СТРАННАЯ ЖИЗНЬ Д. ШОСТАКОВИЧА

17-05-2004

После "Москвы-Петушков" Веничка Ерофеев стал писать роман "Дмитрий Шостакович". В тот момент, когда все ожидали публикации в самиздате, автор объявил, что рукопись утеряна - украдена в электричке вместе с авоськой, в которой лежали две бутылки вермута. После смерти Ерофеева в печати тем не менее появились главы романа, но они выглядят чистой воды мистификацией. Мистифицировал читателей, видимо, и сам Ерофеев, не написавший, скорее всего, о Дмитрии Дмитриевиче (Д. Д.) ни строчки. Но в жесте его масса смыслов.

Что такое Шостакович? Можно ли его понять, объять и описать? Запад в свое время впал в глубокую депрессию, не поверив, что возможен такой композитор в таком Советском Союзе. Его музыка столь многим помогала выжить физически и в то же время его статус обязывал к таким поступкам, что голова просто отказывалась понимать происходящее.

Поклонники готовы к радикальной защите: "Шостакович - жертва и глашатай непоправимой трагедии. Рука не должна еще подниматься писать о нем, потому что до этого сгустка боли пока страшно дотрагиваться. Можно только преклонить колени перед честностью гения, сумевшего излить в нотах громадность и тяжесть испытаний, выпавших на долю его народа, - пишет филолог и мемуарист Валентина Чемберджи. - Как через Баха (не забудем, что "бах" - "ручей" по-немецки) Бог разговаривал с людьми обо всем на свете, так через Шостаковича Он говорил с ними о страшном, безумном, направленном на уничтожение человеческой души. Грех поминать его имя всуе и судить о нем, как сейчас это модно делать".

Но и молчать о Шостаковиче невозможно.

Золотой век, или На лезвии бритвы

Как рождаются гении, непонятно. Набор случайностей и "сора" в их биографиях поражает воображение.

Д.ШостаковичМолоденький тапер в синематографе "Светлая лента" (ныне "Баррикада"), один из десятка в петроградских кинотеатрах начала 20-х, заболевает туберкулезом лимфатических желез. Ректор Консерватории Глазунов прилагает массу усилий, чтобы отправить тапера после операции на лечение в Крым. Говорят, настойчивость Глазунова спасла жизнь 17-летнему Шостаковичу.

Сам он впоследствии не раз сыграет столь же решительную роль в чужих судьбах. Но пока что на дворе 20-е, и буйство молодой композиторской фантазии не знает границ.

Шостакович, собственно, еще на распутье: он выбирает между стезей пианиста и композитора. Его исполнительские успехи очевидны: лишь из-за стечения обстоятельств на Шопеновском конкурсе в Варшаве он получает в 1927 году не премию, а диплом. Но сочинительство берет верх над интерпретаторством. К 28 годам Шостакович создает произведения, способные завершить иную биографию, - от оперы "Нос" и трех симфоний до балетов "Золотой век" и "Болт". На выставке в Филармонии его бюст стоит в одном ряду с бюстами Моцарта и Бетховена, почти как классика его включают в разные жюри.

Ироничное мышление Шостаковича, его насмешливость и даже ерничество сполна проявлялись в музыке 20-х - середины 30-х, насыщенной цитатами и аллюзиями, которые может позволить себе абсолютно свободный человек.

Здесь самое время начать описывать милые черты в характере Д. Д. Например, как крупнейший композитор эпохи выбегает к гостям в фартуке, поскольку варит детям кашку, или дарит любимой пальто, а затем приходит за ним утром: оно мне нужнее! Или рассказать о его житейской неприспособленности, доходившей до нелепого. Так, он вернул государству дачу, подаренную Сталиным, а на одолженные у Хачатуряна деньги купил дом у генеральской вдовы в Жуковке. (Арам Ильич был в шоке: мы что, все теперь должны возвращать даренное?) Ближе к старости один из богатейших, по идее, композиторов мира захотел купить импортный автомобиль. Д. Д. запретили потратить его же валюту: а советские машины чем вам плохи?

