ПУТЕШЕСТВИЕ К ИСТОКАМ

04-07-2004


"Никогда не возвращайся в прежние места..."

Г.Шпаликов

“Ты пошёл, ты не поверил слухам...”
В. Высоцкий

“Ни веночка, ни листочка. Берег. Ржавая баржа...
Память давнего годочка пробирает сквозь кожан...”

А. Ивантер

Валентин ИвановПриключения начались с самого начала. Перелёт Сан-Франциско-Москва состоял из двух этапов: до Нью-Йорка нас везёт компания America West, а далее – компания Delta. Наш первый самолёт несколько задержался. В аэропорту им. Дж. Кеннеди нам нужно добраться до терминала, находящегося на противоположной стороне. Сделать это можно на кольцевом поезде, используя подвесную дорогу. Через полчаса мы с Толей, нагруженные чемоданами, уже вливаемся в очередь на регистрацию. Очередь весьма не слабая – человек 70, совсем как в России, поскольку регистрируют не на конкретный рейс, а на все ближайшие рейсы данной компании. Мы показываем свои билеты негритяночке в униформе: “Опаздываем, мэм!”, но она машет рукой, показывая на конец очереди. Стоим, потеем.

Наконец мы с Толей подходим к разным стойкам и протягиваем билеты. И здесь нас обслуживают весёлые, вечно хихикающие темнокожие леди. Первым куда-то убегает Толя, что-то невнятное крикнув мне. Моя леди оч-чень не торопится, спрашивает у меня зачем-то грин карту, долго и задумчиво вертит ей в своих пальчиках, потом начинает куда-то звонить, я полагаю,- на борт самолёта. Затем она с ослепительной улыбкой объявляет мне, что я опоздал, посадка закончена и все места уже заняты.

-Как же так, мэм, мой приятель подошёл к стойке позже меня, однако его обслужили оперативно, и он не опоздал! Кроме того, как могут быть заняты наши места, если у меня на руках настоящие, не поддельные билеты?

-Он тоже опоздал и скоро вернётся сюда,- улыбается моя мулаточка.

-Что же делать? Когда будет следующий рейс на Москву?

-Завтра в то же время. Приходите, не опаздывайте. А сейчас Вам лучше вернуться к терминалу компании America West, чтобы она возместила Вам расходы, связанные с опозданием по её вине. Впрочем, у Вас есть ещё один шанс: через полтора часа в Москву вылетает самолёт компании Аэрофлот. Терминал напротив. Если у них есть места и они согласны Вас взять, вернитесь сюда, Вам поставят штамп на билет, и Вы сможете попасть в Москву сегодня.

Времени было в обрез. Справедливо полагая, что Толя направится тем же путём, я не стал его ждать и двинул в Аэрофлот. Там аналогичная очередь. Занял место, затем подошёл к стойке спросить, есть ли места. Места были. Я вернулся в очередь. Стоявший впереди меня молодой парень, слышавший все мои переговоры, сказал, что он подержит мою очередь, пока я схожу в компанию Дельта.

Окрыленный я несусь к стойке американской компании, погромыхивая чемоданом, лежащим на ручной тележке, отчетливо понимая, что каждая минута теперь на вес золота. Увы, мне не суждено было вернуться обратно. Клерк у стойки выслушал мои объяснения и вызвал своего супервайзора, по-нашему – начальника. Меня сильно удивило, что такое простое действие, как выписать квитанцию, оказывается слишком сложным для обычного клерка за стойкой. Начальник стал куда-то названивать по мобильнику, затем стал объяснять мне, что во всех моих бедах виновата компания America West, самолёт которой опoздал на 40 минут, и теперь я должен идти к е терминалу и получить с неё “полное удовлетворение”, вызванное нарушением моих прав, как пассажира. Я начал горячо объяснять, что в данную минуту мне нас**ть на все мои права, ибо через 20 минут закончится регистрация на поледний рейс, вылетающий сегодня в Москву.

-Что Вы, сэр, это нельзя так оставлять ни в коем случае. Они обязаны Вам всё компенсировать,- настаивал темнокожий супервайзер,- они виноваты на все 100 процентов.

Я плюнул с досады на всё, проклиная американскую тупость и их ортогональный к нашему менталитет, который никогда не сделает нас братьями, несмотря на схожесть характеров и отношение к юмору, в отличие, скажем, от немцев. Потом я окончательно успокоился, решив, что все опоздания и прочие случайности на самом деле – вовсе не случайности, а какие-то подаваемые нам свыше знаки, которые мы по причине суетности своей жизни просто не в состоянии расшифровать. Поэтому нужно просто по-философски относиться ко всем напастям, ибо и в них можно всегда найти положительные стороны. Не п

ослушаешь знака свыше, втиснешься на борт наперекор судьбе, сметая все препятствия, а самолёт, глядишь, террористы взорвут.

У стойки компании America West меня ожидала всё та же мулаточка, только теперь она была в полном одиночестве, казалась усталой и не пыталась посмеиваться над всеми моими приключениями. Она молча произвела резервирование моего места на завтрашний рейс, позвонив в компанию Дельта, а затем стала названивать своему начальству, выясняя степень компенсации мне нарушенных прав. Потом она протянула мне бумажку с регистрацией и объявила, что место в отеле за счет компании мне не положено, поскольку самолет запоздал всего на 10 минут, а это находится в допустимых законом пределах. Хотя её показания сильно отличались от 40-минутного опоздания, зафиксированного компанией Дельта, я уже настроился на философский лад, и спорить не стал. Мои выводы выстроились в некоторую систему, и заключались они в следующем:

    1. В Москву я сегодня не попаду, а завтра – наверняка вылечу. Если бы я уперся рогом и всё-таки вылетел, но кому-то там, в небесной канцелярии это было бы не нужно (возможно, опозданием самолёта мне, собственно, и подан был явный знак: “Не торопись, парень, на небо попасть ты всегда успеешь!”), то мой самолёт мог упасть в море, в горах или, наконец, быть сбит украинской ракетой, которые у них, кажется, еще остались после распада Союза.

