ПОЛУПЕРИФЕРИЯ В КОНТЕКСТЕ ГЛОБАЛИЗАЦИИ

Центропериферическая конструкция мира (в социально-экономическом плане и в других аспектах) по-прежнему остается в базовой научной литературе. Центральное” общество противостоит периферийному не просто с точки зрения более высокой производительности труда или превосходящего ВНП на душу населения. Оно выступает как более организованный и равновесный хозяйственный организм, обладающий передовыми технологиями, инфраструктурой, транспортными средствами, коммерческой культурой, сбалансированностью различных отраслей, социальным и политическим динамизмом. Иначе говоря, ему свойственны плодотворная сложность и самодостаточность, но именно поэтому – прочные позиции на мировом рынке. Напротив, для периферийной страны характерны расстыковка различных хозяйственных секторов (прежде всего аграрного и индустриального), недостаток хозяйственного кругооборота, узость внутреннего рынка, социальные контрасты и прочие дисбалансы, что связано с сосуществованием современных структур с архаическими. Именно эти факторы обусловливают их различное положение в мировом хозяйстве, зависимость и подчиненность одних по отношению к другим.

Центропериферическая картина мировой экономики может выражаться не только двучленной, но и трехчленной формулой: Центр – Полупериферия Периферия. Понятие “Полупериферии” впервые было введено И. Валлерстайном. Он рассматривал Полупериферию как некое промежуточное (или связующее) звено между Центром и Периферией. Это выражается не только в средних экономических показателях полупериферийной страны по сравнению с развитыми и отсталыми, но и в специфической позиции в мирохозяйственной среде: являясь Периферией по отношению к центру (core states), полупериферийная страна сама может становиться core state для окружающей Периферии. Она способна защищать свой внутренний рынок от Центра и, наоборот, вторгаться на рынки менее развитых стран. Это подкрепляется не только экономическими, но и политическими предпосылками (прежде всего, дееспособностью национального государства).

И. Валлерстайн причислял к Полупериферии несколько десятков государств – Бразилию, Аргентину, Мексику, Венесуэлу, Чили в Латинской Америке; Турцию, Иран, Индию, Индонезию, Китай, Южную Корею, Вьетнам в Азии; Нигерию, Заир и ЮАР – в Африке; а также Португалию, Испанию, Италию, Грецию, скандинавские страны, восточноевропейские страны и СССР, Алжир, Египет, Саудовскую Аравию, Израиль, Канаду, Австралию и др.

Критики указывали на нечеткость критериев полупериферийности у И. Валлерстайна - и не без оснований. Взять хотя бы приведенный выше перечень. Вызывает сомнения включение в Полупериферию таких отсталых стран, как Нигерия, Заир, Алжир и др., а с другой стороны, отнесение к ней Канады, Австралии, Италии, скандинавских государств, бесспорно входящих по ключевым показателям в развитый мир. Весьма уязвимыми явились и некоторые представления теоретика “мировой капиталистической системы” о динамике ряда полупериферийных стран. И тем не менее, представляется, что понятие Полупериферии оправдано и имеет право на существование.

Действительно, применительно к ряду обществ есть основания говорить о комбинации черт развитости и отсталости. К примеру, та или иная страна может иметь сравнительно низкий душевой ВНП, отсталое сельское хозяйство, авторитарный политический режим – и вместе с тем значительные технологические достижения в каких-то отраслях индустрии, сильную армию, качественную систему образования, что обеспечивает достаточно высокий уровень квалификации рабочей силы, и т.п. В результате полупериферийное общество может развиваться или модернизироваться на независимой национальной основе.