Но что-то мешает такому бытовому повороту сюжета. Когда в 36-м газеты в Киеве встречают его статьей "К нам приехал враг народа Шостакович" и на протяжении многих месяцев он ставит у кровати на ночь чемоданчик с вещами, приходится говорить об ином. Для своего любимца судьбе было бы логичнее избрать другую родину. Судьба же предпочла Россию.

Ножницы эпохи - то немногое, что не зависит от человека, на что он не способен повлиять при рождении и с чем вынужден считаться на протяжении всей жизни. Шостакович очень не любил людей, делавших вид, что ножниц нет вовсе. Пикассо он называл "сволочью". Без всякого принуждения, живя в свободной стране, тот флиртовал с коммунистами во времена, когда его коллег в СССР откровенно гнобили. Д. Д. восхищался творчеством Стравинского, но презирал Стравинского-человека, равнодушного к страданиям других.

Как ни странно это выглядит сегодня, в искусстве 30-х оставались области, где сталинская паранойя проявляла себя не столь кроваво, как в литературе или театре. По сравнению с другими творческими союзами репрессии вроде бы коснулись Союза композиторов в наименьшей степени.

Но партия не забывала музыкантов. Мелодии стали символом новой эпохи: марши и песни не только помогали строить и жить, но оказывались той эстетикой, что скрепляла страну крепче решений съездов. Звуковое кино - главная площадка музыкальной пропаганды, и Шостакович, разделивший успех "Трилогии о Максиме", "Волочаевских дней" и "Человека с ружьем", оказывается здесь далеко не последним автором. Впрочем, и это ни от чего не спасало.

Сталин посмотрел "Леди Макбет Мценского уезда" лишь в январе 1936 года в Большом. К этому времени опера два года с успехом шла в Ленинграде, в Музыкальном театре в столице ее режиссировал Немирович-Данченко, ставили ее и по миру, в том числе в Америке. Нельзя сказать, что "Леди Макбет" нравилась всем. Стравинский ее сильно недолюбливал: "В 'Леди Макбет' отвратительное либретто, музыкальный дух этого произведения направлен в прошлое, а музыка идет от Мусоргского". И Рихтер позднее недоброжелательно отзывался о "Леди", тем не менее в 30-е именно в Шостаковиче видели главную надежду советской оперы. Но анонимная статья "Сумбур вместо музыки" в "Правде" 28 января 1936 года (писал ее вроде бы Давид Заславский, известный позднее гонениями на Зощенко и Ахматову) была на редкость плоской и агрессивной: "Композитор, видимо, не поставил перед собой задачи прислушаться к тому, чего ждет, чего ищет в музыке советская аудитория. Он словно нарочно зашифровал свою музыку, перепутал все звучания в ней так, чтобы дошла его музыка до потерявших здоровый вкус эстетов-формалистов. Он прошел мимо требований советской культуры изгнать грубость и дикость из всех углов советского быта". Больше Д. Д. опер не писал.

На фоне арестов друзей, исчезновения партчиновников и военных (Шостакович был дружен с Тухачевским) собственная его судьба выглядела ясной. Арест казался неминуемым. Не удивительна нервозность Д. Д., о которой напишут многие мемуаристы. От него словно исходила какая-то пульсирующая сила внутреннего отторжения, мешавшая приблизиться к нему даже физически. С годами прибавились и фобии: порой лужа казалась ему непреодолимым препятствием. "В жизненных обстоятельствах он даже не Гамлет (в традиционном смысле неуверенности, колебаний), а Подколесин. В музыке - с первых шагов! - никаких сомнений" (Григорий Козинцев).

