РОССИЯ

06-08-2003

В любой стране больше вопросов, чем ответов, иначе было бы скучно, не было бы жизни. Но в России другое – там ответов почти нет. Пользуясь привилегиями любителя, я могла бы не писать, раз не понимаю. А я не понимаю, черт побери, ничего! Но – пока мы не ушли в отставку - поражения, как и победы, не вечны, и поэтому ответы я все-таки продолжаю искать.

Меня так часто спрашивают со всех сторон “как вы нашли Россию”, что чтобы быть честной, надо отключить аналитический аппарат и выдать только показания датчиков – отпечаток пальцев, памяти, сна, аппетита, вдыхаемого и выдыхаемого воздуха, картинок на сетчатке, данных слухового аппарата, моментальных ощущений. Человеческие приборы, увы, не идеальные, но их показания, взятые вместе, составляют одну сумбурную картину, некую разновидность арт модерн – это еще не ответ, но уже не уход от ответа.

Москва и Петербург ... Народ накормлен и одет, и как результат этого, люди в целом стали спокойнее и вежливее, машины иногда дают проход пешеходам, очередей нет, в магазинах не обсчитывают, на каждую покупку или услугу выдают чек... Новые красивые дома и чистые витрины, книжные магазины, в отличие от продуктовых, полны народу в любое время суток ...Стоматология, спортклуб или мини-казино на каждой улице ... Не видно малиновых пиджаков, как почти не заметно и нищих, но значительно больше дворников, и избыточно много официантов и особенно официанток. Женщины носят туфли на каблуках с острым длинным носком, контрастом с тупой прямоугольной формой мужской обуви, и кажется, что все пьют пиво (не верится, что потребление водки не снизилось) – пьют, зажав горлышко бутылки в кулаке (наверное, по привычке таскать бутылку по городу) - на улице, в метро, у подъездов, в машинах... Пьяных заметно меньше, больше улыбок, молодежи и детей.... Красивые девушки и по-детски чувствительные (не выродившиеся в ниточку от тяжелой борьбы с лоерами) губы мужчин. Свежий душистый хлеб, прекрасный кофе с невообразимым выбором пирожных (такого разнообразия я не встречала ни в Берлине, ни в Цюрихе) за цены, особенно в Питере, очень низкие, вкусная еда, без гормонов и, как правило, без искусственных добавок, кухня ближе к любой европейской, чем американской – наслаждение самим продуктом, не грубое раздражение рецепторов солью, специями, эфирными маслами и достижениями химии (американцам к этому надо привыкнуть, мой 11-летний сын, впервые в жизни попав в Россию, сначала голодал – “здесь все слишком натуральное”).

Особенно в Москве - много машин и очень много людей, гораздо больше, чем я представляла, в каждом районе города. Метро переполнено в любое время суток непонятно почему, большинство работает много и трудно, потерять работу гораздо легче, чем найти, и социальная защищенность минимальна. Кто насчитает в данный момент в Москве меньше полутора десятка миллионов человек, считал недобросовестно.

Другой, незнакомый город? Другая, новая страна?

Год назад в Москву приезжала моя старшая дочь, она помнит город маленьким ребенком. Меня тогда удивило, что она не почувствовала изменений, сказала “все по-старому”. Я отнесла это к ее все еще детскому восприятию, неспособности осознать перемены вокруг.

Теперь я поймала себя на такой же первой мысли - все по-прежнему. Точнее, это не мысль, а первичное ощущение. Мысль же начинает возмущаться (почему я не могу верить глазам своим?) и сразу находит выход: нет, не совсем по-прежнему, теперь этот город – не несчастный хроник, но истерзанный зверь, измученный недугом или злодеями. Против этой “болезни Запада” не было прививки, она застала врасплох. Была только розановская уверенность, что Россия выше подавленного, неудовлетворенного и страдающего Запада, озабоченного частностями, но – ни “равновесие духовных элементов”, ни “богатый внутренний мир” не помогут даже диагностировать недуг (намеренно отказываясь видеть вещи такими, какие они есть), тем более с ним справиться.

Откройте толстый журнал Аэрофлота, или Афишу, или питерский Free Тайм, или любой другой хорошо иллюстрированный журнал. Почитайте час-полтора. Потом выйдите на московскую или петербургскую улицу и прогуляйтесь минут 30. Упражнение называется “контрастный душ для мозга”. Механизмы действия подобной процедуры на кожу известны и объясняют ее полезный эффект. Эксперимент с мозгом дал для меня неожиданный результат.

