НАТОЩАК

Пасту, говорите, в тюбик обратно не затолкать? Десять с лишним лет хоть и хромых реформ – не поворотить? Вашими бы устами .

Вот как раз десять лет назад, в самый в разгар реформ, летом девяносто второго нужно мне из Тюмени срочно в Москву добраться. Билетов в сезон отпусков, как и при большевиках – нет и не будет. Зато опыт есть – начинаю ловить варианты.

Есть билет на самолет до Курумоча – самарского аэропорта. Этот вариант давно проверен. Если оказываешься там после обеда – то куча всяких московских рейсов с промежуточной куйбышевской посадкой. Без вопроса берешь билет – да еще за двухчасовый полет тебя и покормят.

Прилетаю в Самару. Оказывается, что все эти подлетные рейсы были из суверенитетов – Фрунзе там, ныне Бишкек, Алма-Ата, Ашгабад … . А в суверенитетах нонче президенты есть а керосина как раз нету. Так что следующий московский рейс завтра в полдень. И билетов на него нет и не ожидается. Списки ожидающих билеты у кассы к стенке прикноплены, и я там ближе сотого места не обозначен.

Но Самара все-таки не в Сибири! Скорый поезд идет шестнадцать часов давно знаю. И в эсвэ, и в плацкартном, когда и зайцем по молодости наездились. Сажусь на автобус – мотаю на жэ-дэ вокзал. Только я приехал – по радио что-то неразборчиво про поезд Самара-Москва.

Пробиваюсь к окошечку, беру билет. Сели-поехали. Единственно, я с одиннадцати утра до одиннадцати вечера не жрамши, да, думаю, ерунда, первый, что ли раз в жизни?

Уторм проснулся, оказалось - не ерунда. Во-первых, поезд какой-то совсем странный – время в пути до Москвы двадцать девять часов и у каждого столба останавливается. А мне надо в среду в полдень в Центре Международной Торговли быть. То-есть, доехать до дома, принять душ – и надо на Краснопресненскую, двенадцать двигаться. Во-вторых, к прочим странностям, в поезде ни вагона-ресторана, ни хоть буфета.

Маршрут идет через Барыш-Потьму-Ряжск со всеми остановками. Тут народ харч больше с собой возит. Попробовал у проводницы чаю добыть, с сахаром, думаю, тогда не пропадем. А проводница, видать, перед отправкой переутомилась, так что ее до Москвы никто и не видел.

Жизнь моя за последний беспокойный год протекала так, что либо я в Москве, либо в Питере, либо в Нижневартовске. Ну, месяц на станции Пыть-Ях в командировке, да по паре дней то в Тюмени, то в Краснодаре. Создалось у меня впечатление, что нынче если вокруг не тайга – то обязательно киосочки с кооперативной паленой водкой, пивом и какой нибудь едой. В крайнем случае, на железнодорожном перроне какие-нибудь бабки пирожки с картошкой предлагают.

Ага! Щас! На всех ста сорока четырех остановках тишина и покой, как при покойнике Лёке. Продают картошку мешками – так она ж сырая!

В общем, есть хочется. Я давно обратил внимание – если голодаешь по своей воле, для похудания, это гораздо легче переносится, чем вынужденное. А тут еще заняться нечем. Ни книжки, ни кроссворда.

Да и пейзажи в той местности … . Лежу на полке, смотрю за окно и перед мысленным взором пропускаю произведения Вильяма Похлебкина. Причем на весь купейный вагон – я и еще какое-то семейство с парой десятков увязанных коробок из под макарон. Похоже, я с этим поездом промашку дал. То-то на него и билеты без ограничения.

Лежу, считаю столбы. В Рузаевке подсел парень лет тридцати с большим баулом. Оказалось – москвич из лимитчиков, мордвин, живет и работает на Семеновской. Сюда ездил навещать мать, у которой однодеревенцы украли косяк гусей. Вот он приезжал, запугивал их черкизовской шпаной и прочими страстями, о которых они по телевизору слыхали. Подействовало, гусей вернули, теперь он домой с победой возвращается. Пока он мне про деревенскую жизнь, как москвич москвичу, рассказывает, подъехали к станции Потьма. Имя знаменитое, а только и видать, что перрон, водокачку, пару станционных зданий и два жилых дома специальной железнодорожной архитектуры, знаете, деревянные трехэтажные. Это по всей полосе отчуждения, от Одессы до Уссурийска один проект тридцатых, наверное, годов. Я в таком жил на станции Березовский-Вост.

Забайкальской ж.д.. Да еще громадный пустырь, на нем две девочки лет по пятнадцати через скакалочку прыгают.

Стоим долго, минут двадцать пять. Попутчик мне уже успел рассказать, что вот на этом самом пустыре обычно стоят зэки, пока их после эшелона по лагерям направят. Вот они лагеря, за тем перелеском вдоль горизонта. Пальцем указал, про каждый что-то особо сообщил. То есть, зэки, чтоб не было иллюзий
, стоят не на ногах, а на коленях. Потом каждую группу в свой черед перекликают, с колен подымают - и на грузовики.

