БЕЗ НАМОРДНИКА

[быль]

Он не ел три дня, и это оказалось нетрудно. Достаточно забыть то время, когда аппетит доставлял удовольствие, а такого не случалось в последние дни, точно. Память близорука. Но все-таки, живя у людей, он научился многому, и, кажется, прожил бы и без аппетита, потому что мог думать. Вместо ясных звуков леса он привык слушать беспорядочную людскую речь и научился ее понимать. Как понимать - не важно, каждый понимает по-своему. Свое новое имя ему понравилось – Кеша. При первом “ке” когти впиваются в толстую кору мясистого ствола и потом тихо – “ша” - немного вдоль нее скользят. Если кто-то говорит, что медвежат надо учить карабкаться по деревьям, как птенцов летать, не верьте, они умеют это делать с рождения.

Жил он в городе, и иногда казалось, что смирился, но деревья напоминали о лесе, и тогда пропадал аппетит. Особенно летом. Вчера был дождь, и остатки его испаряла теплая июньская земля так же, как на лесной опушке.

Но большой город - это не лес, скорее море, океан, Громкий океан.

Он привык в нем ко многому, только не к табачному дыму и не к другим медвежатам, тонконогим и некосолапым, без намордника. К ним ему не давало привыкнуть чувство справедливости – щенки были похожи на него, но пользовались привилегиями. Еще раздражал звон металлических кружков, который означал, что он не хочет того, что хотят от него, но его будут теребить и требовать, пока не добьются, однажды даже засунули сигарету в намордник.

Монеты звонят по справедливости.

Он давно понял, что в истоке несправедливости – глупость или лень, иногда привычка. Зло легко делать по привычке.

Люди едят трижды в день, а когда не едят, то жуют, курят или плюются, и тогда он не знает, куда себя деть, потому что негде укрыться и некуда залезть. Остается царапать низкую чугунную решетку. Почти все дни он проводил у этой черной решетки рядом с Петром, так зовут большой камень.

От недостатка еды он стал больше спать. В этом было одно преимущество – его подолгу оставляли в покое, наверное, хозяева сами устали.

Однажды утром хозяева долго кричали и спорили в доме, такое случалось чаще в последнее время. Потом ушли, один за другим громко хлопнув дверью. Он подумал с облегчением, что про него забыли, но вскоре хозяйка вернулась и потащила его на работу к Петру. Была она, однако, рассеяна и забыла надеть ему намордник, а, остановившись у дежурной решетки, наспех привязала его поводок, слабо закрепив. Сама села на край тротуара в стороне и стала непрерывно курить, уставившись в асфальт перед собой.

Он попробовал отойти в сторону от двух дозволенных ему шагов, и – привязь поддалась, тихо соскользнула на землю.

Было пасмурно. Серые как Петр тучи висели низко и грозно, площадь была малолюдна. За раскладным столиком на посту сидела наседка (он откуда-то вспомнил это слово, может, перепутал с соседкой) и громко повторяла во влажный воздух чугунное как решетка приглашение прогуляться по Неве. Редкие прохожие поворачивали в ее сторону головы, то ли с апатией, то ли с непониманием, зачем, – экскурсия по Неве им казалась хмурой как небо и воды и совсем не привлекала. Тогда наседка откладывала микрофон в сторону и из стоящей у ее ног хозяйственной сумочки доставала бутерброд с докторской колбасой, сдвигала промасленную салфетку и откусывала его в том месте, где остановилась в прошлый раз. Бутерброд был большой, и она набивала рот до отказа, одновременно что-то теребя свободной рукой деньги, билеты, бумажки, потом заворачивала в салфетку и аккуратно опускала в сумочку.

Вот и сейчас она потянулась привычным движением к колбасе, рука на секунду остановилась, пальцы задвигались быстрее и хаотичнее, но – бутерброда так и не обнаружили. От пальцев лицу наседки сначала передалось удивление, потом досада, почти гнев, потом снова удивление, но уже примирительное - наверное, и не заметила как съела. “Нужно же, склероз”, пробормотала она с извиняющейся улыбкой.

Кеша тем временем доканчивал последнюю корку. Сначала он не спешил, но, начав есть, вдруг почувствовал, как голоден, и поглотил хлеб с колбасой в один миг. Он пристроился за кустом, куда оттащил добычу. Почему он так сделал, он сам толком не понимал, как пока и не осознавал свою неожиданную свободу, но уже не хотел ее потерять.