Мой первый сон в России был не столько трево

жным, сколько кратким и ярким. Гусеницы танка возникли надо мной совсем неожиданно, нет, я не смотрю одновременно со стороны на эту сцену, зная про сон, это не сон, машина движется быстро и целенаправленно, или она такая большая, или я маленькая, прижатая к асфальту, но неизбежность исхода не оставляет сомнения. Дикий страх, моментальная паника и мгновенное облегчение самоуговора – скорее всего я не успею почувствовать боли перехода в двумерное состояние. Хруст... (Сердобольная соседка, проницательно уставившись на меня, спросила: Вот приехали сюда, не ёкнуло? Не ёкнуло. Хрустнуло).

Я уверена, что нахожу себя на том свете, немного странно, что узнаю какие-то вещи вокруг, не понимаю точно, куда я попала, но знаю, что это не рай.

Пыльный асфальт под ногами, волнами, да, его стали мести чаще, но плевки и окурки все равно появляются быстрее, может быть, оттого, что на него все время надо смотреть, потому что он неровный и потому что все смотрят; грязные авто, новые и старые, несущиеся с фривейной скоростью по тихому проулку среди жилых домов; немытые полтора десятилетия окна МГУ; засыпающая бабушка-смотрительница комнаты с картинами Рембрандта в Эрмитаже – фотовспышки мигают одна за другой, выставили бы вообще картины на улицу, где-нибудь в Сочи, поближе к солнцу – но бабушка все-таки работает, вот девушка в форме охраны в соседней комнате не занята такой ерундой, она выше этого, она читает книгу (приняли бы ее на службу в Зимний Дворец к царской семье?); обрывки речи под окном, в троллейбусе, на улице, целенаправленной и прагматичной, что где выгоднее и кто что лучше, утренние прохожие в надушенных костюмах, на которые мягкими кольцами ложится дым их сигарет. Подъезды. (то, что называли парадными, только вход чаще со двора). Все выходят из подъездов и туда возвращаются. Ими пахнет весь город, и каждый россиянин несет их печать на своем бледном лице, в какой бы стране он не оказался и какими бы шанелями себя не облил. Если бы Греную Зюскинда пришла в голову идея создать духи “Россия”, они бы несли аромат самого обыкновенного парадного. А как же новые высотные дома, с зелеными дворами и высокой надежной оградой? Да, их становится больше, но пока они стоят в том же городе. Городе запахов, замков и заборов.

Замки и заборы не означают кастовость, ибо нет у каждого социального слоя осознания себя как слоя (но есть ощущение временности), не гордости даже, но просто согласия с собой. Мы смотрим, например, с таким удовольствием Upstairs Downstairs и принимаем большее участия в жизни слуг и малоимущих, чем их господ. Я читаю, запоем, рассказы Шукшина и поехала бы в такую Россию, в Сибирь без оглядки. Или он фантастику писал, сказки? Я нахожу больше согласия с собой в покусанном комарами лице молодой женщины, возможно бездомной, чем у суетящегося за соседним столиком господина, в красивой компании и с непрерывно звонящим мобильником. (Ту женщину я увидела однажды, пробегая утром по берегу реки, она спала под деревом. Судя по ее спокойному лицу, ей не снился танк. Ей снился комар. Равнодостойным членом пирушки он сидел за столом и тянул коктейль, ему не нужна соломинка. В разговоре он тоже участвовал, но к его писку никто не прислушивался.)

Да, Нью-Йорк, наверное, замусорен больше Москвы, и дома на Canal Grande требуют большего ремонта, чем на Фонтанке. Почему именно в России я замечаю окурки и разруху? Потому что не возникает сомнения, что и Нью-Йорк и Венеция принадлежат себе! И их жители принадлежат себе.

Страна, которая сводит меня к конечному набору скучных мыслей...

Большое беспорядочное кладбище, где тебе выделили место. Там можно обустроить квартирку – огородиться аккуратным цоколем, посадить травку, даже цветочки, написать свое имя на полированном камушке. И – жить!

