БУДУЩЕГО НЕ БУДЕТ

[По поводу опуса "Бессильные мира сего" Бориса Стругацкого]

Да в силах ли понять я, каково это: быть ограниченно всемогущим?
Стругацкие, "Отягощённые злом"

Фабула романа Бориса Стругацкого - та же самая, что и в народном фильме "Терминатор". Есть определённый план светлого будущего, но чтобы этот план смог стать реальностью, надо кое-кого "зачистить" в этом паршивом настоящем.

Светлое будущее? Зачистить?

Разберёмся!

Расстановка сил в политическом триллере Стругацкого вполне стандартная. Силы зла - вообще просто-таки классические, это тайные спецслужбы, амбициозные политики и бандиты обыкновенные. Силы добра предствлены в романе сверхчеловеческими терминаторами - некими реликтами советской научно-технической интеллигенции. Странные эти люди ранее были порождены заботами зловещей тоталитарной власти, а теперь вот прагматически утилизируются реальными людьми в конкретных приложениях. Да, собственно, и сам роман тоже утилизирует неизвестную современному российскому читателю интеллигентскую мифологию и эстетику "совка" 60-х, адаптируя её к понятиям и вкусам новой генерации. Новые люди - они ведь не хуже и не лучше прежних. Зачатые под звуки коммерческих FM-радиостанций, они уже в двадцать лет способны весьма здраво судить о стоимости недвижимости и об отдыхе на средиземноморских курортах, но даже в зрелые годы искренне убеждёны, что в мире нет ничего, чем не стоило бы пожертвовать ради торжества многопартийной системы. Толковые и хваткие, однако для них славные "сикстиз" - это всего-навсего КГБ с его злодеяниями, Брежнев с маразмом, инакомыслящие со сжатыми в карманах кукишами, карточная система с блатом и распределителями, ну и, конечно же, очереди за колбасой, в ОВИР, в мавзолей, в Большой театр, в Космос, далее везде. Вообще, это неразрешимая, наверное, задача, - даже для талантливого литератора, - увлечь риэлтеров и сисадминов коллизиями той эпохи, которая присутствует в сегодняшнем дне скорбными и убогими, смиренными и непритязательными стариками. В романе эта задача решается простым, а для Стругацких где-то даже стандартным приёмом: авторские alter ego без объяснений перебрасываются в предполагаемые обстоятельства. Вот и здесь сверстники и однодумы автора из прежней советской жизни несостарившимися и полными сил десантируются в достаточно поганую нынешнюю действительность с её криминалом и демократическими выборами.

Сюжетные страсти в романе кипят как раз вокруг проблемы демвыборов. Вросшие во власть питерские бандиты озабочены избранием необходимого им "по жизни" деятеля с характерной кликухой "Интеллигент" городским головой. В связи с решением важной этой проблемы элита общества обращает внимание на одного из терминаторов, влачащего вполне советский образ жизни. Скромного астронома-наблюдателя, занимающегося своим ни богу, ни народу не нужным делом в предгорьях Северного Кавказа, вдруг навещают истинные хозяева жизни. Происходит завязка. Вначале бандюги вяло уговаривают лепилу добровольно сделать то, что от него требуется; получив отказ, прибегают к стандартным мерам устрашения: вначале изощрённо жестоко пытают, а после угрожают убить в случае неисполнения заказа в заданный срок. Всё стандартно. Нестандартен только тип личности и характер заказа. Гангстеры хотят простого: надо так изменить будущее, чтобы избрали их ставленника. Но терминатор - не герой Арни Шварценеггера, он не из будущего, а из прошлого. Из того, из советского прошлого, с его неудобьпонимаемой и душетлительной мотивацией людей. К тому же он вовсе даже и не всемогущ. Он, как бы это сказать, узко специализированный терминатор. Да, его профиль - управление будущим. Однако с этим у него свои проблемы: предел его возможностей - обеспечить хорошую астропогоду над местом, где расположена оптика, и лишь на день, когда требуется проводить наблюдения. Друзья к его прогнозам относятся несерьёзно: то в предсказании курса валюты ошибётся "до наоборот", то в политике напророчит что-нибудь, о чём после и вспоминать неудобно. Но друзьям всё всегда прощается, что же касается проблем, так ведь у каждого их полно своих. Вот, например, "Психократ" способен подчинить своей воле кого угодно, кроме любимой, но не любящей женщины. А "Лорд Винчестер", обладатель абсолютной памяти, до мельчайших подробностей помнит всякий когда-либо читаный им текст и каждый свой прожитый день, но начисто забыл все вопросы Сэнсея на важнейшем для себя экзамене. Детектор правдивости, способный различить любую неправду, по прозвищу, разумеется, "Полиграф Полиграфович", вовсе не уверен в собственной интеллектуальной честности. Чудесный "Властелин Мух" и всякой иной членистоногой твари совершенно равнодушен к людям. И это ещё не предел мизантропии в этой тёплой компании, потому что носитель страшного дара ненависти, прозванный Олгой-Хорхоем или Ядозубом, вообще никому не желает добра, в том числе, и друзьям. Такой вот неординарный народец, включающий в себя, помимо названных, также и обыкновенных суперталантливых лекарей человеческих недугов, простого великого математика, других сродственных им сапиенсов. Перебиваясь мелкими заработками, высшей жизненной ценностью они почитают дружбу себе подобных. Столкнувшись с угрозой одному, пытаются все вместе, как могут, противостоять гнусному миру. История, на самом деле, старая как этот мир.