Он стал медленно двигаться вдоль кустов. Поводок мешал, цеплялся за ветки, и его пришлось перекусить. Даже если бы он и привлек чье-то внимание, то ненадолго – обычный щенок в ошейнике, скоро найдет хозяина.

Сначала Кеша осторожно по периметру обошел Сенатскую Площадь – инстинкт отговаривал его двигаться к центру города, и теперь он оказался на противоположной юго-западной стороне. По пути он подкрепился половинкой еще не растаявшего мороженого в вафельном стаканчике, брошенного кем-то небрежно мимо урны. Проходя под деревьями, Кеша страдал: так хотелось на них забраться, но что-то подсказывало ему не останавливаться.

Научившись понимать человеческую речь, он понемногу стал различать в себе волю, и она придавала ему силы.

Он брел в сторону Коломны, пристраиваясь сзади то к одним прохожим, то к другим. Вскоре он почувствовал, что неожиданно подуло сосной. Перед ним шли двое, лохматый господин, без определенного запаха, и его спутница, как будто только что вышедшая из соснового бора, пропитавшего своей свежестью ее одежду и гладкие темные волосы. Если бы Кеше была дарована способность – раз в жизни – улыбнуться, то он сделал бы это именно сейчас.

Почему его тянуло к людям, не к толпе, но к отдельным людям, он не мог себе объяснить. Возможно, человеческая речь расставила загадки-ловушки, и он в них попался. Его манили какие-то мнимые цели и осмысленные” действия, пересилив инстинкт, который предупреждал его, что до добра это не доведет. Он вкусил, попался на удочку несовершенства.

Человечность и есть мера несовершенства, и он чувствовал, что стал странным образом к ней причастен. Люди мучаются, чтобы прожить. Дело не только в смертности – жители леса бессмертны ибо не несут знания о смерти, – но в осознании всего, связанного с человеком в жизни. Кажется, что сознание изначально рождено для невозможной задачи самопознания, и поэтому бьется в схватках бессилия – ничего иного ему делать не предусмотрено. Остается строить свой, каждый раз новый мир – кривой и непредсказуемый.

Но сейчас эти двое находились от кривого мира в стороне. Они не курили, не держались за руки, разговаривали спокойно и независимо. В этом громком городе люди говорят странно – полукриком-полуплачем, как будто в возмущении или в обиде друг на друга. Как будто вся жизнь состоит из наступающих попеременно состояний обиды и возмущения. Для них, наверное, это признак заботы.

Хорошо, что эти двое не озабочены. Идти рядом с ними было легко и радостно, но вскоре лохматый обернулся и хотел заговорить с Кешей. Тот был в смущении : он не знал, чем это может кончиться. Поэтому он сделал вид, что не обратил внимания, и отошел в сторону.

Двое тем временем скрылись в кафе. Кеша прошел несколько раз мимо дверей сквозь облако приятных запахов. Потом ему показалось, что на него пристально смотрят, он почувствовал близкую опасность. В руках одного прохожего был поводок, который в беспокойстве тянул большой черный пес – он рычал в Кешину сторону. Кеша подождал еще минуту у дверей, с досадой отошел на Конногвардейский бульвар и побрел за бормочущим стариком.

Скорость хотьбы этого человека и частые остановки у мусорных баков были подходящими, а главное, старик не обращал на Кешу внимания и не излучал сигаретный запах. Удручало только, что из прерывающихся монологов компаньона Кеша не мог ничего понять, но через полчаса старик свернул на узкую улицу, потом во двор. Кеша бросил в том направлении взгляд и обрадовался – в замкнутом безжизненном пространстве двора росло дерево, прямо из асфальта. На него можно было залезть – вокруг, кроме старика, не было ни души. Кеша осторожно ступил в лужу темной подворотни, и вдруг на него дохнул теплом хищного мотора огромный железный зверь – навстречу из узкой арки выезжала машина. Кеша отпрыгнул к выходу, от шипения колес его затошнило – он прижался к стене дома.

До сих пор ему удавалось держаться в стороне от совершенных железных монстров.

Зажатый между улицей и дворами, убегая сам не зная куда, Кеша все-таки умудрился найти островок жизни – маленький парк с детской площадкой и несколькими скамейками. Он повалился под скамейку и моментально заснул.