 

    1. Клерки обеих американских компаний врут нагло и беззастенчиво прямо в глаза, поскольку я не угрожаю разорить их компании, наняв адвокатов, а всего лишь стараюсь побыстрее улететь в Москву, взывая к чисто человеческим качествам, таким, как желание прийти на помощь путнику, попавшему в переплёт по их вине.

 

    1. Компании Дельта было совершенно не выгодно давать мне справку, по которой Аэрофлот переведёт уже уплаченные мной деньги со счета Дельты на свой, лишая эту компанию законной прибыли, поэтому супервайзер просто вешал мне лапшу на уши, хотя выписать справку мог любой клерк за минуту. Ответ прост: никто не станет делать то, что невыгодно компании, буде даже она виновата во всем сама. Вырвать деньги обратно можно только через скандал и суд. Точно по такому же алгоритму поступила и клерк компании America West. То, что нам кажется поступком по-человечески, по-христиански, культурой доллара выбито из души уже начисто и безвозвратно. Разница лишь в том, что там, где русская кассирша обложит тебя по-матушке, американская стерва будет улыбаться. Где больше издевательства, это вы уж сами решайте.

 

    1. Поскольку я в командировке, отель и суточные за потерянное время мне с большой вероятностью оплатит институт. Тут очень подходит поговорка: “Если вас уже начали насиловать, расслабьтесь и постарайтесь получить удовольствие”.

 

Итак, я вызвал такси из ближайшего отеля, получил номер, принял душ, ибо я интенсивно потел, пока волновался и бегал, как Савраска, с тележкой и чемоданом, и пошел в бар попить пивка. За ночь великолепно выспался, и отправился погулять по окрестностям. По дороге с аппетитом позавтракал в небольшой забегаловке, а потом сел в тенёчке на скамейке стадиона и стал с интересом наблюдать, как разминаются и бегают по дорожкам темнокожие любители спорта и прогуливают собачек их бледнолицые братья. При этом я отхлёбывал прохладное пиво из запотевшей бутылочки, предусмотрительно помещённой в бумажный кулёк, и хрустел теми самыми солёными крендельками, которые недавно чуть не осиротили Соединённые Штаты.

Последующие 10 часов полета через Атлантику пролетели незаметно, чередуя чтение предусмотрительно прихваченной для таких случаев книжки про тайны “темновой материи” с приятными грезами после сытного обеда, в котором предусмотрена некая свобода выбора между традиционной индейкой и большим куском говядины. Приключения с новой силой навалились уже в Москве.

Согласно первоначальному плану, мы с Толей должны были из Шереметьево ехать в Дубну, где было предусмотрено посещение Объединенного Института Ядерных исследований, в котором Толя раньше работал. Нас должен был подхватить толин сослуживец на машине. Поскольку пути наши разошлись, и я не имел ни малейшего представления, где теперь находится Толя, я, действуя по тому же философскому алгоритму, пришел к выводу: если мы пересечёмся в Москве, дальше едем вместе в Дубну, а иначе я еду к Юрию Викторовичу, с которым мы раньше вели совместные работы лет 25. Ю.В. проживал в Москве, недавно защитил докторскую, и у нас было более чем достаточно тем, которые можно было обсудить, опрокидывая стопочки и закусывая маринованными грибочками домашнего приготовления.

Толю я встретил у эскалаторов в багажном отделении. Он прилетел в Москву через Париж, а его багаж, как ни странно, пришел с тем же рейсом, что и мой. Мы договорились, получив багаж, встретиться у выхода. Толя первым получил свои чемоданы и направился к выходу. Наконец и я выловил свой чемодан с эскалатора и бодрой рысью направился к зелёному коридору. Таможеники сидели где-то совсем в стороне и не обращали на пассажиров абсолютно никакого внимания. У выхода из коридора стояла густая толпа встречающих, там легче было не встретиться, а, скорее, потеряться. Стоять и ждать там с чемоданом не было никакой возможности, поэтому я решил подождать Толю на выходе из здания аэропорта. Здесь стоять в ожидании с чемоданом было ещё менее удобно, поскольку нахальные московские таксисты просто не давали покоя своими предложениями довести до Москвы за сто долларов. Постояв там минутку, я покатил свой чемодан по тротуару по направлению к парковке, где останавливались легковые машины и автобусы. Выбрав место,с которого хорошо просматривалась вся площадь, я стал ждать. Через 15 минут, я стал прогуливаться, поскольку солнце припекало голову, если стоять на одном месте. Через полчаса я присел в тенёчке, потом занервничал и покатил свой чемодан обратно в здание аэропорта. Ни малейших следов Толи я там не обнаружил. Исчезновение Толи было столь же стремительным и необъяснимым, как и в Нью-Йорке, все пассажиры с нашего рейса давным-давно разбрелись. Я вернулся под тень берёзки и стал ждать до упора, окаменев в позе медитирующего самурая. Ещё через полчаса на площадку вылетает взмыленный Толя и, заметив меня, возмущённо восклицает: “Ну ты где пропадаешь?! Мы же договорились встретиться у выхода”.

-У выхода из чего?- спрашиваю я в ответ,- Если у выхода из аэропорта, то я и стою здесь уже 2 часа, не имея ни малейшего представления о том, где всё это время пропадаешь ты, поскольку за это время можно не только не торопясь выкурить трубку мира, но и заключить мирный договор с небольшим, но злобным индейским племенем.