Шостакович не был сломлен, но был напуган на всю жизнь, протекавшую отныне в двух измерениях, сиюминутном и вечном. Мало у кого из его современников искусство компромисса достигло такой высоты, когда интересы пошлой действительности берутся во внимание, но не приводят к измельчению таланта. Даже заказная музыка Д. Д. выглядит профессиональной. Но все эти "Песни о лесах", кантата к съезду партии, посвящения революции, и даже "Марш советской милиции" не отменяли в музыке главного, того, из-за чего современники готовы были услышать в Шостаковиче свой голос и свою боль. Постоянно преследовавшая его тема смерти не прием, но главное содержание его музыки, та экзистенция, что так к ней притягивала. А если приходилось "откупаться" от власти заказными сочинениями, так он был готов.

До 1953 года Шостакович пять раз получал Сталинскую премию и чуть было не выиграл конкурс на гимн СССР. В декабре 1943 года в Большом театре слушали два вышедших в финал гимна (перед ними исполнили зарубежные гимны, а также "Боже, царя храни!"). Д. Д. не скрывал, что хотел победы: "Хорошо бы мой гимн приняли. Была бы гарантия того, что не посадят".

После прослушивания на ужин в правительственную ложу к Сталину позвали руководителя Ансамбля песни и пляски Советской Армии Александра Александрова (ему и предстояло стать автором гимна) и Шостаковича. Сталин похвалил Шостаковича, но назвал музыку Александрова более торжественной, что не удивительно: многие годы она звучала как гимн большевиков.

Любимый пасынок советской власти

Летом 1953 года в СССР появились в продаже "долгоиграющие" проигрыватели. Среди первых выпущенных к ним пластинок с симфонической музыкой оказались Третья симфония Рахманинова, Пятая Глазунова и Первая Шостаковича.

Кажется, это говорит об исключительном признании таланта Шостаковича. В конце концов, помимо обладания массой званий, ему предстояло стать и первым среди музыкантов героем соцтруда, народным артистом и председателем Союза композиторов РСФСР. Его некролог подписали Брежнев с Андроповым, да и купленная в Жуковке дача оказывалась в иных глазах очередным доказательством падения таланта.

Хулители не любят вдаваться в подробности, входить в детали и обстоятельства, из которых и состоит жизнь увлеченных делом людей. Порой Шостакович изначально писал в стол - как едкий "Антиформалистический раек" (1949). Премьера вокального цикла "Из еврейской народной поэзии" (1948) стала возможна лишь через семь лет, на спаде антисемитской кампании, а Четвертую симфонию в 1936 году ему просто не дали исполнить. Симфонию, которая могла бы стать поворотной в развитии Шостаковича, сыграли только четверть века спустя. А ведь случись это раньше - и жизнь, и музыка были бы другой. Д. Д. говорил об этом с грустью.

Шостакович считал себя человеком религиозным и даже пытался в 1960 году на этом основании отказаться вступить в партию. В партию его все же втянули, причем против его воли. Он пытался избежать объявленного уже собрания, спрятался от всех у сестры в Ленинграде, но назначили еще один день, и накануне с выкручиванием рук уже не церемонились. Дети вспоминали, что отец плакал всего дважды в жизни: когда умерла их мать и когда ему всучили партбилет.

Д. Д. хорошо понимал двусмысленность своего положения. Затравленный и одновременно обласканный властью художник, депутат и лауреат, он не питал иллюзий относительно природы этой власти. Одному из близких он признавался: "Когда я писал 'Нос', я все думал: надо написать 'Портрет' - о трагедии продавшегося художника".

Но он так и не оказался в открытой оппозиции режиму, не стал невозвращенцем, чего ждали многие поклонники за рубежом и, конечно же, преуспевавшие там музыканты. Как пишет философ Георгий Гачев, "совершенно советский он человек и композитор: недаром и членом партии был, и близко к сердцу и всерьез принимал наши судьбы. Все позитивное и прекрасное, что есть в советской истории и человеке: порыв к идеалу, духовность высокая, бессребреничество, жертвенность, Разум восхищенный, готовность уж лучше уверовать в лишнее, обольститься высоким, нежели унылый и импотентный скептицизм, - все это в Шостаковиче".