Это особенно относится к крупным полупериферийным странам. Они являются наиболее характерными для данной разновидности, в полной мере соответствующими качеству полупериферийности. Здесь имеют значение именно масштаб и размер – большая территория, население (порядка 100 млн. и более), соответственно – обширные природные и человеческие ресурсы. Крупность” создает возможности для мобилизации значительных накоплений, хозяйственных сдвигов и создания относительно автономного национального воспроизводственного комплекса. Главной особенностью таких стран является обширный внутренний рынок, задающий важный ориентир при реали

зации стратегии национального развития. Разумеется, все это возможно лишь при наличии сильного государства и достаточной степени национальной интеграции. Но так или иначе, к крупным полупериферийным странам сегодня можно отнести Китай, Индию, Россию, Бразилию и некоторые другие страны – при всем различии тех или иных особенностей, хозяйственных показателей и культурных традиций.

Статус полупериферийности – равно как и центропериферическая конфигурация мира в целом – имеют свою историческую динамику. Россия, например, стала утверждаться в качестве полупериферийной страны со второй четверти XVIII века, после реформ Петра I. Япония вошла в зону Полупериферии к концу XIX в. в результате успешного развития в эпоху Мэйдзи, а затем, после Второй мировой войны, сумела пробиться и в Центр. Аргентина и Бразилия обретали черты полупериферийности с начала ХХ в., Мексика десятилетиями позже. Китай и Индия, два азиатских гиганта, успешно форсировали этот рубеж во второй половине нашего века. Аналогичным образом обстояло дело и у некоторых “тигров” (Южная Корея, Индонезия и др.). В прошлом веке ряд европейских стран (Франция, Германия, скандинавские страны) выглядели Полупериферией (или даже Периферией) по отношению к Англии, но затем сумели “выровняться” и войти в Центр.

Обратимся к России, которая, естественно, интересует нас в первую очередь. В какой точке на мировой оси координат она сейчас находится? Продолжится ли ее дальнейшее сползание по наклонной плоскости?

Попробуем подойти к проблеме исторически. Россия принадлежала к странам запоздалого буржуазного развития, второму эшелону модернизации – наряду с Японией, Турцией, некоторыми странами латиноамериканского Южного конуса и восточноевропейскими государствами. Россия стартовала даже раньше ряда других стран второго эшелона – с начала XVIII в. Особенно активно модернизация в России пошла после серии реформ 60-х годов XIX столетия. К каким результатам это привело с точки зрения преодоления периферийности? На этот счет существуют разные мнения. Один из ведущих теоретиков центро-периферийности Самир Амин, например, считал Россию страной хоть и “отсталого”, но “центрального” капитализма. Известный английский социолог и историк Теодор Шанин определял дореволюционную Россию как первую страну “третьего мира”.

По большому счету оба мнения не противоречат друг другу – они скорее взаимодополнительны. Россия, безусловно, имела немалые отличия от колониальных и зависимых регионов. Капитализм развивался в ней на независимой национальной основе, в очень крупной стране, обладавшей значительными природными и человеческими ресурсами. Все это – тем более в эпоху еще не окончательно сложившегося индустриализма и мирового рынка – повышало шансы догоняющего развития. Не случайно И. Валлерстайн относил Россию к Полупериферии.

Одновременно ряд черт, действительно, сближал Россию с теми обществами, которые затем будут относиться к “третьему миру”, – преимущественно сырьевой экспорт, весомая доля иностранного капитала в национальном хозяйстве, значительный внешний долг, зависимость от зарубежной технологии, дисбалансы структурно-экономического и социального порядка, консерватизм политической надстройки.

Характер модернизации в России во многом определялся имперской моделью общества, которая утвердилась начиная с Петра I. Выборочное заимствование технических и организационных достижений более развитых стран в обмен главным образом на сырье и сырьевые продукты – в интересах укрепления самодержавного государства и военного сектора – сочеталось с сохранением и даже ужесточением добуржуазных методов эксплуатации, централизацией и бюрократизацией управления. Модернизация носила, таким образом, внутренне противоречивый характер. Отсюда непоследовательность буржуазных по своей объективной направленности реформ, консервация традиционных политических структур и крепостных пережитков, хроническая отсталость аграрной сферы, неспособность образовать прочную базу индустриализации. Все это создавало серьезное напряжение в обществе, резко усугубленное мировой войной. В результате – срыв модернизации буржуазного типа, хаос гражданской смуты и попытка продолжения развития на путях социализма.

