ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРИЕМЫ ВОСКРЕШЕНИЯ ИЗ МЕРТВЫХ: ТРИ СТАЛИНА У ТРЕХ АВТОРОВ

Сталин умер полвека назад, но в литературе живет. Крупнейший польский славист профессор Ягеллонского университета (Краков) в книге, над которой сейчас работает, размышляет о том, каким “вождь и отец прогрессивного человечества” явился к читателям после смерти в романах А.Солженицына, В.Максимова и Ю.Дружникова.

Теоретики литературы выделяют два типа литературных персонажей: вымышленных и реальных. Первый тип связан с вымыслом как основной детерминантой литературности. Вымысел (латинское fictio), мы понимаем как выдумку, несоответствие действительности. Он легко обнаруживается, когда в тексте появляются персонажи, которые никогда не существовали в реальности. В нем два типа: фантастические персонажи и аналогичные, но наделенные свойствами и функциями реальных. С онтологической и познавательной точек зрения оба являются вымышленными, фиктивными. Аналогичные персонажи, однако, подобны реальным, их можно рассматривать с точки зрения бытового и психологического правдоподобия. Как писал JI.Тимофеев, “вымысел представляет собой как бы концентрацию жизненного опыта художника. Люди действуют в произведении его так, как они с наибольшей вероятностью действовали бы в самой жизни, по его предположению”. Логически оба типа персонажей одинаково ложны. Тем не менее, с точки зрения жизненного опыта, они квазиправдоподобны.

Иначе обстоит дело с реальными персонажами они правдивы онтологически, реально существовали или существуют. Основное литературное пространство для них —историческая проза, но они появляются также в других литературных формах и жанрах. Воссоздание образа исторического лица как литературного персонажа не обходится, однако, без участия вымысла, характерного для разных аспектов литературной экзистенции. Сопоставление литературного персонажа с реальным прототипом позволяет уловить видоизменения и деформацию, каким он подвергся под пером автора, моделировавшего на основании исторических документов. Степень креативности автора — результат его воображения и тесно связана с миропониманием. Видоизменения и деформация могут касаться как телесной (портрет), так и психологической стороны героя. С другой стороны, может иметь место конверсия героя, степень которой зависит от отношения автора к литературной традиции.

Обратим внимание также на характер высказьваний реальных персонажей: они могут говорить тексты, подлинность которых засвидетельствована в источниках: эта подлинность может иметь форму цитаты или свободной парафразы. С другой стороны, исторические лица могут говорить в произведении фразы, реальность которых установить нельзя, или просто выдуманные тексты.

Литературная персонология занимается также положением героя по отношению к другим персонажам в контексте сюжета. Тут литературный персонаж субстрат эмоциональных оценочных категорий или составной элемент модели действительности, который может иметь аналогичный или символический по отношению к ней характер. В герое может также отражаться идеологическая ориентация автора, как в положительном, так и в отрицательном плане. Важной является проблема мифологизации или демифологизации героя, тесно связанной с идеей произведения.

Сталин — одна из самых важных фигур истории ХХ столетия, для СССР особая. Многие исследователи, в том числе и Л.Колаковский, считают, что, наряду с Лениным и Гитлером, он повлиял на образ и судьбу современного мира. Тексты о советском руководителе возникали при его жизни, когда он был окружен ореолом славы, а также после его падения, когда стал объектом критики, суровой и беспощадной. О Сталине высказывались его соотечественники и иностранные авторы, люди, которые встретились с ним лично, и те, кто знал его исключительно по документам и сообщениям свидетелей и современников. Писали про него историки, политологи, социологи, историки идей, авторы научных трудов и популяризаторы. Его изображали апологеты, восхищающиеся его личностью, идеологи системы, авторы пропагандистских брошюр, журналисты и имеющиеся в распоряжении властей писатели. С другой стороны, его образ представляли идейные противники, критики коммунизма и тоталитаризма, желающие понять суть явления, называемого сталинизмом”. Одни старались представить объективный, достоверный образ Сталина, другие создавали портреты односторонние, иногда просто карикатуры.