Дело тут не только в страхе, но и в корнях. Среди предков Д. Д. были сосланные в Сибирь польские революционеры, и бесконечные рассказы биографов о народовольческих идеалах семьи не пустой звук. В противоположность отрешенно-барственному Прокофьеву и ко всему, кроме себя самого, индифферентному Стравинскому, Шостакович был гражданином. Как депутат Верховных советов СССР и РСФСР он пытался помогать жертвам репрессий, выступал против введения в УК статьи 190 "о клевете на советскую власть", подписывал письма в защиту Бродского и Солженицына. Но подпись его видели и под письмами противоположного содержания - из тех, что публиковались в газетах, а не расходились по самиздату (правда, подпись вроде бы ставил вверх ногами, будто подписывал сам не зная что, вовсе не читая написанного). Так появилось его имя и под антисахаровским текстом.

Охоту на него власти вели по-крупному, как того и стоил официально признанный лучшим композитор страны. В итоге этот поклонник Козьмы Пруткова и Зощенко, на память цитировавший "Мертвые души", почти возненавидел слова. "Может быть, он и верноподданническое письмо в 'Правде', опечалившее многих, напечатал потому, что слова ему были более или менее безразличны" (Александр Кушнер). Не отсюда ли готовность писать кантаты на стихи второсортных поэтов и способность зачитывать с трибуны по бумажке, в абсолютном бесчувствии, жуткие в своей мертвечине штампы? "Мне думается, он считал: все минет - музыка останется", - пишет одна из самых тонких наблюдателей жизни Д. Д. Флора Литвинова. Они сдружились в эвакуации в Куйбышеве, но после смерти Нины Васильевны, первой жены композитора, встречались гораздо реже.

Любовь как она есть

Незадолго до смерти Шостакович вдруг скажет: "Дети живут неправильно..."

Шостакович был женат трижды. Первая жена, Нина Васильевна, которую он так любил, была астрофизик, человек независимый и волевой. Она училась вместе с Львом Ландау у Иоффе, и научное ее будущее могло быть блестящим. Но Д. Д. имел строгие представления о семье: в идеале жена и дети должны сидеть дома, когда он возвращается с работы. Играть на фортепиано Нина Васильевна, выйдя замуж, перестала: "Митя не любит дилетантства". Говорят, она мало интересовалась концертами и при громоподобных овациях на премьерах мужа не без удивления осматривала зал. Но характер ее был именно таким, каким должен был быть характер жены Шостаковича. По замечанию Литвиновой, она "осуществляла желания Дмитрия Дмитриевича, сам он на это был не способен". Он не терпел не только пошлости и громких эмоций, но и любого давления и ради того, "чтоб отстали", готов был на многое. Иные видят в этом чеховское, но сам Д. Д. скорее оценивал нелюбовь к конфликтам как очевидную слабость.

Брак сильных личностей похож на затяжной бой с переменным успехом. В случае Д. Д. он включал обоюдные увлечения на стороне, и супруги однажды даже официально развелись, а потом вновь поженились. После войны Нина Васильевна все больше времени проводила в Ереване, где работала вместе с влюбленным в нее однокурсником. Там она и скончалась после операции - думали, заворот кишок, оказался рак в последней стадии.

При всем своем внутреннем одиночестве Д. Д. не переносил одиночества внешнего, да и управляться с хозяйством и двумя детьми ему, даже с домработницей, было тяжеловато.

Как в его жизни возникла вторая супруга, сотрудница ЦК ВЛКСМ, для друзей так и осталось загадкой. Считается, что "партийная и некрасивая" дама утаила от мужа какие-то важные обстоятельства прошлой жизни, и это стало причиной развода. Но и без них чуждость ее дому и духу Д. Д. была ясна сразу. Непонимание музыки соединилось в ней с личной необаятельностью, да и надежды Д. Д. на ее заботу о детях не оправдались. Расставаясь, Шостакович купил жене квартиру и с тех пор, кажется, больше никогда ее не видел.