Автор, говоря современным языком, "перепёр" на язык триллера вечные вопросы, которые не были новыми ещё во времена Екклезиаста. Хотя, "чисто по понятиям" речь в романе лишь о том, что даже "реальные мэны" с их бескрылым прагматизмом, ползучим эмпиризмом, на-всё-насеризмом и безмерно завышенной самооценкой тоже, оказывается, способны допёреть до идеи управления будущим. И тогда вдруг оказывается, что вся их реальность и крутизна, все их "стрелки" и "тёрки", "джипы" и "мерседесы", надутые щёки и бритые затылки - всё это перед лицом Вечности оказывается таким же фуфлом, как и коммунистическая байда о будущем. Собственно, именно это бессилие бандитской власти и постулируется названием романа. Данным постулатом как бы подпускается не совсем очевидная идея, что не только мир бесчеловечных иллюзий недавнего коммунистического прошлого, но также и нынешнее позорно-скотское мироустройство тоже плохо экстраполируется в будущее.

Почему? Да по кочану с кочерыжкой!

Никак не получается без некоторых достаточно отвлечённых рассуждений об этом самом будущем. Будущее, оно не есть продолжение настоящего - отсюда коллизия власти и разума. Sapienti, разумеется, sat. Иные, те, что во власти, веруют в порядок вещей и, кто меланхолически, а кто и страстно, но равно уверенно, они провидят в будущем нынешние ценности. Короче, власть искренне верит в некое незыблемое будущее, которое словно завтрашняя телепрограмма, - все сюжеты уже виданные-перевиданные: комдив Чапаев рубает белых, штандартенфюрер СС Макс Отто фон Штирлиц морочит руководителей рейха, а капитан МУРа Жеглов гоняется за московскими бандитами. Эти герои - точно будут в будущем. Потому что они - в Вечности. Вот нас в будущем может не быть. Почему? Ну, например, потому что те, прописанные в Вечности, не принимают и не примут ценности периода первичного накопления. Вот ведь и в нашем сознании так: античный Рим в нём есть, а Тёмных веков как бы и нет, мы о них лишь что-то припоминаем в связи с чумой и религиозным фанатизмом.

Тут ведь фишка в чём? Нет никаких гарантий, что абсолютизируемые святыни дня сегодняшнего, например, "наше всё" - выборная демократия, не станут темой глумливой насмешки будущих поколений. Да, конечно, знаем-знаем - бессмертное от сэра Винстона Чёрчилля: "Демократия - наихудшая форма правления, если не считать всех остальных". Как бы, по типу, ценность из разряда вечных. Как там у классика, "икорка, понимаю".

Да ладно бы уж про вечные ценности, а также полные и окончательные победы, чай, не первый социальный строй в отдельно взятой стране переживаем. Давайте-ка лучше о том, как мы, нынешние, воспринимаем, например, партбилеты, комсомольские обряды и прочие интерфейсы между властью и вверенным ей народом в относительно недавние времена. Как? Да в лучшем случае смешливо-снисходительно, но без интереса и почтения. Ибо те фетиши, за которые хоть и заплачено было сполна молодыми жизнями, оказались неистинными и достойными сожаления. Воссияли истины вечные. - Демократия… ещё в античности … во всех цивилизованных странах … нет альтернативы и т.д. Всё правильно. Альтернативы у нас в стране вечно ничему нет: раньше кричали, что социализму типа нет альтернативы, теперь вот демократии - это как раз понятно, такой градус самосознания у народных масс есть первейшая забота власти, чтоб "нет альтернативы", "ни шагу назад", "шаг вправо, шаг влево - побег".