Последний был во многом продолжением, хотя и под другими лозунгами, имперской модели. Советский период принес значительное ускорение модернизации в плане индустриального роста, развития коммуникаций, урбанизации и т.п. Это позволило не только восстановить полупериферийный статус страны, но по некоторым параметрам (военная сфера, развитие науки и образования) приблизиться к показателям Центра. Тем не менее эта модернизация не была системной. Жестко авторитарная (или тоталитарная) политическая власть, отсутствие демократических прав и свобод, подавление личности не могли не тормозить процесс развития. Дело было не только в политике и идеологии – самой экономике были присущи серьезные дисбалансы.

В середине 80-х годов годовой ВВП на душу населения в Советском Союзе составлял около 7500 долларов – где-то между средним показателем Западной Европы (12700 долларов) и Латинской Америки (3200 долларов). Если же мы возьмем уровень потребления, картина будет иная. По отношению, скажем, к США объем потребления в индивидуальном ВВП у нас составлял лишь 27%, что ниже уровня Уругвая (41%), Мексики (30%), Аргентины (29%) и чуть выше Бразилии (25%). И это несоответствие понятно: непропорционально большая часть советской экономики работала не “на человека”, а на государственные, прежде всего военные цели. Практиковались добуржуазные методы эксплуатации населения – вплоть до, в определенный период, рабского труда концлагерей. Рыночные факторы игнорировались, плановость и централизация управления народным хозяйством доводились до абсурда. Все это привело к нарастанию серьезных кризисных явлений внутри общества, которые не могла уже не осознавать сама власть в период перестройки. Вся система нуждалась в глубоком реформировании.

Если говорить об экономической стороне дела, то оптимальный переход от командно-административной системы к рыночной предполагал постепенное устранение структурных диспропорций социалистического хозяйства (доминация секторов группы “А” и в особенности “военки”), перенос акцента на отрасли, производящие потребительские товары. Модернизация аграрной сферы, предприятий, выпускающих продукцию массового спроса, подстройка под это базовых отраслей, частичная конверсия ВПК – так могла складываться “цепочка развития”, в принципе вполне осуществимая на основе уже имевшегося экономического и научно-технического потенциала. Регулирующие функции государства в условиях переходного периода необходимы, но направленность их существенно меняется. Посредством определенной политики цен, инвестиций, налогов и пр. государство стимулирует рост потребительских секторов и постепенно “отдает” их в рыночный режим, расширяя сферу частного предпринимательства. По такой схеме проходили и проходят реформы в Китае.

Ибо нормальное реформирование, даже глубокое, вовсе не равнозначно деструкции. Оно заключается в том, чтобы, используя жизнеспособные элементы прежних структур, создавать вместе с тем новое качество. Это особенно важно в случае трансформации таких систем, как советская, – складывавшаяся десятилетиями, относительно цельная и инерционная, – ее форсированная ломка была чревата болезненными последствиями и контрпродуктивными результатами.

Но именно это и произошло в ходе так называемых реформ 90-х годов. Квазилиберальный курс и открытие в одночасье внешнему рынку имели весьма негативные последствия. “Шоковая” либерализация цен, а также либерализация экспортных отраслей привела к быстрому сближению внутренних цен на сырье и материалы с мировыми, что подрубило обрабатывающую промышленность и сельское хозяйство – их издержки резко подскочили, а сбыт соответственно снизился. С другой стороны, позиции этих отраслей подрывались растущим импортом. В итоге как раз те сектора народного хозяйства, которые должны были формировать рынок, попали под удар. Инвестиции в реальное производство оказались невыгодными; основная часть прибыли (до 70-80%) стала извлекаться из коммерческих операций – торговой и финансовой сферы. Выросла сеть паразитических коммерческих банков, обогащавшихся за счет “прокручивания” бюджетных денег, валютных спекуляций и финансовых пирамид. Поспешная – за считанные годы – приватизация отдала наиболее перспективные предприятия в руки немногих нуворишей, так и не создав эффективного собственника. Все это способствовало распространению криминальных тенденций в экономике, грандиозному росту коррупции. Наконец, серьезно обострилось социальное расслоение в обществе, более половины которого фактически оказалось за чертой бедности.