Галина УствольскаяВ этот момент в жизни Шостаковича вновь возникает женщина его судьбы. Галина Уствольская, впрочем, никогда не исчезала из биографии Д. Д.: уже в конце 30-х, когда она поступила к нему в Консерваторию (вообще Д. Д. скептически относился к женщинам-композиторам), он был ею пленен, судя по всему, не на шутку. Хотя многие считали Уствольскую ученицей Шостаковича, он признавался: "Не ты находишься под моим влиянием, а я под твоим". Но при этом: "Ты - явление, а я - талант". Д. Д. интересовался ее мнением о каждом своем произведении и сам не пропускал ни одного ее опуса.

Что-то было в этом влечении роковое, от мистики Настасьи Филипповны. Когда в 1960 году Уствольская потеряла близкого друга, Шостакович в одном из писем заметил: "Не тебя люблю, страдание твое люблю"( См. приложение - Ред.). Мне кажется, что эта, несколько достоевская, черта ее характера главенствует в ее бытии.

Вскоре Д. Д. посватался - и получил отказ. Отношения не прекратились, а музыку Уствольской Шостакович цитировал, в том числе в Пятом квартете и цикле на стихи Микеланджело.

Склонная к отшельничеству 85-летняя Уствольская по-прежнему живет в Петербурге, интервью дает редко и на людях почти не появляется, хотя в 90-е началась ее всемирная слава. Она отрицает близость своей поэтики Д. Д., говоря, что всегда скучала на его премьерах. И то, Шостакович считал несовместимыми философию и музыку, для Уствольской же они неразделимы. Многочисленные письма Д. Д. Уствольская сожгла. Некоторых это ужаснуло: как же, письма гения! Но Уствольская относилась (и относится) к нему иначе, чем остальные. В одном из интервью Галина Ивановна даже воскликнула: "Как такую музыку называли и, кажется, называют 'гениальной'?"

В том сожжении не было позы. Шостакович тоже не заводил архивов и уничтожал буквально все, что приходило ему почтой. Однажды, поняв, что секретарь достает из корзины чьи-то ценные автографы, он стал еще и лично рвать письма на мелкие кусочки. Исчезли даже письма Мейерхольда (Д. Д. год заведовал у того в театре музыкальной частью). Так что жест Уствольской вполне в духе самого Шостаковича. Есть такой уровень полетов в стратосфере, который недоступен нам, простым автолюбителям.

Д.Д. с Ниной АнтоновойВ 1962 году Д. Д. знакомится с молодым редактором издательства "Советский композитор" Ниной Антоновной и вскоре делает ей предложение. Брак, по всеобщему признанию, удался: Нина Антоновна заботится о нем до последних дней, сопровождая и в заграничных поездках, и в больницы (все больше времени Д. Д. проводил в клинике доктора Илизарова в Кургане).

Болезни не меняли главного в Д. Д. - его отзывчивости и обязательности. Пунктуальность его граничила с манией, а чувство ответственности не знало границ. В 1960 году из Новороссийска в Союз композиторов пришла просьба подобрать музыку для Вечного огня. Не найдя нужного фрагмента на 100-120 секунд, в Союзе решили было ответить на просьбу отказом, но Шостакович сам сел писать мелодию, а потом много лет еще беспокоился о качестве фонограммы.

Cтиль "Шостакович"

Побег за границу в 1981 году Максима Шостаковича, дирижера и сына композитора, вызвал массу комментариев даже в обычно скупой на подобные истории советской прессе. "Литературка" разразилась гневной статьей, где не скрывала экономической подоплеки произошедшего: государство забирало слишком большой процент с зарубежных гонораров, причитающихся наследникам, и сын решил сам распоряжаться принадлежащей ему долей дохода.

Судя по некоторым воспоминаниям, Д. Д. в свое время обсуждал с сыном перспективу его работы за границей. Тот отказался, но позже переменил решение. Как и ожидалось, карьера Максима в СССР оказалась более успешной, чем на Западе. Хотя он записывается с не худшими оркестрами, его известность в мире несоизмерима со славой на родине.