Далее Толя снова убегает в здание аэропорта и возвращается с двумя чемоданами и своим приятелем, который приехал нас встречать на видавшем виды “Москвиче”. По дороге Толя в красках рассказывает, что, поскольку он прилетел одним рейсом, а чемоданы пришёл получать с другого рейса, то его заставили пройти красным коридором, а там стали аккуратно и методично шмонать, что и продолжалось ровно два часа. Один из чемоданов у Толи оказался забит алкогольной продукцией, причем на каждой бутылке жена аккуратно приклеила надпись, кому эта бутылка конкретно предназначена. На самом деле, всё это не имело никакого смысла, поскольку и в Москве, и в Дубне эти же самые бутылки можно купить за ту же цену, что и в Калифорнии. По таможенным же правилам разрешалось провозить только три бутылки. Таможенная дама плотоядным взглядом ощупывала каждую бутылку, работала изнурительно медленно, из чего было абсолютно ясно, что, предложив ей любую бутылку на выбор, можно было легко свернуть эту ненужную никому процедуру до 10 минут ко взаимному удовольствию, но Толя этого не сделал, поскольку на каждой бутылке красовалось имя получателя, а жена получателям заранее позвонила. В результате он потерял 2 часа и заплатил 35 долларов таможенной пошлины.

Ехать до Дубны совсем не далеко, но на пути встречается железнодорожный переезд, поезда ходят часто, поэтому у переезда скапливается огромная очередь машин. Время от времени из потока ожидающих машин вырывается легковушка, у водителя которой кончилось терпение, и он ныряет под наполовину открытый шлагбаум, рискуя попасть под проходящий поезд, который можно заметить лишь в последние секунды из-за поворота дороги и густых деревьев, растущих вокруг. Там мы потеряли больше часа, поэтому подобных смельчаков оказалось не мало.

ДУБНА

По обочинам дороги весело мелькают родные березки, подлески, обещающие немало грибов. Дорога, как ни странно, в хорошем состоянии, никаких колдобин. До американских стандартов не дотягивает разве что отсутствием бордюров по краям. Время от времени на обочине вырастает яркое пятно придорожной забегаловки, кафе или даже ресторана. Всё сияет свежими красками. Правда, вокруг обычный утоптанный грунт, клюющие куры и покосившиеся плетни. Мусора и прочих безобразиев на удивление мало. Наконец нашему взору открывается город Дубна. Многоэтажные здания, набережная вдоль Волги, теннисные корты, велосипедисты на улицах, легкий налёт провинциальности, тишина и неторопливость, что отличает все академгородки России. Проезжая мимо бассейна “Нептун”, замечаем большое пятно на месте отвалившегося куска штукатурки, а ниже – надпись, предупреждающая о том, что у этой стены лучше не ходить, поскольку другие куски также имеют тенденцию обваливаться. Потом в местной газете прочитал, что какие-то хулиганы сожгли только что отстроенную лыжную базу, поджигатели не найдены, база отстроена заново.

Собственно говоря, город Дубна – это Объединённый Институт Ядерных исследований, а всё остальное – инфраструктура этого института. В этом отношении городу повезло, поскольку негативные стороны перестройки – нищета и бандитизм – коснулись его в несколько меньшей степени, чем промышленных центров и рабочих окраин. Солидная часть бюджета ОИЯИ состоит из вкладов западных стран в программу международного сотрудничества, поэтому такие массовые для страны явления, как инфляция и неплатежи сказались здесь меньше. “Но ведь живём-то мы не на облаке”, как сказал поэт, свою долю прелестей перестройки получила и Дубна. Здесь тоже встречаются решетки на окнах и стальные двери в квартирах. Но именно “встречаются”, в то время как в Новосибирске без этих “украшений” шансы быть ограбленной у квартиры равнялись ста процентам в начале 90-х годов. Моя квартира, скажем, была ограблена трижды за 2 года. Главная неприятность для Дубны состояла в том, что она располложена слишком близко от Москвы, поэтому новоиспечённык бандиты в малиновых пиджаках, которых принято называть “новыми русскими”, не долго думая, избрали её местом своих инвестиций в недвижимость, и вот тут уже размеры коррупции в Дубне разом приблизились к средним по России. Время от времени в местных газетах можно было прочитать, что одного из таких бизнесменов пристрелили свои же дружки. Непосредственно или с помощью наёмных киллеров. Но и этот период миновал, и российская провинция погрузилась в привычную дрёму.

Вечером мы с Толей вышли прогуляться по набережной. Со стороны Волги она отделана фигурными перильцами, через каждые сто метров расположены круглые площадки со скамеечками или беседки. Именно на этих площадках тусуется подрастающее поколение. Весной тут бушует сирень, а летними вечерами заливаются соловьи. Подростки сидят на парапете, поставив ноги на эти самые скамеечки. В руках у них банки с импортным пивом и кулёчки с хрустящим содержимым. Банками и кулёчками забиты мусорные корзины вокруг площадок, но на дорожках и лесных лужайках вокруг относительно чисто, мусора почти нет. Навстречу нам попались две девушки с весьма впечатляющими формами. В руках у них, вместо косметичек, были те же самые баночки и бутылочки с пивом. Хорошо хоть не с водкой. Хотя, “еще не вечер”. Мы с Толей для них особого интереса не представляли, поэтому наша прогулка закончилась тихо и невыразительно.