Веровали в коммунизм? Уверуйте теперь в демократию!

Всякая власть, она ведь, как известно, от бога. И в данном контексте, совершенно неважно, от какого именно бога - от врытого ли в землю идола с вымазанными кровью деревянными губами, от усатого генералиссимуса на трибуне мавзолея или, к примеру, от отца небесного. Здесь существенны два момента: во-первых, власть - это синоним веры, а во-вторых, разум - вот уж он-то совершенно точно не от бога. Разум, он, если угодно, сам бог. И ещё много чего сверх этой, несомненно, важной ролевой функции.

Вера и власть - отождествление понятий претерпело эволюцию. До начала осевого времени оно было инстинктивным. От зарождения государственности и вплоть до первой промышленной революции оно было принудительным: за чистотой веры следили такие серьёзные организации, как Святейшая Инквизиция и родственные ей структуры в других конфессиях. Зарождение капиталистического способа производства, а также буржуазной демократии повлекло Реформацию, в результате которой результирующий вектор веры сместился с богочеловека и, соответственно, с его земной инкарнации, являющейся той или иной формулой власти, на коллективные ценности и трудовую этику. Нельзя сказать, что в Новейшей истории вера совсем утратила принудительный характер: власть весьма пристально интересуется тем, разделяете ли Вы общечеловеческие ценности, веруете ли в демократию, свободные выборы, всякие прочие liberal value. Прекрасный рассказ классика британской литературы Джона Уиндема под названием "Ставка на веру" - как раз об олицетворении веры и власти. Оказавшись волей обстоятельств в Аду и столкнувшись там с хамством персонала, герой рассказа, физик, восстаёт против тамошних порядков, а затем по профессиональной привычке учёного ставить под сомнение всё наблюдаемое, вдруг произносит оказавшуюся заклинанием фразу "Я В ЭТО НЕ ВЕРЮ". Заклинание вызывает лавинообразный процесс разрушения Ада. Спасшиеся возвращаются в Лондон. Однако среди вызволенных из Ада оказывается консервативный джентльмен, которому нигилизм физика пришёлся не по душе. Он решает проследить за опасным разрушителем устоев и, заметив, что тот направляется к Банку Англии, направляется следом. И стоило лишь это учёному уставить свой сомневающийся взгляд на святыню британской государственности и начать произнесение формулы неверия, как сторонник либеральных ценностей столкнул его под колёса мчавшего мимо даблдеккера. Вера и государственные устои были спасены.

Основатель науки о разуме, Иван Петрович Павлов, один из тех немногих русских, что были удостоены "нобеля" не за политику, а за вклад в дело разума, большевистского богоборчества, категорически не принимал. Трезвомыслящий атеист, он полагал утешение страждущих той важнейшей функцией, на которую способна только вера - альтернатива Разуму. Вера утешает, умножение знания умножает печаль. Потому-то и нет такой власти, которая бы рискнула начертать на своих знамёнах или деньгах что-нибудь насчёт знания. Стилизованное изображение циркуля, как символа знания и точных наук, присутствовало на государственном флаге ГДР, но, спросим себя, где теперь данное государство?

Да-с, знание. Оно, хоть и несомненная сила - по лорд-канцлеру Фрэнсису Бэкону, но оно же, - согласно царю Екклезиасту, - ещё ведь и неоспоримый источник печали.

Однако печалься, не печалься, будущее неизбежно наступает с каждым рассветом. На всех, кто не успел отскочить. И потому любая, самая говённая власть, интересующаяся исключительно самосохранением, вынуждена идти на пагубный контакт с умножителями печали. Рассеянно бормоча слова утешения безвинным жертвам наступления будущего, власть от бога жадно внимает безбожным идеям опасных безумцев, которых она к тому ж сама вынуждена и разводить - на собственную, как правило, погибель. Впрочем, кончина одной власти нисколько не учит народ, который быстро утешается, обретя власть новую и тоже, разумеется, от бога.

Власть, являющаяся естественным врагом самой идеи познания, но существующая до поры исключительно благодаря прогрессу науки, - не парадокс ли? Отнюдь, это самая что ни есть стандартная модель, известная как "хищник-жертва".