Сталин как литературный персонаж возникает в романе А.Солженицына “В круге первом”, над которым автор работал много лет (1955-1978): первая редакция появилась в тамиздате в 1968 году, окончательная в 1978. Сталину посвящены пять глав романа, xoтя, говоря метафорически, его дух постоянно витает над империей, описанной Солженицыным. Не вполне убедительно утверждение Р.Марш, что Сталин у этого автора — дьявольская фигура (diabolical figure). Писатель создал мрачный, зловещий образ, построенный на контрасте между сакрализованной властью и тривиальной ничтожностью немощного, больного старика. Солженицын пишет: “Имя этого человека склоняли газеты земного шара, бормотали тысячи дикторов на сотнях языков, выкрикивали докладчики в началах и окончаниях речей, выпевали тонкие пионерские голоса, провозглашали во здравие архиереи. Имя этого человека запекалось на обмирающих губах военнопленных, на опухших деснах арестантов. По этому имени во множестве были переназваны города и площади, улицы и проспекты, дворцы, университеты, школы, санатории, горные хребты, морские каналы, заводы, шахты, совхозы, колхозы, линкоры, ледоколы, рыболовные баркасы, сапожные артели, детские ясли — и группа московских журналистов предлагала также переименовать Волгу и Луну”.

В процитированном мифологизированный портрет Сталина, в котором человек в результате гиперболизации и обожествления теряет естественность. Однако Солженицын старается воссоздать правдивый образ Сталина, показывая его в нормальном человеческом виде, проявляющемся в разных аспектах. Первый прием, которым пользуется писатель, это настоящая биография, цель которой — демистификация путем подбора новых и интерпретации фактов, фальсифицированных в идеологических целях. Это путь, по которому пошли первые биографы Сталина, его идейные противники - Борис Суварин и Троцкий. Автор “В круге первом” демистифицирует события, изображенные в пропагандистской книге “Сталин. Краткая биография”, где незамысловатые честные слова... ложились на человеческое сердце покойно и неотвратимо”. Так ее воспринимает и сам герой книги, который, как утверждает Д.Волкогонов, верил почти во все, что имело форму документа.

Солженицын показывает это при помощи реакции Сталина в момент чтения: писатель его ремарки помещает в скобках: “Стратегический гений. Его мудрая прозорливость. Его мощная воля. Его железная воля. С 1918 года стал фактическим заместителем Ленина. (Да, да, так и было.) Полководец революции застал на фронте толчею, растерянность. Сталинские указания лежали в основе оперативного плана Фрунзе. (Верно. Верно.) Это наше счастье, что в трудные годы Отечественной войны нас вел мудрый и испытанный Вождь — Великий Сталин. (Да, народу повезло.) Все знают сокрушительную силу сталинской логики, кристальную ясность его ума. (Без ложной скромности — все это правда.) Его любовь к народу. Его чуткость к людям. Его нетерпимость к парадной шумихе. Его удивительную скромность. (Скромность — это очень верно)”. Сталинские замечания должны показать, что идеологические приемы воздействовали также на него самого, что благодаря незамысловатой технике манипуляции пропагандистская ложь превращается в правду.

Солженицын изображает жизнь Джугашвили-Сталина не как типичную биографию революционера, какой она показывалась в книгах о нем, а как серию ошибочных решений, начиная с духовного училища (“Одиннадцать лет он кланялся и молился — впустую”, затем следует увлечение социализмом (“Революция — тоже обманула”) и сотрудничество с секретной полицией (“Неужели опять ошибся? Да почему же он ничего не видит вперед? Обманула его охранка”). Параллель Сталин-Азеф — сильная и выразительная черта солженицынской характеристики Сталина: “призрак Азефа, как повешенный, все раскачивался над головой”.