У Толи была еще куча хозяйственных дел в Дубне, поэтому я выехал в Петербург раньше, решив по пути заехать к теще в Вышний Волочек. Самое примечательное здание в этом городе – железнодорожный вокзал, построенный ещё при Екатерине Великой. Когда-то этот город называли Русской Венецией из-за системы каналов, придавшей ему неповторимый облик. В том месте, где река Тверца огибает главный храм, в стенах набережной можно и теперь обнаружить огромные ржавые кольца, к которым бурлаки привязывали на время отдыха влекомые ими баржи. Позже по реке ходили прогулочные пароходики. Еще город был знаменит ткацкими фабриками миллионеров Морозова и Рябушинского и стекольными заводами, которые поставляли стекло даже для кремлевских звёзд.

Я бывал здесь в начале перестройки. В городском парке весело крутились карусели, а по окружности бегал маленький паровозик с прицепными вагонами, как в Диснейленде. Два дизельных суденышка катали туристов и местных жителей по реке, оглашая окрестные пространства осипшими голосами гудков. Местоположение города было уникальным. С одной стороны, он лежал прямо на трассе Москва-Петербург, и потому добраться до него не было никаких проблем. С другой стороны, в часе езды от него располагался областной центр, старинный город Тверь, некогда споривший с Москвой за главенство на Руси. Тверь отвлекала на себя весь шум и суету, свойственные большим городам, оставляя Вышнему Волочку неповторимое очарование тихого провинциального городка с пышными садами и рыбной ловлей чуть ли не у крыльца своего дома.

Потребовалось лишь пять лет, чтобы всё здесь изменилось до неузнаваемости, чтобы всё пришло в запустение, как после нашествия гуннов. Южные республики с восторгом отделились, порождая многочисленных баши, ханов и баев из бывших секретарей обкомов и райкомов. Пионеры, студенты и солдаты получили некоторую передышку от беспрерывной, не оплачиваемой войны за урожай хлопка, пока новая власть делила всё, что можно ещё поделить. В это время все текстильные предприятия Вышнего Волочка встали. Кремлю тоже пока было не до обновления звёзд, встала и стекольная промышленность. Народ разбрёлся по огородам. Пока бабы пропалывали грядки, мужики густо обсели берега Тверцы, Цны и окрестных озёр. “Рыбный промысел” начинался с того, что скидывались по рублю и посылали гонца за “красненьким”. Потом начиналась обстоятельная и серьёзная беседа о текущих событиях и перспективах перестройки. Говорили от души, не таясь, так что прорабам перестройки, видимо, в столице непрерывно икалось от тех душевных слов, которыми народ одобрял их деятельность по всей Руси.

Ловили, ясное дело сетями, потому что на удочки ловят лишь для удовольствия, а тут нужно решать продовольственную программу. Недаром слова “удочка” и “удовольствие” происходят от одного корня. По букве закона, ловля сетями есть в чистом виде браконьерство. Но народ понимает это иначе. Браконьерство в его понимании – это ради наживы, это гораздо больше того, что необходимо тебе, чтобы не сдохнуть с голоду. Закон и народные понятия о нём входили в явные противоречия, и потому рыбнадзор теперь был совсем не тот, что раньше. Тот был с двухстволкой, в одиночку и на лодочке “чих-пых”, которая заводится только после тройного морского загиба с вариациями на народные темы. Эти ходили на новеньком катере с мощнейшим мотором. “Группа захвата” состояла, как правило, из трёх коротко стриженых “бультерьеров” в камуфляже, снабжённых АКМ десантного варианта. Выскакивали они так неожиданно, что спрятать уже ничего не успеешь. Тут важно было одним взмахом ножа обрезать сеть, пока тебя не положили в лодке мордой в рыбу. Когда главной улики в лодке нет, можно спокойно объяснить, выплёвывая пару зубов, что случайно наткнулись на чьи-то сети, решили украсть немножко рыбки, поскольку дома третий день жрать нечего. Та и другая стороны прекрасно понимали степень “правомочности” своих действий, но основные правила игры здесь были соблюдены, потому и расходились без нанесения увечий опасных для здоровья или несовместимых с жизнью.

Дизельные пароходики оказались нерентабельными, поскольку у людей не было теперь денег, чтобы любоваться красотами окружающей природы, тем более. что любоваться ими вполне можно было за бесплатно, прогуливаясь по окрестносятм пешком. Один из них уже несколько лет ржавел на отмели. С него свинтили всё, что откручивалось, и теперь местные пацаны сигали с палубы в воду в жаркую погоду. Другой пароходик поставили на прикол. Его купил какой-то предприниматель, решив переделать в плавучий ресторан, а скорее всего, поговаривали в народе,- в тайный бордель, поскольку официальные бордели тогда ещё законом были не разрешены. Пока там велись ремонтные работы, по ночам сторожить пароходик подрядился студент, из непьющих. Ночью у него всегда светилось окно, видимо, студент читал книжки и конспекты лекций. Сторожил он недолго. Однажды утром его нашли зарезанным какими-то урками.

Карусели в парке давно уже не крутились. Их просто уже не было, как не было и знаменитого некогда паровозика с вагонами. И паровозик, и карусели, и даже рельсы кто-то сдал в пункт приёма металла. В городе почти не осталось собак. Сначала съели тех, что годами бегали просто так на свободе, потом стали воровать тех, что были привязаны по дворам. Соседкой у тёщи была баба Валя, некогда очень красивая женщина. Беда почему-то очень полюбила этот дом. Дочь у них родилась дауном. Теперь ей было больше двадцати лет, она постоянно раскачивалась и умела только мычать. Сына на лесосеке зацепило трактором, сильно повредив бедро, потому он ходил, не просто сильно прихрамывая, а как-то переламываясь при ходьбе. Хозяин от всех этих семейных бед сильно попивал. Жили они огородом, пенсией и пособиями на двух инвалидов. Держали поросёнка, в октябре собирались заколоть. Утром встали и увидали кровавые следы и настежь открытый хлев. Ловкие люди закололи его так профессионально, что хозяева даже не проснулись. Подозревали местного цыгана, но ведь не докажешь. А через год хозяйский сын-калека, будучи пьяненьким, сгорел в бане. Такие дела. Теперь баба Валя вдвоём со своей мычащей дочкой по осени собирают картошку на огороде. Целыми днями обе сидят, глядя в окно. Баба Валя по-привычке что-то вяжет, а дочка просто глядит на улицу, ей всё интересно.