Или пешком колонной до своего лагеря. А на коленях, это не наказание, а потому, что так бежать нельзя. Надо сначала встать на ноги, что времени требует. Так что “на рывок” по Высоцкому не оторвешься. Не на диссидентской кухне под катушечный магнитофон.

Парень, чувствуется, предметом владеет хорошо. Сам, говорит, не сидел, но деревня их отсюда в пятнадцати километрах, да и знакомые бывали. Я, чтобы не отстать, тоже сказал, что у меня знакомый в одном из этих отбывал. Даже имя упомянул – Юлий Даниель, хорошо по Москве известное. Но не на Семеновской, тем более не в Мордовии. Все-таки подействовало – значит, и я с серьезными людьми знаком. Помолчали. У меня, главное дело, эти две девчушки из мыслей не выходят. Живут они, значит, в этих домах, растут, в школу ходят, и хоть не каждый день, но ведь каждую, как попутчик говорит, неделю, видят толпу людей на коленях. Вкус, так сказать, знакомый с детства.

Ну, наконец поезд пошел, скоро уж и станция исчезла.

Сосед мой по купе баул свой открывает. Достает хлеба буханку, вид, как у оконной замазки, но, все-таки, хлеб. Достает вареные яйца, лучок зеленый, огурцы, капустку-пилюсточку, сало, картошку вареную, соль в спичечном коробке. Самое впечатляющее – достается гусь, один, как поясняется из возвращенных угонщиком, мать его закоптила по-быстрому и сыну в дорогу дала. Достается бутылка, скрученной газеткой заткнута. Ну, и два пластмассовых стаканчика миллилитров на сто пятьдесят каждый. Предлагает он мне за знакомство. Я закусить, в общем, не прочь, но вот самогон меня смущает.

Дело в том, что у меня по обстоятельствам жизни образовалась аллергия на изопропиловый спирт, главный компонент сивухи, это он в разных сочетаниях с другими дает специальный вкус, то мерзкий, то приятный, самогону, ракии, разным сортам виски, японской сакэ.

Этиловый-то спирт вкуса, на самом деле, не имеет, только сосочки обжигает, зато легко принимает вкус смородиновых, к примеру почек. Или, скажем, лимонной корочки с одной гвоздичкой на бутылку.

Или взять обычный красный перчик, лучше карликовый, и долечку чесночка, настаивается быстро, только на утро после употребления запах изо рта очень крепкий. Да даже по-простому можжевеловых ягод с апельсиновой цедрой – так и то! Но я лично вкус сакэ, скотча, палинки или даже простого самогона вполне принимаю, если пристально не нюхать. Мягко так получается.

А тут, по запаху судя, обычный картофельный, но хороший, не подгоревший и самый легкий погон вместе с остатками хозяйка вовремя вылила или сама внутрь приняла Только вот из-за аллергии моей от полбутылки такого напитка потом весь в соплях буду и при чихе хорошо, чтоб голова не оторвалась.

Так что с дорогой душой – но не могу!

Москвич мой обиделся, решил, что большого образованца из себя строю и простым напитком гнушаюсь.

Ну, – говорит, – если наша закусь Вам не по душе … “, – а уже на ты были. Не выдержал я. Ну что ж в самом деле клин между народом и интеллигенцией вбивать? Да и закусить хочется … Много больше, чем выпить. “Ладно, говорю, – только неполный”. Выпили, лучком занюхали – он опять в баул лезет, бутылку “Московской” достает.

Возил, оказывается, маму побаловать. А та и не взяла, говорит что к своей привыкла. Так что я его уважил – показал, что деревенским напитком не гнушаюсь, и он мне уважение оказывает, казенной наливает. Хорошо посидели! Я ему пару анчаровских песенок про его же места – Благушу, Черкизово, Семеновскую, он расчувствовался, слова на тетрадочку списал.

Он мне, в свою очередь, про мамину деревню, да про свой камвольный комбинат.

Много я нового услышал.

На станции Ряжск выскочил я и в кооператорском киоске эрзац-бренди купил плюс какой-то паштет, что не совсем в долгу быть.

А на Казанском расстались. Ему по кольцу к Курской, чтобы на Арбатско-Покровскую перейти, а мне до Проспекта Мира и сразу в Безбожный. Домой забежал, под душ, кофе попил, и за телефон. Потом в метро – и закрутилось. А вечером мне надо на презентации быть в Мамонтовском зале “Метрополя”.

Джин-тоник, маслины, Костя-энтузиаст говорит со стаканом в руке:
- Нет, ты неправ. Реформы Гайдара все поменяли. Процесс необратим!
- Какое необратим, Костик, ты вообще – о чем говоришь?

Какие реформы? Все реформы – внутри Кольцевой автодороги, а то и Садового кольца. А там, за ограждением – Хазария, леса, поля, свалки ядохимикатов.

- Почему – Хазария?

- По кочану! Точно так, как в Хазарском Каганате. Наверху несколько евреев суетятся, а внизу – Северяне, Радимичи, Мордва, Буртасы, Чудь Белоглазая. Залегли и ничего о твоих любимых реформах не знают.

Об одном мечтают – чтобы поверху пронесло, как Петра Алексеича да Владимира Ильича.