Начинаешь томиться в собственной компании. Всегда ли вам приятно встретиться с собой, подвешенным и незащищенным? Не знаю откуда такая неуверенность, но не думаю, что от давления большого города – в Токио и Шанхае я не была, но в Нью-Йорке, Лондоне или Париже не испытывала ничего подобного. Жаль, что я понимаю все, что говорят вокруг, потому что говорят они на каком-то новом русском, который мне не нравится. В ресторанах я чувствую неловкость под наблюдением третьего глаза, смотрю на часы, завожу бессмысленный разговор с мужем (что мешает мне непринуждённо болтать, как в том же Нью-Йорке, Лондоне, Париже?), ищу любой доступный текст, чтобы не смотреть вокруг, читаю меню задом наперед и по вертикали, пересчитываю зубочистки на столе... Кажется, что если бы кто-нибудь просто и искренне посмотрел на меня, я бы не сдержала слез и рассказала все секреты всех жизней. Но никто не смотрит и не говорит просто. В России все очень непростые. Особенные, как малосольные огурцы. Все щеголяют своими блестящими доспехами, - как прорваться к ним через эту броню?

Ходить в музеи и театры, стараться рассеять мрак разочарования вечными лучами искусства. Обычный трюк – свести недовольство к меланхолии. Ходить в гости и приглашать гостей. Школьные и университетские друзья развлекают и отвлекают. Такого удовольствия я не помню со студенческих дней, мы болтали без умолку, пили пиво с креветками, потом пели песни до утра под гитару и баян, не думая закрывать окна и задвигать шторы, и полиция не стучалась в дверь. Нет, в голове не становилось пусто как в бутылках, напротив, было яснее, развеялся туман страхов.

Но наступал новый день, и я находила себя в том же городе.

Проснувшись однажды пасмурным утром, сразу убедившись в бдительности соседа, дежурившего в окне напротив, вопреки собственному желанию разбирая слова громкого спора на улице, повторяемые эхом старого петербургского двора, кто-кому-зачем и что выгоднее, мне захотелось открыть окно и заорать в ответ – please let me love you! – как хочется порой крикнуть непослушному ребенку. Я сказала мужу, что выйду в соседнюю блинную безо всякой одежды, хочу наконец почувствовать город, таким как есть. Но он, наверное, хорошо помнил историю таких отчаянных минут и опередил меня – сам пошел за завтраком голым.

Вскоре вернулся с пустыми руками – no shoes, no shirt, no service! Во дворе стало очень тихо.

Привычно, удобно, нормально – разве могут эти слова значить что-нибудь для сердца? Но без них сердце слабеет, и тогда простое и настоящее легче находит к нему дорогу. Пару раз я испытала радость таких случайных встреч – слушая смотрительницу геологического музея на верхушке МГУ и в разговоре с охранником здания Центробанка на Невском (ранее Общества Знания, а до этого Дворянского Собрания). И, конечно, во время поездки в Киев, но это самостоятельный рассказ ... Подарки душе, истомившейся на тюремной диете.

Я возвращаюсь домой тем самым Кондаковским рейсом Аэрофлота в Сан Франциско, через Северный полюс. Нет, не послушались работники Шереметьево-2 советов Константина, не революционизировали свой бизнес за два месяца. В зале тесно и накурено, под потолком летают стрижи. Посадку объявляют за час до пропуска первого пассажира, и вся толпа – разноцветная клякса с высоты их птичьего полета – терпеливо стоит, переминаясь с ноги на ногу и вздыхая. Летом – из-за множества детей – ее средний возраст позволяет простоять так намного дольше.

Через десять часов возбужденное ожидание у иллюминатора – эта земля всегда оправдывала мои надежды.

Я приехала в выжженную солнцем Калифорнию и вздохнула глубоко и легко, как дышишь в том месте, которое согласуется с тобой. У входа в дом неожиданно распустился цветок, который я считала давно засохшим, ближние холмы совсем пожелтели, и – судя по первой пробежке – в них стало меньше птиц и больше змей. Но это особенности сезона, и мы принимаем их с благодарностью. Все равно птиц всегда больше, чем змей.

Этот рай - с искусственными улыбками, бездумной молодежью, бездушными лоерами, меркантильными невестами, тупыми бюрократами, прожженными политиками-лицемерами ... Он освобождает меня от самой себя, от своих страхов и неуверенности. Все небо светит мне в лицо, и не надо смотреть под ноги. Можно отдаться единственному доступному счастью – внимательного и обостренного восприятия.

Не знаю для этого лучшего слова чем свобода.

Комментарии

Добавить изображение