Большая часть населения Вышнего Волочка гужевалась на рынке, пытаясь что-то продать. Получалось плохо, потому что продавцов было мого больше, чем покупателей. Да и какой нынче покупатель, если зарплату рабочим на фабрике выдали кастрюлями, которые они же и производят. Появилось очень много ларьков. Часть молодёжи подалась в охранники, другая – в бандиты. Первых от вторых отличить было весьма не просто, да и не было в том особой необходимости. Близость к трассе Москва-Петербург имела не только положительные стороны. Место было, можно сказать, стратегическое. Тверь надолго стала перевалочной базой наркотраффика. Число наркоманов за пять лет увеличилось в пятьдесят раз. Это не оговорка и не преувеличение,- раньше об этом здесь было просто не известно. Водочку народ пользовал, это было веками, а вот насчет крэка или “колёс” - не слыхали. Разве что кто-нибудь вернувшийся из тюрьмы знал эти привычки.

У тёщи сын Витька, лет примерно сорока. По молодости что-то там набедокурил, отсидел. Отец умер от рака, когда сын ещё в тюрьме отдыхал. Может, и рак тот отчасти объяснялся семейными неурядицами. Сын когда-то работал на стекольном заводе оператором по напылению амальгамы на зеркала. Работа вредная, но платили неплохо и спирт для протирки аппаратуры был всегда под рукой. Завод тот приватизировал бывший директор, работников поувольнял, пристроив на эти места всю свою многочисленную родню. Так сын с тех пор и околачивается безработным, живя на пенсию матери и случайные доходы от рыбной ловли. А к сыну захаживал дружок Серёга, с которым они ещё на зоне вместе парились, а теперь промышляли рыбалкой. Это был красивый и крепкий тридцатилетний парень, спокойный и немногословный. Через всю щеку у него проходил багроватый шрам, как от сабельного удара. Серёга очень любил свою семилетнюю дочку, и ради неё готов был носом землю рыть, чтобы заработать на жизнь. Оказалось, пока он мотал срок на зоне, жена его завела хахаля. Городок здесь такой – ничего не скроешь. Вернувшись, Серёга побил жену для порядка, но простил ради дочки. Жене же он, видимо, совсем был не к месту, поскольку она переориентировалась на другого, поэтому однажды она всыпала мужу добрую порцию снотворного в борщ и стала ждать. А парень-то оказался здоровым, как бык, ничего его не берёт, и попросил добавки. Налила вторую миску, тут уже ждать стало невмочь. Взяла она в руки заранее припасённый топор и ухнула прямо промеж широких плеч. Да вот бабий замах оказался слабоватым или нервы подвели, только видит она, что муж привстаёт с лавки, поворачивается, и лицо у него удивлённое и вопрошающее: “Что ж ты, сука, делаешь!”. Тут она ему по лицу и врезала топором со страха. А мужик ничего. Убежал к соседям, перепугав их насмерть. Вызвали скорую, заштопали. Мать, понятно, в тюрьму упекли, а Серёга стал дочку растить. Только и это недолго продолжалось. Как-то сидели, выпивали после работы со знакомыми грузчиками. Тут какой-то ханыга и стал Серегу задирать, но Серёга только пил, закусывая малосольным домашним огурчиком, и молча ухмылялся. Есть такой тип людей, у которых как будто шило в заднице свербит. Они потому и гиперактивны, что таким образом страются компенсировать свою мусорную ничтожность. Но они очень ошибаются, полагая, что всякий молчаливый человек – это недотёпа, телёнок и тихоня, которого можно тиранить сколько хочешь. Словом, когда ханыга начал какую-то гиль нести про серегину жену, наш телёнок встал и очень спокойно так сказал: “Или ты, падла, извинишься за всю твою вонь перед народом, или я твои поганые слова вот этой вилкой забью тебе обратно в глотку”. Спокойный этот тон и ввёл в заблуждение ханыгу, только раззадорив его. Поэтому через минуту он уже хрипел с вилкой в горле.

Но это всё дела минувших дней. Перед своим приездом я дал телеграмму: “Выезжаю. Топите баньку”. Зная, что еду в глубинку, набрал в сумку продуктов побольше: колбаска, сыр, масло, фрукты, пузырёк с прозрачной. Всё это, конечно, и там можно купить, но “хорошо яичко к Пасхе!”. Путь от станции к набережной прямиком через торфяник был не долгий. Вот и знакомые высокие ворота, крашеный зелёным цветом забор. Жму на кнопку звонка. С крыльца слышу Витькин голос:

-Ты только не пугайся. У нас тут овчарка, Байкал, но она тебя не тронет.

Открывается дверь, я чуть не отшатнулся. Витька, худющий как скелет, серый цвет лица – видимо, после большого бодуна человек. Это правильно, что я дал телеграмму, дал ему возможность хоть немного оклематься. Сейчас он больше всего мне напоминает Кащея Бессмертного в исполнении атиста Милляра. Следом выбежала шикарная совершенно, крупная немецкая овчарка, обнюхала и успокоилась. Большие собаки знают себе цену, и голос зря не подают.