Сталин как режиссер своей судьбы показан также в новый период его жизни, когда он связался с большевиками и начал делать партийную карьеру. Тогда он, сорокалетний, понял, как жить и поступать. Солженицын сопоставляет его с революционерами-теоретиками, интеллектуалами, которыми он пренебрегал. “В ссылках их не видели, по заграницам болтались, а тут приехали горло драть, на переднее место лезть... Еще вопрос и в жизни не поставлен — они уже знают, как ответить!”. Сталинское понимание революции проще: “занять руководящие посты и дело делать”. Как главную черту, отличающую его от других, прежде всего, от Троцкого, называет автор умение понимать людей. Писатель воспроизводит его кредо, основанное на четырех пунктах: “Сталин ощутил свою главную силу: силу невысказанного решения. Внутри ты уже решение принял, но чьей головы оно касается — тому прежде времени знать не надо... Вторая сила: чужим словам никогда не верить, своим — значенья не придавать... Третья сила: если тебе кто изменил — тому не прощать, если кого зубами схватил — того не выпускать... И четвертая сила: не на теории голову направлять, это еще никому не помогло (теорию потом какую-нибудь скажешь), а постоянно соображать: с кем тебе сейчас по пути и до какого столба”.

Сталин как литературный персонаж охарактеризован у Солженицына многосторонне. Он в действиях и поступках. Писатель представляет его полную биографию, начиная с информации о родителях и детстве. Обращает внимание на те факты, которые в его дальнейшей жизни и карьере имели решающее значение: в отличие от официальных биографий вождя, экспонирует события, имеющие целью обесценивать, умалять его образ. Игра двух приемов: гиперболизации и литоты. Все это в форме ретроспективной биографии, так как первая глава, в которой появляется Сталин, показывает героя в день его семидесятилетия.

Автор использует оба способа характеристики персонажа: внешнюю и внутреннюю. Портрет написан по контрасту с той внешностью, которая известна по картинам и фильмам: “Он был просто маленький желтоглазый старик с рыжеватыми (их изображали смоляными), уже редеющими (изображали густыми) волосами; с рытвинками оспы кое-где по серому лицу, с усохшею кожной сумочкой на шее (их не рисовали вовсе); с темными неровными зубами, частью уклоненными назад, в рот, пропахший листовым табаком; с жирными влажными пальцами, оставляющими следы на бумагах и книгах”. Другие элементы его нелицеприятного портрета: пригорбленные плечи”, “складки лба”, “хрящи большого носа”, “низкопокатый назад лоб питекантропа” — все они должны вызывать у читателя чувство отталкивания, антипатии, омерзения.

Солженицын неслучайно выбирает семидесятилетний юбилей. Он праздновался торжественно, средства массовой информации представляли юбиляра как божество. Автор доказывает, что это было ложное божество, физически и интеллектуально полное разрушение. Рассказчика не только наблюдает снаружи, но может вникнуть в мир дум и чувств персонажа, его психику. Чувство, овладевшее юбиляром, — самоупоение, он полностью воспринимает себя как икону. И желает еще больше. В его внутреннем монологе появляется мечта о том, чтобы стать еще знаменитее. Он, Властитель, возбуждался большими мыслями, думал, что еще сделать для бессмертия: Провести и выиграть последнюю мировую войну” — кратчайший путь к мировому коммунизму. И еще одно звание, значительнее его уже нет: “Император Планеты! Император Земли! И воздвигнуть памятник на Эльбрусе и Казбеке. Солженицын использует, как видим, еще один прием — гротеск, хотя с другой стороны, в фантасмагории вознесения Вождя он мог восприниматься как реальность. В основном, однако, характеристика героя выдержана в реалистическом плане, хотя правда сливается с вымыслом.

Повествователь подчеркивает контраст между мечтой и реальностью, указывая на одиночество Сталина, который в день юбилея никого не может вспомнить как друга, чувствуя себя среди людей беззащитным. Он человек ночи, темноты и этим автор подчеркивает демонизм его натуры: “он просыпался, когда солнце уже спадало, умерялось, заваливало к окончанию своей короткой однодневной жизни”. Оживать начинал к вечеру: “Его мозг в эти часы разрабатывался недоверчиво, хмуро, все решения его были запретительные и отрицательные”. Его стихией была ночь: “Bce главные Указы, направившие великое государство, формировались в сталинской голове после двух часов ночи — и только до рассвета”. Третьим элементом жалкого существования “великого человека” бьша тишина: “Глухонемая тишина налила дом, и двор, и весь мир”.