Данные “реформы” проводились в полном соответствии с неолиберальными рецептами и при прямом патронаже со стороны западных советников и представителей МВФ и МБРР. Хотя, разумеется, основную ответственность за них несут сами российские деятели – выходцы из прежней советской номенклатуры и их помощники. Ими двигала как прямая корысть (стремление конвертировать власть в собственность), так и порочные идейные установки, игнорирующие мировой опыт развития.

Экономические беды сопровождались и усугублялись негативными политическими процессами (“одномоментный” развал СССР, быстрый переход от первоначальной декларативной демократии к авторитарно-олигархическим структурам).

Почему же в России не осуществилось нечто похожее на китайский вариант? Причин здесь несколько. В отличие от советской системы маоизм существовал сравнительно недолго и не успел необратимо разрушить китайскую деревню. Поэтому когда китайские реформаторы опробовали привычную для крестьянства многовековую практику семейной аренды, это принесло быстрый успех – наподобие того, что дал в свое время НЭП. Далее, Китай располагал большой диаспорой китайских бизнесменов в сопредельных странах, которые внесли основную лепту в финансирование китайской реформы и предоставление “ноу хау”.

Наконец, сыграли роль традиции китайской политической культуры. Еще со времен Конфуция в китайской политической мысли появилась идея о том, что сила государства связана с благоденствием подданных. На этой формуле основывалась, например, гоминьдановская концепция “государства народного благосостояния”, которая была реализована в послевоенном Тайване. Но и среди китайских коммунистов всегда были влиятельные так называемые прагматики (Чжоу Эньлай, Лю Шаоци, затем Дэн Сяопин). Таким образом, реформистские идеи в Китае, где всегда было принято опираться на национальные традиции, обладали высокой степенью легитимности. Поэтому, как только после смерти Мао прагматики получили шанс, они нашли поддержку в партии и обществе.

КПСС, в отличие от КПК, не смогла стать организатором реформ рыночного типа. Десятилетия репрессий, периодических чисток и послушного номенклатурного исполнительства вытравили из правящего слоя прагматически ориентированных, да и просто сколько-нибудь самостоятельно мыслящих, людей. Робкие попытки реформ при Хрущеве и Брежневе были блокированы аппаратом. Не случайно Горбачев и его немногие сторонники в верхнем эшелоне власти натолкнулись на противодействие в партийно-чиновничьей среде. К тому же, в отличие от Китая, в России номенклатуре было что делить. Поэтому экономика из ресурсно-затратной быстро превратилась в “ресурсорастратную”.

Как результат – негативная динамика экономического развития, сползание России – и качественно, и количественно – на уровень третьеразрядных по мировой шкале обществ. Об этом свидетельствует даже такой “грубый” показатель, как национальная доля в мировом ВВП на протяжении прошлого столетия.

Россия пока остается Полупериферией, если учитывать ее ресурсный потенциал, ядерную и космическую сферы, не до конца разрушенную науку и систему образования. В принципе это дает ей возможности, – при условии, если удастся переломить неблагоприятное течение событий, – завершить индустриальную фазу и войти в постиндустриальный мир. Можно сказать, что Россия еще держится на позиции, которую она занимала в мире в течение почти трех столетий. Но если деструктивные тенденции, возобладавшие последние два десятилетия, продолжатся, то через 10 – 15 лет Россия перейдет – и необратимо – в разряд “полноценных” периферийных стран.