В романе хищники и жертвы тщательно разведены по непересекающимся классам. Криминальная российская власть, криминальный же, за неимением всякого иного, бизнес, просто бандиты - это, понятное дело, популяция хищников. Носители разумного начала в романе, по законам жанра, иррациональны, разобщены и безнадёжно идеалистичны. Они, само собой, составляют популяцию жертв. К тому же, как водится, круг их узок и страшно далеки они от среднего класса, а равно от любого иного класса или сословия, выделяемого по критерию достатка, ибо то единственное, что их хоть как-то объединяет, - это талант, категория отнюдь не классовая. Рождаемость в популяции талантов, обеспечивает некий "инженер человеческих душ" - Сэнсей, гений педагогики, сам обязанный появлением на свет секретным генетическим экспериментам, проводившимся в оные ещё времена некой зловеще-загадочной, как ей и положено быть, спецслужбой (соответствующую сюжетную идею см. у Стивена Кинга в романе "Воспламеняющая взглядом"). Смертность талантов естественным образом обеспечивает сама матушка-жизнь. Просто невозможно удержаться от прямого цитирования: "Он [Сэнсей - В.Б.] плодит их десятками ежегодно и никак не поймёт (или не хочет поверить?), что жизнь идёт следом, как свинья за худым возом, и подбирает, перемалывает их всех своими погаными челюстями: дробит, мельчит, ломает, корёжит, покупает, убивает". Кроме естественной рождаемости и смертности жертвы, в модели "хищник-жертва" положено иметь такие же точно характеристики и для хищника. Но их нет. Зло как таковое не интересует писателя, оно представлено фигурами метафорическими, инфернальными и совершенно условными. Вернее, безусловными. Чья индивидуальность абсолютно непринципиальна, а самый факт существования неизбежен. Иными словами, зло ненаказуемо и неискоренимо, оно рождается из ничего и свободно превращается из одной формы в другую, не затрачивая никаких усилий и не неся потерь. Что ж, таково нормальное для России фаталистическое отношение к любой власти, как к некой данности, обязательному злу, року. Тут ведь дело в чём? Власть российская сама во все времена и эпохи демонстрировала ровно то же, совершенно симметричное отношение к носителям разума - как к ядовитым обитателям серпентария, обойтись без которых, увы, никак не удаётся. Вот отсюда и укоренённое властью в общественном сознании глубинное недоверие всех сословий к интеллигенции, включая её самоё. Отсюда и роман о бессилии власти, в одночасье лишившейся интеллектуальной и моральной поддержки разумных. По единственной причине - законы охоты хищника слишком примитивны. Но будущего не учитывают только обречённые на вымирание - ровно это и утверждает модель, ровно о том же, не сговариваясь, излагали в своих трудах Г.Х. Попов и А.И. Солженицын. Профессор Попов и матёрый диссидент Солженицын, ныне академик РАН, анализируя периоды, соответственно, демонтажа крепостнической системы и горбачёвской "перестройки", в один голос утверждали, что изо всех возможных сценариев, власть выбирала наихудший, а единственным мотивом выбора служила жадность, стремление получить всё и сразу.

Роман - почти готовая математическая модель и, в то же самое время, притча? Отставив на какое-то время модель, обсудим притчу.

"Умышленный город Санкт-Петербург" присутствует в романе декабрьским своим ленинградским, лишь на большого любителя, погодно-климатическим шармом: слякоть, туман, сеющий дождичек, ранние сумерки. Время - канун дня тезоименитства небесного покровителя города, Св. Александра Невского. Также обыкновенен город в романе своей тайной и аномальной концентрацией всевозможных талантов. Такая уж сложилась литературная традиция в России, - стране, мягко говоря, не лишённой избытка одарённых людей, - выносить в Питер сюжетные перипетии мистически окрашенных произведений. И даже сочинитель Гоголь, Николай Васильевич, не был в сём первым. Мистика романа, однако, вполне физична и где-то даже детерминистична. В неожиданном сюжетном витке вдруг угадывается принцип сохранения.