Солженицын подчеркивает, что большую часть жизни Сталин проводил на загородной даче, в ночном кабинете с низким потолком — боязнь пространства. Комнаты, в которых жил, отгорожены от мира, окна намертво зашторены, “а за непробиваемыми стеклами... не видно было ни страны, ни Земли, ни Вселенной”. Спальня была с низким потолком, непросторная, без окон. Могучий Сталин — человек из подполья, человек в футляре, охваченный страхом: “Чем больше других людей успевал он лишить жизни, тем настойчивей угнетал его постоянный ужас за свою”.

Всемогущий Сталин, как все смертные, заложник времени. При помощи больших усилий он исключил себя из мирового пространства: “И дачу себе построил мышеловкой-лабиринтом из трех заборов, где ворота не приходились друг против друга. И завел несколько спален, и где стелить сегодня назначал перед самым тем, как ложиться”. “Приказал строить себе в разных местах убежища и квартиры, иногда целые горы прорывать ходами. Время оказалось более трудным противником: „невозможно было исключить себя из времени”. Время несло старость, недуги, которые не давали покоя даже в торжественные дни юбилея: в животе была тяжесть каменная и отрыгалось тухло, не помогали салол с белладонной, а слабительных он пить не любил... В теплом воздухе он ощущал спиной и плечами как бы холодок”. “Не тошнило, но как-то тяжело поднималось из желудка”. Отказывалось служить не только тело, но и голова: подавляли провалы в памяти. Это была “собачья старость”, которая заполняла беспомощным ужасом.

В отрицательном образе Сталина Солженицын находит две положительные черты. Он ввел опять в употребление забытое в марксистском жаргоне слово “Родина” и “ему стал заметен и приятен русский народ — этот никогда не изменявший ему народ, голодавший столько лет, сколько это было нужно, спокойно шедший хоть на войну, хоть в лагеря, на любые трудности и не бунтовавший никогда. Преданный, простоватый”. Сталин хотел, чтобы его тоже признали за русского. Солженицын подчеркивает его ностальгию по царской России и ее культуре. Образ становится более человеческим, когда Солженицын подчеркивает его отношение к вере, Церкви и патрирху. Во время войны Сталин, бывший семинарист, молится в своем кабинете и дает обет Богу, что восстановит в России церковь, если опасность пройдет. Сталин чувствует потребность мириться с Богом, что писатель объясняет его одиночеством: “пустота его окружала, ни рядом, ни близко никого, все человечество — внизу где-то. И, пожалуй, ближе всего к нему был — Бог. Тоже одинокий”. Даже ему, бесчеловечному монстру, доступна была облагораживающая идея, своим прикосновением не все он обращал в посредственность.

Так же, как у Солженицына, большой фрагмент, посвященный Сталину, встречаем в романе Владимира Максимова “Ковчег для незваных”, над которым писатель работал в 1976-78 годах. Максимов, однако, не рассказывает о нем в отдельной части. У него Сталин сильнее связан с главной сюжетной линией, чем у Солженицына - он участник событий, один из героев книги, построенной на материале советского освоения Курильских островов после Второй мировой войны. Сталин назначает главного героя книги, Золотарева, как сам он выражается, государственным генерал-губернаторм Курильских островов, т.е., начальником главка дальневосточных промыслов.

Читатель знакомится с кремлевским ритуалом: “Сейчас товарищ Сталин примет вас. Предупреждаю: вопросов не задавать, отвечать только, когда спросят, не перебивать, не пускаться в рассуждения. Понятно, товарищи?” Сцена приема патриарха должна обратить внимание на другую черту Сталина: за внешней вежливостью скрывается пренебрежение и нетерпение: Черт бы его побрал, этого попа, только время отнял”. Веру Сталин отбросил в духовной семинарии, делая выбор между добром и злом. В глазах Золотарева, он “постоянно к чему-то прислушивается, чего-то ждет, чем-то источается, выражая в разговоре лишь внешнюю связь с окружающими обстоятельствами. Казалось, он обкладывает, баррикадирует словами то, что происходит у него внутри, от проникновения или вмешательства извне”.