В 1979 году была опубликована книга "Свидетельство: мемуары Дмитрия Шостаковича в записи и под редакцией Соломона Волкова". "Свидетельство" появилось сразу на нескольких языках и произвело невообразимый эффект. Русский эмигрант Волков утверждал, что много раз доверительно разговаривал с Д. Д., и тот не скрывал от него своих взглядов (обычно его из лучших побуждений "притормаживала" жена). Советский композитор, известный публике не только гениальной музыкой, но и верноподданническими статьями, оказался инакомыслящим, да еще каким! Антисоветизм иных высказываний Шостаковича был столь силен, что последовала жесткая реакция властей. Вышел сборник "правильных цитат" из Д. Д., а многие пытались доказать поддельность мемуаров. Сам Волков дал к этому немало поводов. Обещанный издательству "Независимая газета" русский текст так и не был прислан, а рукопись автор передал какому-то университету, и теперь ее никто не может увидеть.

Резкость оценок Д. Д. поразила тех, кого он не очень подпускал близко. (Впрочем, близко знавшие его давно слышали, например, о Ленинградской симфонии: "Фашизм - это не просто национал-социализм. Это музыка о терроре, рабстве, несвободе духа".) А он мало кого подпускал, даже с общительным Корнеем Чуковским так и не сдружился, хотя дочь Д. Д. вышла замуж за внука поэта. И дело здесь не в расхожем одиночестве художника, но в конкретной судьбе, когда насмешник, чтобы выжить, прячет жало и сам же от этого больше всего страдает.

Шостакович оказался заложником советского мифа: искренние, не утруждавшие себя анализом коммунисты признавали его за своего, как и скептически настроенные интеллектуалы. И после смерти автора Седьмой симфонии его наследие оказалось слишком лакомым для обеих сторон.

"Недоверие спасает от разочарований и является основой грустного оптимизма". Фразу Давида Самойлова Шостакович мог бы избрать девизом, особенно когда собирал альбомы с газетными вырезками, где вчерашние друзья в унисон подпевали разнузданной партийной критике. Сарказм, часто прорывавшийся в узком кругу, проник и в "Предисловие к Полному собранию моих сочинений для голоса (баса) и фортепиано" (1966): его завершает перечень бесконечных званий и должностей Д. Д.

"Шостакович снаружи был человек мягкий, застенчивый, отказываться - стеснялся. Но внутри у него был могучий стержень, тверже алмаза. Что решил делать - сделает, что нет - не заставишь" (Майя Плисецкая; отец Родиона Щедрина работал во время эвакуации секретарем Шостаковича в Куйбышеве). Этот стержень чувствуется в письмах Д. Д. к петербургскому режиссеру Исааку Гликману. Вот где ирония подчас убийственна, а пародирование советского стиля оказывается излюбленным приемом: "Приехал я в Одессу в день всенародного праздника 40-летия Советской Украины. Сегодня утром я вышел на улицу. Ты, конечно, сам понимаешь, что усидеть дома в такой день нельзя. Несмотря на пасмурную, туманную погоду вся Одесса вышла на улицу. Всюду портреты Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, а также тт. А. И. Беляева, Л. И. Брежнева, Н. А. Булганина (далее все политбюро. - А. М.). Всюду флаги, призывы, транспаранты. Кругом радостные, сияющие русские, украинские, еврейские лица. То тут, то там слышатся приветственные возгласы в честь великого знамени Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, а также тт. А. И. Беляева, Л. И. Брежнева" (снова те же фамилии. - А. М.). В этой переписке с другом, в жизни для себя, а не под дулом страха на трибуне, вырисовывается еще один портрет художника, пытавшегося сохранить себя любой ценой.

В облике Д. Д. было что-то птичье, подростковое, а замкнутость, особенно в последние его годы, только усугублялась болезнью. Диагноз Д. Д. долго не могли поставить, начиная с 50-х, когда у него стала отниматься правая рука. После бесчисленных консультаций и обследований по всему миру признали редкую форму детского полиомиелита, вызывавшего невыносимые боли. Под конец жизни Д. Д. не мог сам надеть пальто и даже шапку, с трудом поднимался по лестнице и предпочитал на премьерах кланяться на аплодисментах стоя у первого ряда партера, а не со сцены.