Обеспокоенные вторжением бандитской власти в их мирок, впрочем, уже далеко не первым и почти что привычным, терминаторы собираются на вече. Их "силовики", те, кто по характеру дара способны ответить ударом на удар, собирают информацию об уязвимости самого "заказчика". Импровизируются возможные контрмеры, нейтрализующие угрозу со стороны "заказчика", продумывается план, как заставить его изменить свои намерения. И вдруг - нечаянная удача: жертва властно-бандитского политического рэкета, терминатор Вадим по прозвищу "Резалтинг-форс" вдруг обнаруживает, что непонятным образом, но он всё-таки смог изменить будущее - ровно в том смысле, как от него требовалось. То ли непереносимый ужас смерти мобилизовал его дар, то ли, быть может, сработал какой-то "форс-мажор", однако он ощутил: будущее изменилось, и в этом изменившемся будущем у бандитского ставленника уже больше нет политического соперника, тот вдруг куда-то исчез. Осторожное ликование среди странного народца. И вот проходит предварительная информация от заплечных дел мастеров выборных технологий: по данным своих exit polls глебо-павловские лиходеи подсчитали, что "Интеллигент" побеждает "Генерала" уже в первом туре, притом, что называется, "за явным преимуществом". Немедленно является с обещанным вознаграждением глава гангстерского синдиката Санкт-Петербурга, который в жизни оказывается не лишённым приятности молодым человеком со своими в чём-то даже трогательными мелкими слабостями. В это время побеждающий избранник решает, что настала, наконец, пора оповестить электорат. Кульминация. Торжествующий кандидат от нерушимого блока власти и гангстеров выходит на крыльцо избирательного штаба и заводит речь. Народ, по обыкновению, безмолвствует. И тут в разгар митинга терминатор "Ядозуб", даже не подозревающий ни о каких там выборах, вдруг чрезвычайно эффектно убивает "Интеллигента" - нипочему, просто так, под влиянием необъяснимо накатившей ненависти к человеку, размахивающему руками с крыльца. Изменённое было будущее, качнувшись, воротилось на прежнюю траекторию - "история возобновила теченье своё".

Ну, что сказать? По форме напоминает притчу о свидании в Самарре. Но вообще, конечно, первое, что приходит на ум, - всё это уже было у Стругацких. Эта их идея представлялась тогда ошеломляюще свежей: Мироздание антропоморфно, но оно притом ещё и гомеостатично, а потому реагирует на игры Разума тем, что ликвидирует попытки нарушить глобальное равновесие, исходящие от отдельного человека. Нет, в этом было "что-то особенного"!

Повесть "За миллиард лет до конца света" вышла в журнальном варианте в 1976-м году, а Нобелевскую лекцию об устойчивости неравновесия, как факторе возникновения и самоорганизации структур, Илья Пригожин прочитал лишь только в 1977-м. Базовые идеи синергетики и самоорганизующейся Вселенной - в художественном тексте, ещё до того, как они овладели умами профессионалов науки и увенчаны "нобелем", - это было круто! Сама повесть, впрочем, хитом не стала, она малопопулярна и сейчас, хотя практически не утратила ценности замысла и по сию пору. Что само по себе большая редкость для жанра. И вот римейк идеи. И всё-таки он ниже, этот текст, хотя, почти наверное, будет раскручен, возможно, даже экранизирован. То есть, на самом-то деле, он хорош и даже очень хорош. Для новых людей с их менталитетами-харизмами - современной продвинутой аудитории.

Парадокс, блин!? Да нет же, только, блин, кажущийся!

Аналогия: недавно журналист Дмитрий Быков виртуозно оскорбительно похвалил роман Татьяны Толстой "Кысь", назвав его "Улиткой на склоне" для бедных (Sic!); тогда и роман С. Витицкого "Бессильные мира сего" - это "За миллиард лет до конца света" для той же самой категории нуждающихся. Надо думать, что Быков тоже имел в виду вовсе не тех, кто роется в помойках и ночует по подвалам. Впрочем, настаивать на субъективной своей оценке не станем, тем более что для teenager'ов и manager'ов текст в самый раз.

Самое время вернуться к брошенной, было, модели "хищник-жертва", неявно, но ощутимо присутствующей в романе. Чтобы быть в будущем, власть должна питаться. Она жрёт не только носителей Разума, столь же охотно свинья власти пожирает и собственных поросят - бандюков всех разновидностей - как официально состоящих у неё на службе, так и, выражаясь журналистским штампом, "участников незаконных бандформирований". В терминах модели власть - это "суперхищник". Модель "суперхищник-хищник-жертва" в социальных приложениях изучена просто классически. Достаточно сослаться на модель "династического цикла", которая прекрасно описывает цикличность взаимоотношений императорской власти, бандитов и крестьян в Китае на протяжении почти трёх тысяч лет истории правящих династий великой страны с тщательно законспектированной историей. Модель эта, - что и говорить, - отвратительна. Она утверждает, что период кульминации, зенит, когда все гайки в государстве закручены до отказа, избыток сановников и бандитов отправлен в гулаг строить каналы и стратегические дороги, а производитель производит продукт, перевыполняя все встречные и поперечные планы, - недолговечен, и непременно сменяется вначале "оттепелью", когда никто ничего не делает толком, а после периодом, когда устанавливается власть "по понятиям", - надир, нижняя точка властного цикла. Эта точка соответствует моменту, когда "мандат небес" переходит к новой династии, а колесо истории начинает наматывать кишки населения на новый династический цикл в сторону постепенного подкручивания всех государственных гаек. Перефразируя сэра Винстона, об этой модели можно было бы сказать, что она омерзительнее всех возможных объяснений исторического процесса за исключением, разве что, самой Истории. Интересно, что сама по себе форма устройства властных интерфейсов - тоталитаризм или демократия - никак в модели не отражается, хотя данная "объяснялка" весьма недурственно предсказывает те судороги властных структур, которых не избегнул ни один сколь-нибудь продолжительно существовавший в Истории режим.