Писатели охотно изображали Сталина в последний период его жизни, когда стали заметны все черты личности вождя, что давало возможность полнее раскрыть его характер. У Максимова это крепенький старичок, обращающий внимание на мучившие его немощи, на физическую слабость, что для него, уверенного в предназначенном ему долголетии, верившего в кавказскую живучесть, было сильной психической травмой. Недомогания его не оставляли, немели конечности, изменяло зрение, в глазах появились склеротические прожилки, память стала изменять, “он разваливался на глазах у самого себя”. Мысль о Курилах позволяет ему понять, что “он мал и беззащитен в этом огромном и яростном мире”. Костлявая, говорит, никого не щадит. Он вспоминал сцену из далекого грузинского прошлого, когда его друг говорил: “Ведь мы не умрем, Сосо, не умрем, ведь это не для нас, вот увидишь, Сосо, мы не умрем”. Боязнь смерти становилась страшнее, так как к ней присоединялся страх перед наказанием.

Сталин у Максимова — человек, хитросплетения мысли которого несут смертельную угрозу людям, как приближенным, так и бесконечно далеким от Кремля. Он повелитель судеб, и может одним капризом или помочь сделать карьеру, или уничтожить. Пример —судьба главного героя романа, Золотарева, молодого партийного функционера, которого Сталин сделал хозяином островов, так как пришел к выводу, что структура аппарата нуждается в обновлении. Но когда обрушилась на Курильские острова стихия, когда разразилось цунами, Сталин нашел виновника, который не сумел обуздать стихию: “Золотарев, вместе с его васильковыми глазами и собачьей преданностью, мгновенно отошел от него в небытие”.

Максимов вводит сцену, которая свидетельствует о полной безнравственности решений Сталина: списков на уничтожение он утвердил множество и никогда об этом не жалел. В списки попадали его противники, над судьбой которых он не задумывался, действуя по принципу “или — ты, или — тебя, третьего не дано”. Он не жалел также тех, кто в прошлом ему помог, как молоденькая Нателла Амбираджиби, которая еще в тифлисский период его деятельности спасла его от погони полиции. Сталин не знал чувства благодарности: “и до, и после нее ему на помощь приходили многие, что не избавило их от уготованной им доли”. Сталин не пощадит также жены своего помощника, мольба которого не “пробудила в его душе ничего, кроме угрюмой брезгливости. Он не любил в людях обнаженной слабости, считая ее внешнее проявление признаком внутреннего распада”.

В конце жизни доминирующими чертами характера героя стали ненависть и презрение. Он не любит грузин, так как они напоминают ему о плебейском происхождении, как и его грузинский акцент. Резко отрицательно отношение Сталина к евреям, которым он не прощает знания марксизма, высокомерия и иронического отношения к нему, ему неприятна тяга к евреям дочери. Терпеть не может врачей, так как они знают его слабости и могут стать угрозой для его жизни. “Он презирал их всех: и тех, кто еще его окружал, и тех, кого давно уже не было”. Он не доверял до конца никому.

Максимов приводит его размышления, воспоминания и старческие видения. Благодаря им читатель может лучше понять психологию вождя. Сталина не оставляют мысли о прошлом, которое возвращается к нему по принципу бумеранга. В воспоминаниях химеры прошлого, которые возникают перед ним из пепла его собственного распада”. Оживают слухи о том, что он незаконнорожденный, родившийся от богатого соседа — так мать отомстила мужу-пьянице: “Сколько он помнил себя, в школе, в семинарии, затем в подполье и борьбе за власть, это было его проклятием, его Гефсиманией, Страстной Пятницей, Голгофой”. В бешенство приводила сплетня о том, будто он осетинский еврей.

В воспоминаниях оживает ссылка, он видит свою первую жену: “С нею у него из жизни ушла первая и последняя привязанность, после чего он окончательно оглох сердцем и словно бы одеревенел”. Мысль устремляется к войне с немцами. В роман включен побочный сюжет, в котором Сталин разбирает материалы следствия и определяет наказание, а потом тайно прислушивается последнему разговору двух атаманов-генералов, П.Краснова и А.Шкуро, которые вошли в военный союз с немцами и после войны были переданы англичанами советской власти.

Интересным штрихом к характеристике Сталина является его тайный, хранимый в несгоряемом шкафу, вмонтированном в стену спальни, дневник. В нем, кроме записи фактов, также отступления, комментарии, откровения, благодаря которым текст превратился во внутренний монолог, исповедь, однако, продуманную, так как в ней не нашлось ничего такого, о чем он не хотел бы рассказать. Максимов обращает внимание на усилия Сталина оставить истории свой портрет без малейшего изъяна.

