САМУИЛ И АЛИСА

В средние века, – сказал мужской голос, – религия служила идеологией правящих классов. Поэтому Библия была запрещена. Зато появилась современная литература.

– Что ж, человек имеет дело не с людьми, вещами или событиями, но с их образами, – произнёс другой, молодой женский голос.

Элои, Элои, лама самахвани. Кто теперь знает, что за чашу имел в виду Иисус. Неужели –человеческое?

– Ветхозаветный Бог, между тем, ведет себя вполне по-человечески.

– Богохульство – чистосердечность падших.

– Выходит, между прочим, из Себя, – продолжил женский голос, как существо ранимое и пристрастное. Здесь Он протягивает руку помощи, там разверзает землю, требуя жертв, а то вдруг ниспосылает огонь и расплескивает моря таким коварным образом, чтобы по дну прошла обреченная армия. На всем Его тревожная воля, неуклонное стремление к сокрытой цели, где Библию добавляют в будни. Как соляной раствор.

Что-то щёлкнуло, и сильно запахло озоном.

– Гхм-кхм, - прокашлялся первый голос, что это, кругом сквозняки!

– Ветхозаветные гиганты, цари, пророки и герои здравствуют веками от Египта до Ура Халдейского, до Вавилона, обращаясь к Богу лицом. Ударами их посохов раскручивается Земля, как глиняная плошка в пыли. Между тем, Самуил, географию Евангелий – да, географию, – можно объехать на старом велосипеде без звонка.

– Нет разделения на большое и малое, сказал тот, кого звали Самуилом.

Тут запах озона куда-то пропал, и некоему Виталию Михайловичу показалось, что он проснулся. Сразу же ему подумалось, что проснуться – мало, необходимо сделать еще что-то.

– Кто здесь? – Громко спросил он, тут же с неудовольствием обнаружив, что довольно увесистый том (он не сразу вспомнил, какая именно книга), читанный на сон грядущий, до сих пор лежит раскрытым у него на груди.

Всё смолкло, если не считать легкого атмосферного потрескивания. Наконец, женский голос произнес довольно жёстко:

– Величие – велико и в скромности. Но жили, Самуил, и продолжают жить в те времена, когда биографии лгут о людях, скрывая их, как евреев при погроме. Это и есть будни.

– Человек, Алиса, может лишь вызволить. Но не спасти.

Что значит – спасти, если не вызволить?

– Совершить чудо.

Если бы чудес не было, – сказала Алиса, – это само по себе было бы чудом. Вы вот сумейте, милейший Самуил, вызволить. Помните Карла Вагнера, начинающего немца с женой, который говорил, что национальная принадлежность – плод тяжелого труда? Их расстреляли, обнаружив цыганскую семью живущую в подвале, где у этой жены хранилась квашеная капуста. Их расстреляли вместе с цыганами, и у самого маленького цыганенка в руке зажата была горсть этой самой капусты. Конечно, этот родственник, вернее, жена, была уже спасена. Правда она еще об этом не знала. Но верила, что спасена, и то и дело тревожно оглядывалась на мужчину. Некоторая отстраненность, с которой эта женщина то и дело оглядывалась на мужчину, порождена была не обычным ее тайным подозрением, что жадный и коварный мужчина обязательно попытается присвоить принадлежащее или предназначенное будушему ребенку: ее грудь, вагину, чрево. Просто наступил момент, когда им надлежало не по своей воле расстаться, но умереть по произволу. Ибо сказано было, что "времени больше не будет"*, а что есть безвременье как не произвол. Христианка она была самобытная – начинала поститься после Пасхи, считая, что именно тогда следует очищение и новая жизнь. И вот в эту минуту она поняла, что нельзя спастись одной, оставаясь собою в сердце своём. Тогда, за минуту до смерти, сказала она себе последнюю свою правду: не было, нет и не будет никакой новой жизни, пока для других существует ад. Понятно?

Понятно, – сказал ангел Самуил. – Кто бы мне объяснил, что такое старая жизнь. Ставлю пятерку.

– Не шутите так, Самуил.

Нет, десятку! Нет, территориально-административную единицу!

– Не стоит так шутить, – сторого сказала Алиса. – Если пятерка, по нашим временам, не деньги, то десятка – не деньги вдвойне. Скупой платит дважды, а расточительный – вдесятеро. Старая жизнь – как забытые сны, которые ничему не учат. Когда бы люди знали об абсолютном отсутствии у них прошлого, этого мира правых, живущих событиями! Разве это не значило бы пройти через покаяние? Многие из них, я уверена, смогли бы понять счастье. Но тогда им было бы негде хранить свое счастье. А значит, каждое мгновение надо было бы тратить на новую жизнь. Вот что показалось бы им расточительным! Ибо где им тогда хранить свое счастье, свое горе, свое сиротство? Свою трагедию? Откуда бы они тогда ее доставали, чтобы примерить перед зеркалом?

"Что за едунда", подумалось Виталию Михайловичу. Он собрал с себя книжку, сел в постели и взволнованно оглядел комнату.

– Человеку, – сказал Самуил, – с необходимостью пришлось бы смириться тогда с понятием немотивированной, невыводимой идеи, милая Алиса. То есть – окончательно вместить самое простое. В особенности вот это: "не заботьтесь для души вашей, что вам есть, ни для тела, во что одеться: душа больше пищи, и тело – одежды" **. По вашему, это возможно?

Они помолчали. Виталию Михайловичу было слышно, как они молчат в тишине, словно склонившись над тонким ремесленным рукомеслом.

– Ладно, – сказал, наконец, Самуил таким тоном, словно махнул при этом рукой. – У простого ангела есть только один выбор – быть хорошим ангелом. А вот у хорошего ангела совсем выбора нету, только идти на работу.

Тут Виталию Михайловичу стало страшно и его в секунду прошибло холодным потом. Он попытался встать и сразу же, почему-то ничуть этому не удивившись, обнаружил, что усилие это легко запустило его над кроватью под самый потолок. Первое, что он услышал из-под потолка, были непонятные слова, произнесенные ангелом Самуилом:

– Давайте так: белые медведи в одну сторону, бурые – в другую.

Сказанное на это Самуилу вторым ангелом он уже не слышал.

Алиса произнесла это очень тихо, глядя Виталию Михайловичу в самое сердце:

– Эх, Самуил! Человек, как хороший роман, есть приблизительное описание собственного замысла.

-----------------------------

* Откр. 10, 6
** Лк. 12, 22-23