Вы просите выводов? Их есть. Первое: важнее всего, чтоб воспроизводился ресурс Разумных, - не одних лишь только расторопных приказчиков, быстрых разумом лоеров, крепкотелых охранников и длинноногих переводчиц, но физиков, химиков и математиков тоже, а бандитов и власть народ выдвинет quantum satis. И второе: в романе - сумерки власти, она выглядит неразличимо-неотделимой от преступного сообщества, - надоевшая за годы демократии тема "проникновения криминала во власть". Но модель оставляет нам надежду: сколь бы не казалось тотальным текущее господство криминалитета, разделение ролей в модели однажды начнёт себя оказывать, и с какого-то момента "суперхищник" власти, совершенно не важно, какого окраса, - демократического или иного, - станет с растущим аппетитом пожирать и "хищника" тоже. Хотя до того может произойти нечто…

- А оно нам всё это надо? Ну, блин, вааще! Чё, без наворотов нельзя было?

Вопрос заточен правильно, ответим по существу. Гг. массажисты и программисты, косметологи и маркетологи, провайдеры и андеррайдеры, визажисты и колумнисты, бои и фремды, геи и гои, бебиситеры и мазафакеры! Дамы и господа! Если вы дочитали данный текст аж до настоящего абзаца, немедленно бросьте читать дальше. Текст не только вам не полезен, но может нанести вред вашей ауре, способствовать закрытию верхних и нижних чакр, также он снижает благодать в организме и препятствует созданию заслуг.

Впрочем, можете и дочитать, если хотите, тут досказать осталось совсем немного.

В финале романа оптимистически прослеживается ожидание наступления темноты, той, что гуще всего перед рассветом. Да и декабрь в романе уж, в общем-то, на переломе. Довольные одержанной, как им казалось, победой, терминаторы не предвидят опасности. Собственно, о ней вроде бы ничто и не говорит, кроме внезапного прозрения Сэнсея, с его заключительными словами в финале: "Совершенно нет времени".

Что ж, он прав: по логике подразумеваемой модели они все обречены - свободе, а, скорее всего, и жизни большинства из них, придёт конец. Но бездумная утилизация этих социальных ферментов сделает невозможным и существование социального организма в целом. И потому торопится Сэнсей. Он знает: придётся восстанавливать всё сначала. Все, чьи таланты он до сих пор выявлял и пестовал, будут в одночасье пожраны Молохом, да и сам он, хоть и наделён долгожительством, не бесконечен. Надежда - в том мальчонке, что приводили к нему на тестирование буквально на днях. Он явный гений, этот мальчик. И его уникальность исключительно редкой природы - это будущий Учитель, Сэнсей. Пусть привели его гангстеры, почуявшие запах чуда, - одномерные люди, они могут думать что угодно о своей власти над Природой, неважно. Важно, чтоб было, кому учить, ведь талант есть в каждом человеке и значит, когда Время в очередной раз остановится, то будет, кому запустить его вновь. Лишь бы успеть сохранить, потому что совершенно нет Времени.

А дальше… Дальше всё закрутится снова. "Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под Солнцем. Бывает нечто, о чём говорят: "смотри, вот это новое"; но это было уже в веках, бывших прежде нас. Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после." [Ек.1:9-11]

См. также дополнительные материалы по данному произведению:

Интервью автора романа газете "Комсомольская правда" Борис Стругацкий: Свинья жизни прожорлива и равнодушна

Другие рецензии:
Игорь Крейн Знакомимся:С. Витицкий "Бессильные мира сего" 
С. Гедройц С. Витицкий "Бессильные мира сего" 
Андрей Немзер"Всё проще. Борис Стругацкий опубликовал новый роман"