Затем сошла с крыльца тёща, поцеловала прямо в губы, обнялись сердечно. В свои 72 она выглядит – прямо молодец, хотя перед этим писала, что донимает высокое давление, постоянно принимает лекарства. Она уже гостила у нас в Америке, однако через три месяца начала собираться, причитая о заброшенном доме и запасах картошки на зиму. На самом деле причина была другая: сын без неё сопьётся и пропадёт. Вот и теперь мы её зазываем насовсем, а она всё не соберётся по той же причине.

Однако, о тёще рассказ особый. Происхождением она из немцев Поволжья. В 41-м они всей семьёй были выселены, причем женщин направили в Сибирь, а мужчин на Колыму. С тех пор отца своего она больше не видела. Ей тогда было 16 лет. В Сибири не было особого голода для местных, а вот приезжим было туго. Немцам на сборы дали час и сказали, что вещей можно взять по 30 килограмм на человека. Поскольку мало кто мог предположить, что выезжают практически навсегда, то взяли далеко не самое необходимое. Ехали вповалку, туго набившись в товарные вагоны. В бараке спали на двухярусных нарах вместе с выселенными сюда же евреями. Соседями по нарам оказались две еврейские девушки, Аня и Кармина, дружба с которыми осталась потом на всю жизнь. Девушки эти рассказывали, что им на сборы дали сутки, ехали по четыре семьи в таком же вагоне. Этим и ограничивалось число вещей, которые можно было взять с собой. Главврач города Сочи, например, вёз в вагоне даже пианино. Во время войны Ане с Карминой приходили из-за границы посылки от еврейских организаций. Плитки шоколада они делили на мелкие квадратики и обменивали потом на рынке на более нужные вещи и продукты. Тещина же мать пошла по сибирским сёлам выменивать привезённые с собой вещи на продукты и больше не вернулась, замёрзнув в снегу. Говорили, что у неё было слабое сердце.

Осталась 16-летняя Элла одна. Девчонка она была крепкая, боевая, умела за себя постоять. Даже окончила машиностроительный техникум и пошла работать на завод. Завод выпускал снаряды для фронта и состоял из двух огромных цехов. В одном, куда ни кинь взгляд, стояли бесчисленные ряды станков, обтачивающих болванки. Для уменьшения расхода металла конусная часть болванки не обтачивалась сразу, а сначала оковывалась кузнечным прессом. Перед оковкой эту часть следовало раскалить, поэтому от станков тянулась нескончаемая очередь во второй цех, где стояли огромные печи. Болванки катили в этот цех, зацепив захватом из толстой проволоки в высверленные по оси отверстия. В каждой руке человек тянул по две болванки. В целях светомаскировки второй цех не освещался вовсе. В кромешной тьме были видны лишь круглые отверстия печей, в которых играли языки пламени. Работали в две смены по 12 часов, да и питались по фронтовой норме, поэтому полуголодный люд, экономя энергию, за работой не разговаривал. Доходя до жерл печи, люди вставляли в отверстие один из концов цилиндрических болванок и получали несколько минут отдыха, пока болванки раскалялись. Потом такая же молчаливая очередь в кромешной темноте катила свой груз из цеха к кузнечным прессам. В цехе стояла невыносимая жара, вентиляция была лишь естественная, поэтому работали по пояс голыми. Женщин среди этих призрачных теней можно было отличить от мужчин лишь по белым полоскам лифчиков. А на выходах из цехов стоят солдатики с трехлинейками, и каждую тачку с ветошью или металлическими стружками протыкают штыком, на случай если там под отходами спрятался зек. Я вам так скажу, ребята: “Этот Данте поторопился, выбирая материал для описания седьмого круга ада. Если бы он посидел в советских концлагерях, он описал бы куда более яркие и выразительные сцены”. Но самое удивительное для меня в том, что пройдя всё это, теща моя нисколько не озлобилась на людей и государство, осталась человеком добрым, и иногда даже жалеет, вспоминая те времена: “Мне бы сейчас годков 50 скинуть, бог с ним, пусть даже снова часовой и колючая проволока. У нас ведь там, в зоне даже танцы были иногда”. Непостижима природа человека.

К моему приезду банька была уже жарко натоплена. Мы с Витькой связали пару веничков с березок, наклонившихся над берегом реки, взяли большой термос чая, скинули одежонку и нырнули в парную. Меня, как гостя, следовало отхлестать первым, и я с наслаждением растянулся на полке. Витька поддал парку и приступил к работе. Однако обычной силы в его ударах не чувствовалось, а через 5 минут он вовсе обессиленный вывалился из парной. Дело понятное, когда мужик с хорошего бодуна, поэтому париться в этот день мне пришлось самому, выскакивая, чтобы окунуться в речку и отпотеть под простынёй, прихлёбывая горячий чай. Часа через два, полностью выпарив неведомые телесные шлаки и мелкие душевные грехи, переоделся в чистое и поплыл, почти невесомый к обеденному столу. А солнышко неистовствует, и птички куда-то забились от полдневного жара, только легкой прохладой и спокойной силой веет от реки. И мысли приходят в голову простые и торжественные: может, лишь ради таких минут и стоит жить. Тут же, непонятно каким чудом, в голове сложились стихи

Кому-то по душе весёлость нрава,
Кому-то удаль сродни,- ну и пусть,
И я не стал бы спорить с вами, право,
Но мне милей несказанная грусть.
В ней мудрость понимания истоков
И горький опыт пройденных дорог,
Отметки всех назначенных нам сроков,-
Всё, что я смог, и то, чего не смог.
В ней осени печальное начало
И детских грёз забытых череда,
Прогулки под луною у причала
С той девушкой, что помню я всегда,
Прощенье всех грехов свершённых нами,
Прохлада дивных летних вечеров,
Камина потухающего пламя,
И путника в ночи желанный кров.