Проснулся Кеша от неприятного щекотания в носу и странного запаха, перебивающего табачный. Вокруг него стояли трое мальчишек и смеялись. Три головы, сдвинутые вместе, были похожи на светофор: волосы одного парня были красные, другого желтые, а третьего зеленые. От балончика в руках зеленоволосового и исходил этот дурманящий нелесной запах. Под общий смех парень брызнул аэрозолью еще раз, “что, Мишка, нравится?”, прямо в его морду. Вся спина Кеши была уже зеленая, но он про это не знал. Думать не пришлось – тонкая торчащая из шорт нога находилась в нескольких сантиметрах. Кеша вскочил и впился зубами в упругое тело.

Он ощутил вкус крови как чего-то родного, чего ему не хватало. Одновременно почувствовал нечто похожее на стыд, может быть, то было внутреннее предупреждение об опасности. Очень хотелось укусить снова, глубже, собрать все силы и вырвать кусок свежего мяса, но пронзительный крик оглушил его, и он на минуту замешкался. Крик ослабел, перешел в полустон-полувой, но в ушах звенело по-прежнему громко. Секунды парализованного состояния как будто высосали из Кеши накопившиеся за утро силы. Он бросился бежать без оглядки, повинуясь уже чьей-то чужой воле.

Город остывал от суетного дня. Ветер разогнал тучи, и выглянуло низкое усталое солнце. На тротуаре обозначились длинные тени прохожих.

Мысль импульсами возвращалась к Кеше, и, если бы он мог ясно и точно сформулировать свою цель, то она звучала бы просто – достичь леса. Но эта цель лежала очень глубоко. Он не видел леса поблизости и уже не знал, существует ли он вообще, возможно, город его поглотил, застелил асфальтом и пылью. Поэтому стремление к лесу сократилось до конкретной и достижимой формы - залезть на дерево.

Только он вспомнил о дереве, как снова различил знакомый сосновый запах. Он не мог ошибиться – невдалеке от него шагали та же девушка с гладкими темными волосами и лохматый парень. Только на этот раз они, казалось, были больше поглощены друг другом, чем во время первой встречи, и поэтому не замечали его. Маленький зеленый медвежонок преследовал их больше получаса как тень. Сам он не отбрасывал тени, потому что не было сил. Несмотря на слабость, Кеша готов был прошагать так всю ночь. Он чувствовал себя счастливым и беззаботным, но - только до тех пор, пока попутная машина, в которую неожиданно сели его спутники, не увезла их быстрее, чем он мог понять, что произошло.

....

Начинало темнеть, зажгли уличные фонари.

Кеша не заметил, как вышел к мосту Лейтенанта Шмидта. За день в открытом городе-океане он закалился, и машины уже не казались ему такими страшными, он стал различать лица людей за стеклом этих живых, но непонятных ему зверей.

Он стоял у светофора и вглядывался в водителей и пассажиров в надежде вернуть своих знакомых. Вдруг ему показалось, что мелькнула знакомая голова с разбросанными до плеч волосами, а рядом с ней был тот самый профиль, от которого пахло сосной. Он увидел ее в машине в дальнем ряду и бросился наперерез. Две машины загудели, ему срочно надо было куда-нибудь исчезнуть, но в растерянности он не знал в какую сторону. Еще несколько машин поддержали пронзительный гул, и Кеша совсем потерял голову. Казалось, что все гудки и фары слились в одно громадное чудовище, во все-поглощающую стихию, с которой бесполезно спорить. На секунду он ей подчинился, застыл, но тут его взгляд выхватил – из всего звенящего-горящего вокруг беспорядка дерево. Совсем близко, идеально ровный голый ствол на противоположной стороне дороги, напротив него. Он бросился к дереву, рассекая хаос магистрали, и стал карабкаться. Сначала не понял, что происходит – его когти не впивались в кору, но беспомощно скользили по поверхности ствола, гладкого и холодного как камень. Теряя себя, он не прекращал отчаянных попыток - “не-ке-ша”, стучало в его мозгу. Наконец, зацепившись за небольшую неровность, он на несколько секунд повис в метре от земли.

...

Фонарь возвышался мрачным сторожем на обочине дороги, лампочка перегорела несколько дней назад. Удар машины был не сильным, и массивный столб лишь слегка качнулся от недоумения. Он отделался царапинами от когтей, зубов и чужого металла. Мог бы удивиться побольше – зеленый медвежонок рухнул на капот зеленой машины, ехавшей на зеленый свет и вдруг потерявшей контроль – ох, эти люди, все, что они умеют, это превращать гармонию в хаос. Но на дежурстве не до рассуждений.

Его Черное Металлическое Величество продолжало охранять белую ночь.