Писатель придумал сцену, в которой вождь имеет возможность увидеть жизнь нормального советского гражданина. Он вместе с Берия отправляется в гости к старому грузинскому знакомому, Серго Кавтарадзе, которого решил назначить послом в Румынии. Сталин в маршальской шинели появляется в коммунальной квартире, где люди, как он замечает, живут словно в пещерах. Однако это наблюдение не будет иметь никаких последствий, он вернется к себе и забудет об увиденном. Однако сам факт появления вождя в типичной советской квартире казался так мало реальным, что жена Серго, когда тот, сильно взволнованный, извещает ее о приезде гостей, говорит ему: “Тебе это мерещется... Прошу тебя, Сергей, успокойся”.

Сталин появляется в романе Юрия Дружникова “Ангелы на кончике иглы”, над которым автор работал в 1969-1976 годах. Вождь выступает как эпизодическое лицо в главе “Подъемы и спуски Ягубова”. Ситуация в книге Дружникова иная, чем в романах Солженицына “В круге первом” и В. Максимова “Ковчег для незваных”, где Сталин был участником изображенных в произведении событий. У Дружникова, как известно, действие романа охватывает 78 дней 1969 года, с 23 февраля по 30 апреля. Сталин, таким образом, мог появиться только в ретроспекции — читатель встречается с ним в предыстории одного из героев, журналиста Степана Ягубова. Разница, если сравнивать с романом Солженицына, заключается в том, что автор “В круге первом” хотел дать полную, многостороннюю характеристику Сталина, который становится главным героем отведенной ему части, своего рода вставной новеллы. У Дружникова таких возможностей не было. Он тоже старается обрисовать образ Сталина, но ограничен возможностями конкретного сюжета, поэтому задача Дружникова сложнее. С формальной точки зрения, в его распоряжении были два небольших фрагмента двух сюжетных линий, в каких исторически достоверно мог участвовать Сталин.

Как мы знаем, в романе Дружникова литературными персонажами являются исторические лица, прежде всего, Брежнев, однако он не назван по фамилии: автор говорит о нем человек с густыми бровями”. Читатель, конечно, легко его идентифицирует. В.Свирский в книге “Проза Юрия Дружникова” интерпретирует это следующим образом: “Отсутствие имени у человека с густыми бровями — художественный прием, полный глубокого социального смысла, указываюший на анонимность власти”. Следует, однако, подчеркнуть, что Дружников не называет по имени никого из остающихся в живых представителей власти. Раньше в романе были пропущены данные, касающиеся члена Политбюро Председателя КГБ Егора Кегельбанова, который псевдонимирует Ю.Андропова.

В примечании к главе “Такова партийная жизнь”, главным действующим лицом которой является Брежнев, Дружников прилагает следующее объяснение: “Жизнеописание нижеследующего героя тоже пропускается. О нем написаны тома, имеется множество его биографий, но события в его прошлой жизни появляются и исчезают в зависимости от зигзагов внутреннего и международного положения, приурочиваясь к каждому историческому моменту. Сочиняется все, включая должности и звания, потому что так надо. Таким образом, об ошибках своей жизни, если таковые были, герой не знает, ибо он имеет к собственной биографии весьма косвенное отношение”.

О Сталине написано значительно больше, чем о Брежневе, хотя в годы, когда Дружников работал над своей книгой, в Советском Союзе не было ни литературных произведений, ни научных трудов, излагающих его настоящую биографию. Однако, жизнь Сталина, в отличие от биографии Брежнева, нельзя уже было моделировать в зависимости от политической ситуации. Он стал принадлежать истории, и можно было только иначе интерпретировать факты из его биографии или добавлять скрываемые до сих пор сведения.

Дружников поставил перед собой ясную цель — показать Сталина таким, каким он был в повседневной жизни, то есть снять с него ореол, каким окружили его идеологи и пропагандисты. Это можно было сделать по-разному: пойти путем Солженицына и ввести в тексты данные, известные по новым материалам о Сталине, или создать в своем воображении сцены, в которых он будет участвовать, и показать, как он себя ведет. Можно было, например, представить сцену из официальной биографии, снимая с нее официальную окраску и показывая глазами постороннего наблюдателя, который в состоянии уловить детали, о которых в прессе не писали.