На столе уже дымились знаменитые тёщины чебуреки с золотистой хрустящей корочкой. Налили по стакану, тёще тоже капнул символически. Хэкнули, выталкивая лишний воздух из пищевода, и разом опрокинули. Потом немного помолчали, прислушиваясь к тому, как пошла. Когда лизнуло пламенем желудок, принялись неторопливо за еду. С чебуреками спешить никак нельзя. У них внутри очень горячий и вкусный сок, можно сильно обжечься. Я по первости задумывался: почему в Калифорнии водка так не пьётся, как в России? Почти по Высоцкому: “Как рюмка, так в отрыжку”. Думал, потому что жарко, или водка не та. Ан нет же, вот сижу сейчас, в жару, после баньки – лепота! Не-ет, не всё ещё наука может объяснить.

Назавтра поутру собрались на кладбище, Степаныча проведать – тещиного мужа, и Светку помянуть, бывшую Витькину супругу. Тут ведь что произошло. Попросил Витька у нас денег, машину подержанную купить. Занимаясь рыбным промыслом, он много переплачивал, чтобы рыбу свежей доставлять на рынок. Мы дали, хотя предчувствия у меня были, что деньги эти впрок не пойдут. Купили белые Жигули. Витька клянётся, что когда он за рулём – ни капли в рот. Вот как-то вечерком, выворачивая из проулка на трассу, задел он слегка автобус. Шум-гам. Витька шоферу: “Да ладно, заплачу, чево там”. Но ведь наличности на кармане, как обычно, нет, потому вызвали ГИБДД. А тем показалось, что Витька им грубит, потому и забрали для выяснения. Однако, трубка показала, что он трезв. Тем временем, Светка, проезжая в автобусе, заметила на обочине свою машину. Опасаясь резонно, что по темноте с неё снимут всё, что отвинчивается, она слезла с автобуса со знакомым, и решили они толкать машину до дома, благо было не далеко. Неудобство толкания состояло в том, что через каждые 10 метров руль следовало подправлять. Тут к ним подходит и вызывается помочь незнакомый парнишка 19-ти лет. Тогда мужик сел за руль, включил фары, а эти двое стали толкать. Через пару минут здоровенный Форд на огромной скорости врубился прямо в задний бампер. Жигулёнка кинуло вперёд на 15 метров, мужика из кабины зашвырнуло в кусты, а двое толкавших умерли тут же, практически перерезанные пополам.

Витька возвращается из ГИБДД и застаёт такую картину. Жена в морге, машина восстановлению не подлежит. Судебные дела не быстро делаются. Протокол на месте происшествия зафиксировал, что водитель Форда был пьян. Водитель этот был какой-то местный коммерсант, которому брат только что пригнал новую машину из Японии. Форду тому, только передний бампер погнуло. Пока суд да дело, пошёл Витька с дружком к тому коммерсанту выяснять ситуацию. Порешили, что в качестве компенсации, коммерсант передаёт Витьке свой Форд. Всё оформили в присутствии адвоката, взяв с Витьки расписку, что к ответчику он претензий более не имеет. Аналогичным образом коммерсант решил вопрос и с матерью погибшего парня. На суд Витька не пошёл. Не в традициях Руси ходить по судам тем, кто своё отсидел. Потом он узнал, что зафиксированный протоколом факт о том, что водитель был пьян, из дела каким-то образом исчез. Адвокат ответчика доказал, что, во-первых, правилами запрещается толкать машину по обочине трассы. Во-вторых, в машине были лишь включены фары, а нужно было включить аварийную сигнализацию. И, в-третьих, истцы к ответчику претензий не имеют, что подтверждается соответствующим образом заверенными документами. Посему коммерсанта оправдали, и свой Форд он забрал назад, раз уж он ни в чём не виноват. Обычная история. Тёще это обошлось в два месяца лежания на больничной койке, а Витька временами уходит в запои, и потому бросить его и уехать в Америку сейчас она никак не может.

Назавтра снова истопили баньку, а ночью я уже ехал в Петербург.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

Нарушая сложившуюся традицию, Петербург нас встретил удушающей жарой. Саша предложил мне с Толей остановиться у него. Жил он на бывшей улице Салтыкова-Щедрина в старинном доме с пятиметровыми потолками, огромным камином, отделанным узорной метлахской плиткой, и скрипучим вытертым паркетом. Как называется сейчас эта улица, я так и не смог запомнить, на память приходили только совершенно неприличные ассоциации. Чем Салтыков-Щедрин не угодил новым властям, ни я, ни Саша не могли понять. Дом, впрочем, требовал хорошего ремонта, все краны текли, а туалет с ванной напоминали о блокадных временах. Однако, если каждый квадратный метр такой площади стоит две тыщи баксов, сами понимаете, что все эти мелкие недочёты не имеют никакого значения. Саша жил на какой-то другой квартире, так что апартаменты были в нашем распоряжении, если не считать тихой, миниатюрной студентски Аси, которая, видимо, и была их хранительницей.

Толя переночевал в этой квартире лишь одну ночь. Жена его что-то там передавала для знакомых в Петербурге, и знакомые эти, как гостеприимные люди, просто вынудили Толю остановиться у них, хотя жили они в пригороде, и ездить на конференцию Толе приходилось на электричке.

