различные воздействия, а одни и те же меняют свою факторность в зависимости от состояния системы.

Человек может сознательно управлять процессом только в одной точке, уловив перелом между некогерентной и когерентной фазами, то есть на излете созревшей катастрофы отделить от затопляющей породившей материнской среды эстетически оформившиеся свежие регенеранты. Фактически сказанное является единственно возможной генетико-инженерной биотехнологией творчества новых, не существующих в природе геномов. Кстати, вокруг генетического шума вообще существует не меньше заблуждений, чем по поводу рекомбинации или искусственного воспроизводства. Мутационный шум так называемых незадержанных мутагенов типа радиации и большинства химических эффективно подавляется при воспроизводстве потомства.

Самый большой вредитель в смысле шума – вирусы, но вирусный инфекционный мутагенез эффективно подавляется собственными и лекарственными интерферонами. Заблуждения и мифы милее логики или теории. Молекулярная генетика со времени Нобелевских премий за двойную спираль и генетические механизмы продолжает лавинообразно накапливать факты системных явлений и эффектов, которые некому обобщить из-за отсутствия в наше время признанных авторитетов типа Николая Вавилова и Николая Тимофеева-Ресовского – именно эти два генетика предвосхитили современную синергетику в биологии.

Для системологии речь идет о невыводимости описания поведения системы из совокупности описаний поведения элементов (принцип, сформулированный математиком Хинчиным), также отсутствии адекватной связи реакции системы с физическим механизмом действия вызвавшего реакцию фактора. В зависимости от состояния система способна отвечать непредсказуемо с нарушением причинно-следственных связей, а в некоторых случаях – одинаково в ответ на любой фактор, способный вообще как-то на нее воздействовать извне. Так развиваются организменные и молекулярно-генетические катастрофы: роды у млекопитающих и откладывание яйца у птиц; Hit-Shock как “молекулярная пожарная команда” клетки при замораживании, перегреве, засухе, повреждении ткани; Hybrid Disgenesis как “министерство революций в правительстве” генома, взрывающий его изнутри безудержным размножением вирусоподобных транспонируемых элементов; метаморфоз и изменение генной экспрессии в процессе линьки первичноротых животных и “жизненных кризисах” вторичноротых; подобных метаморфозу стрессах с его генетической подоплекой и омолаживающим эффектом; наконец, творческих инсайтах тревожного сознания.

Для эволюции речь идет о Макроэволюционных моделях с двумя режимами эволюции (катастрофическом некогерентном и когерентном стабилизирующем), соответственно парой эволюционных направлений (арогенез и аллогенез) и тремя типами популяций по Верну Гранту (в соответствии с устройством генома и долей в нем повторяющихся последовательностей отвечающих на быструю или непредсказуемую смену условий среды вымиранием, эволюцией или не проявляющих реакции). Собственно, до сих пор инвариантной формулировки “теории Макроэволюции” не создано – учитывая древность, своеобразную “первичность” этой науки, имея в виду также и теософские тексты на предмет “творения”, с чего начинал и Чарльз Дарвин. Вкупе с дарвиновским отбором (точнее, блоком отбор/подбор), “теория Макроэволюции” должна была бы включать правила (если угодно, принципы) эволюции систем вообще. Впрочем, здесь содержится тавтология, ибо любые системы склонны к эволюции и другой эволюции, кроме систем, не бывает, если не навязывать это понятие изменению генных частот в популяции, которое называется микроэволюцией, хорошо формализована в теории, никак не валидной на системные эффекты. Например, составляющие основу принципов Макроэволюции: правила Копа о происхождении от неспециализированного предка; принципа дополнительности Луи Долло; его же закон необратимости эволюции; феномен преадаптации, гомологичный феномену поризма в логике.

Есть еще один феномен, о котором знают многие практики, но говорил только Тимофеев-Ресовский – о различном влиянии гибели от рождения до воспроизводства: выше 99% губит популяцию, от 90 до 99% стабилизирует от генетического шума и вообще генетически оздоровляет, ниже 90% не имеет отборного значения. Так что для человека прямой отбор как фактор стабилизации не работает, даже в странах с относительно высокой детской смертностью и низкой продолжительностью жизни, как Россия.

(Продолжение следует.)

Комментарии

Добавить изображение