Дружников описывает правительственный прием в Кремле, в котором принимают участие иностранные дипломаты, среди героев данной сцены — англичанин и американец. Невысокий рост Ягубова, который вошел в группу, обслуживающую иностранцев на этих приемах, позволяет рссказчику порассуждать о комплексе невысокого роста у Сталина. Читатель узнает о приемах манипуляции, позволяющих не только нейтрализовать этот комплекс, но также достигать конкретной идеологической цели — возвышения вождя: “Фотографии в газетах, где вождь мирового пролетариата стоял с людьми выше него, в ТАССе по неписанному указанию разрезали и части сдвигали так, чтобы товарищ Сталин оказывался чуть-чуть выше. Швы тщательно ретушировались”.

Появление Сталина на приеме показано глазами рассказчика и Ягубова. Благодаря этому приему образ вождя приобретает черты, которых не замечал читатель газет, публиковавших официальные сообщения. Степан Ягубов заметил, что туловище его было коротким, узким, а руки чересчур длинными. Зубы неровные и плохие”. Рассказчик добавляет то, чего Ягубов не мог знать: Сталин не лечил зубов, так как боялся боли, что “к войне он отрастил большой живот, много ел, но мало двигался. Волосы стали редкими, щеки дряблыми, — кремлевский цвет лица от ночного сидения в кабинетах”. Дальше он добавит, что из-за несчастного случая левая рука и плечо Сталина не работали как следует. Рассказчик, тем более всезнающий, как это имеет место в романе Дружникова, может также вникнуть в психику персонажа и передать мысли и чувства Сталина.

Свидетели появления на приеме Сталина, кроме роста вождя, замечают его жесты и одежду. Они видят, что он “шел, засунув правую руку между пуговицами, оттопырив большой палец”. Правдоподобие этой сцены не вызывает сомнений, она как бы списана с портретов вождя. Зато следующий фрагмент — плод воображения рассказчика: “Левой рукой он время от времени разглаживал ордена на груди нового мундира с источающими сияние золотыми погонами”. Является ли сцена разглаживания орденов реальной, трудно сказать, рассказчик ее не комментирует. Ее, кажется, можно интерпретировать следующим образом: ордена на груди Сталина — свидетельство самовосхищения, а признак высокомерия это компенсация комплекса низкого роста.

Психологически значимая деталь в описываемой сцене — новый мундир, причем, не только он является новым. Специальное внимание уделяет рассказчик ботинкам Сталина. Напомним, что на приеме он не появился, как обычно, в сапогах и галифе, а в ботинках и брюках. В сапогах Сталин действительно ходил всю жизнь с малолетства и другой обуви не признавал... Ноги вождя привыкли к рабству и долгие годы терпели. А потом вдруг сдались сразу. На левой ноге второй и третий пальцы, сросшиеся от рождения, болели особенно. Врачи долго обсуждали причины болей и во избежание тромбофлебита осторожно порекомендовали надеть более легкую обувь, чтобы конечности могли дышать”. Сбоку могло показаться, что Сталин вводит новую моду, и в самом деле, вскоре все советские люди, ходившие до сих пор в сапогах, надели ботинки. Перемена обуви Сталиным имеет, как видим, всесоюзный масштаб. Всезнающий рассказчик, который выражает мысли и чувства Сталина, обращает внимание на душевную травму, какую он переживал. Факт из области здоровья Сталин переносит в идеологическую, политическую сферу: вождь СССР и международного пролетариата не может болеть. Его болезнь могут использовать враги партии. Поэтому, говорит рассказчик, “он не позволил себе расслабиться. Он думал о народе, который надо было спасти. Ему нужно получить от Запада продовольствие, военную технику, уговорить их открыть Второй фронт, припугнуть, что в случае победы мы захватим Европу”. Итак, хотя в начале он лишился уверенности, в окончательном счете лишний раз победил, так как сумел свою слабость сделать достоинством. И именно для этого нужна была Дружникову сцена, на первый взгляд, малозначительная. Никто не мог так умело менять местами причины и следствия”. С одной стороны, Дружников иронизирует, с другой, в какой-то мере, он удивляется таланту Сталина.