И тогда же, в самом конце его жизни, "возникло некоторое охлаждение, спад интереса к Шостаковичу", заметил Альфред Шнитке, участник последней прижизненной премьеры Д. Д. в Москве - "Стихотворений капитана Лебядкина". "Зал был неполным. Шостакович, первое исполнение, и неполный Малый зал Консерватории! Было какое-то общее впечатление усталости от Шостаковича. Он как бы холодно, объективно продолжал нас всех интересовать. Но горячего интереса в то время не было... Я помню, после того, как Евгений Нестеренко спел, Шостакович встал, но не поднялся на сцену, а снизу из зала кланялся, а потом повернулся и пошел к выходу. И, хотя программа еще не закончилась, ушел с концерта. За ним шла Ирина Антоновна, оглядываясь и виновато улыбаясь".

Наступала пауза, в которой иногда нуждается любая музыка. *

* В качестве доказательства этого эстетического упадка” приводились такие сочинения, как например, издевательский “Марш советской милиции” Д. Шостаковича .

Среди последних книг о Д. Д. - "Максим и Галина Шостаковичи. Наш отец DSch." Записал протоиерей М. Ардов (М.: Захаров, 2003). В продаже еще можно найти "Шостаковича" Кшиштофа Мейера (СПб.: Композитор, 1998), наиболее объективную из биографий. Немало интересного содержится и в книге Франса Лемэра "Музыка ХХ века в России и в республиках бывшего Советского союза" (СПб.: Гиперион).

Из записей выделяется прежде всего CD с Седьмой симфонией в исполнении Валерия Гергиева и оркестра Мариинского театра, скрипичная соната в исполнении Юрия Башмета (тут еще записан и Глинка), а также 11-я симфония в исполнении Дэвида Монтгомери. И, конечно же, изумительные Прелюдии и фуги Шостаковича вместе с вдохновившими его произведениями Баха в исполнении Олли Мустонена.

Домовой. 2004

* * *

В качестве приложения ниже приводится письмо Д. Шостаковича И. Гликману. Оно касается некоторых моментов судьбы семьи Галины Уствольской. Речь идет о трагической смерти её гражданского мужа Ленинградского композитора Ю.А.Балкашина (1923-1960), бросившегося в припадке тяжелой меланхолии с балкона.( Ред.)

Дорогой Исаак Давыдович!
Спасибо за письмо. О смерти Ю.А.Балкашина я узнал вчера из письма моей сестры, и сегодня из твоего письма. Мои московские друзья скрыли от меня это ужасное известие. М.С.Вайнберг рассказал мне и об обстоятельствах его трагической гибели. Я его мало знал, но он мне очень нравился своей большой культурностью, настоящей музыкальностью, добротой, сердечностью. Галя, наверное, тяжело переносит его кончину. И она, наверное, именно сейчас полюбила его. При его жизни она его тоже любила, но замуж не пошла. "Не тебя люблю, страдание твоё люблю". Мне кажется, что эта несколько достоевская черта её характера главенствует в её бытии. А сейчас я представляю, как ей тяжело. Я очень боюсь за её будущее.

Каковы были их отношения, я точно не знаю, но жили они дружно и Галя никогда не жаловалась на обременительность его соседства.

В общем, смерть Ю.А. меня потрясла и выбила из колеи не меньше, а гораздо больше, чем все события моей жизни, включая сломанную ногу…

Фортепьянные произведения Д. Шостаковича (аудиофайлы)

Комментарии
  • Андрей Бахмин - 21.05.2014 в 19:32:
    Всего комментариев: 1
    Уважаемая редакция журнала "Лебедь"! Передаю вам слова К.А. Багренина, мужа и наследника композитора Г.И. Уствольской. Вы пишите в свой статье (https://lebed.com/2004/art3822.htm), Показать продолжение
    Рейтинг комментария: Thumb up 6 Thumb down 1

Добавить изображение