Присутствие дипломатов на приеме нужно автору для того, чтобы показать, как Сталин умел очаровать западных политиков, которые после встречи с ним переставали верить газетам, представляющим его как диктатора. Тут ирония Дружникова достигает вершины. После пустого разговора о спиртных напитках дипломаты решают, что “Сталин гораздо дермократичнее, и лицо его вовсе не так сильно обезображено оспой, как пишут на Западе”. Западные дипломаты показаны Дружниковым мастерски одним штрихом он рисует их наивность и интеллектуальное убожество.

Две важные черты характера Сталина показывает краткий эпизод со строительством подземного тоннеля, по которому Сталин мог бы ездить в Кремль из Кунцева: трусость, опасение за свою жизнь и тактика, умение использовать каждую ситуацию в свою пользу. “Метрострой завершил проходку тоннеля. Сталин осмотрел дорогу, но ему показалось, что в тоннеле можно задохнуться, если случайно или преднамеренно произойдет обвал. Он еще немного подумал и дал указание пустить по тоннелю метро. Газеты стали писать про новую заботу великого вождя о благе народа”.

Второй раз Сталин появляется в “Ангелах на кончике иглы” в сюжетной линии Якова Раппопрта, в главе Бесконечные падения Якова Марковича”. Эпизод связан с убийством Кирова. В нем выступает мать Раппопорта, Сарра. Сталин познакомился с ней еще до революции, а в 1919 году встречался с ней в ЦК партии, где она работала машинисткой. Именно этих времен касается история неудачного любовного романа, героями которого были Сталин и Сарра, не принявшая сделанного ей предложения. Дружников вводит этот эпизод в свой роман, чтобы показать еще одну отрицательную черту характера Сталина, который мстит женщине, не пожелавшей стать его женой. Арестованная Сарра пишет Сталину из Лубянки: “Коба! Я требую, чтобы ты немедленно меня освободил. Ведь это же гнусно — сводить личные счеты с женщиной”. За слова “гнусно” и “требую Сарру Раппопорт растреляли.

Образ Сталина в произведениях Солженицына, Максимова, Дружникова часть более широкой проблемы изображения государственных руководителей в литературных текстах. Как правило, в произведениях встречаются две различные модели: панегирическая, построенная на приеме обожествления, и критическая, построенная на принципе персонификации зла, демонизации, в результате которой возникает образ Сатаны, Антихриста. Возможно также соединение обоих этих принципов. Кроме того, авторы пытаются воссоздать реальный, жизненно правдоподобный образ исторического лица на основании документов и с использованием вымысла.

В эпоху Хрущева и Брежнева Сталин как литературный персонаж, появляется у многих авторов, начиная с шестидесятых годов. Раньше были попытки изобразить его в отрицательном виде в криптотекстах, как поэтических, так и прозаических (“Тараканище” К.Чуковского, Мастер и Маргарита” М.Булгакова, “Черный кот” Б.Окуджавы). Его образ встречаем в произведениях А.Солженицына, В.Гроссмана, В.Максимова, Ю.Дружникова, В.Войновича, А.Зиновьева и других. Без этих книг анализ системы невозможен. И не важно, изображены ли вожди реалистически, жизненно, правдоподобно или с использованием гротеска, карнавала, а также в сатирическом плане и пародийно, как в песне Ю.Алешковского Товарищ Сталин, вы большой ученый”.

Введение в литературное произведение исторических лиц, конечно, дело нелегкое, и перед авторами возникали трудные задачи. Тем более, что, в зависимости от жанра книги и ее стилистической оригинальности, реальные персонажи в построенных на вымысле текстах, с одной стороны, не могли терять жизненной конкретности, и с другой, они не могли быть искусственными в изображенном мире. Заметно, что ни один из охарактеризованных в настоящей статье авторов не создает ни карикатурного, ни односторонне демонического Сталина. Писатели постарались понять сущность характера и показать его роль в жизни страны и отдельных людей.