Кстати, от моего приятеля из Калифорнии, а точнее – от его жены, я имел некое поручение. Эта женщина до своего отъезда в Америку была одной из ведущих балерин Михайловского театра, ныне Малого театра оперы и балета им. М.П.Мусоргского. Пару лет назад знакомый балетмейстер написал книгу воспоминаний о знаменитой балерине, её бывшей учительнице. Эту книгу я и должен был взять у автора. Поручение было кстати, поскольку позволяло заполнить вечер. Я взял армянского коньяка, символической закуски, договорился о встрече по телефону. Часам к семи раздался звонок у двери. В проёме показался пятидесятилетний крепкий мужчина кавказской национальности. Он выглядел очень усталым, но это была не та усталость после напряженного трудового дня, а та, что накапливается годами. Энергичное пожатие руки, и я провожу незнакомца в гостиную. Колбаса, сыр и холостяцкий овощной салат – пожалуй, это всё, на что я способен по части кулинарии. Завариваю крепкий кофе, нарезаю тонко лимон, можно приступать к беседе.

Собеседник меня поразил. Я узнал ещё одну историю о великой любви. Молодой, талантливый и честолюбивый юноша приезжает покорять балетные подмостки одного из лучших театров России. Успех ему сопутствует необычайный, но... Он влюбляется в известную примадонну, которая старше его на 15 лет. И тут он совершает тот самый поступок, который безошибочно позволяет отличить настоящую любовь от тех многочисленных вариантов страсти, которыми люди обычно обозначают эту любовь. Он забывает о своём честолюбии и карьере и становится тенью любимой женщины. На всех концертах, творческих вечерах и приёмах он сопровождает её с портативным диктофоном. Спустя месяцы и годы он начинает убеждать великую артистку в том, что надо как-то пытаться привести в порядок свои записи, поскольку она уже превращается в живую историю своего театра. Работу эту ей так и не удаётся довести до конца, она умирает долго и мучительно, а после её смерти выходит книга. Он работает исступлённо, днём и ночью, потеряв счёт времени. Когда книга вышла из печати, был потерян смысл жизни. Сейчас он преподаёт, ставит спектакли, но это жизнь робота, заведённой механической куклы, которая не знает, когда кончится её завод.

Солнечная погода и духота кончились разом. Все остальные дни конференции сопровождались привычными нескончаемыми дождями. Хорошо, что я не забыл взять зонт и предупредил об этом своих коллег. От нашего отдела приехали ещё двое, китаец Ли и немец Андреас. Перед отъездом они долго пытали меня, насколько безопасно прогуливаться по Петербургу, какие музеи следует обязательно посетить, но больше всего вопросов было относительно отеля, в котором лучше всего остановиться. Мои сведения на этот счёт были совсем скудными. В былые времена я останавливался в гостинице для приезжающих учёных на улице Халтурина, рядом с атлантами, которые “держат небо на каменных руках”. Достать место там было совсем не простой задачей, но ещё сложней с местами было в гостинице Академии Наук. Ещё там был самый скрипучий паркет, который я когда-либо слышал в своей жизни. Более неприятным бывает только скрип корабельных заклёпок проржавевшего корпуса судна при шторме в 12 баллов. Позднее, приобретя в Питере друзей, я стал останавливаться только у них. О, как изменилось всё со временем! Я полез в Интернет и обнаружил в Петербурге пятизвёздочные отели с номерами по 500 долларов за ночь. Наш институт оплачивал за постой номера ценой до 250 долларов, и мои коллеги после длительных изысканий нашли наиболее подходящий для них. Как же мы весело смеялись, когда на мой вопрос, как они провели первую ночь в Петербурге, Андреас, надевший мятую футболку на пленарное заседание, смущенно ответил, что администратор отеля предупредил его, что в связи с ремонтно-профилактическими работами на следующие два дня вода отключена во всём районе. Ли, в соответствии с рекомендациями китайских мудрецов, промолчал. Но было видно, что оба они это бедствие переносят с ужасом.

Заседания проходили в главном корпусе университета и Менделеевской аудитории. Корпус этот с фасада был обновлён, являя взору прелести русской архитектуры петровской эпохи. Особенно тщательно отполирована была табличка, возвещающая о том, что это старейший университет страны (Многие по ошибке старейшим считают московский университет им. Ломоносова). С тыльной стороны здания, по столь же старинной традиции, были разрыты канавы, лежали мешки с цементом и горки строительного мусора. Здание химического факультета выглядело намного скромнее, видимо денег хватило только на ремонт фасада главного корпуса. А вот здание физического факультета напоминало о постоянных артобстрелах Ленинграда времён блокады. И то сказать, ведь физфак уже переехал в Петергоф, так что здание, видимо, временно считалось ничейным и потому скорому ремонту не подлежало.

Все стены длинного коридора на втором этаже главного корпуса были заставлены высокими книжными шкафами, за стеклом которых покоились фолианты трудов российской Академии Наук, которые до революции печатались на французском языке. Я с интересом разглядывал толстенные тома, которые пережили эпохи правления всех русских царей династии Романовых и всех коммунистических вождей (надеюсь!). Потом я обратил внимание на странную особенность: чем древнее тома, тем лучше они сохранились, а заканчивалось это внушительное собрание 1913-м годом. Причём, чем ближе к этому роковому году, тем переплёты выглядят всё более ветхими, а уж те, что датируются 13-м годом, просто рассыпаются. Создаётся даже впечатление, что обложки их пробиты пулями, а некоторые страницы залиты кровью. Потом, понятно, началась Первая мировая война, России стало не до печатания научных трудов, а, возможно, просто кончилась бумага, отпускаемая на мирные нужды.

Первый доклад на пленарном заседании делал известный академик, он же и Председатель оргкомитета. Доклад его был просто отвратительно представлен. Дело даже не в примитивном английском. Очень мелким шрифтом, который едва был заметен на окружающем фоне, он переписал массу формул из своей книжки от 1980 года, переизданной почти дословно, но под другим названием в 1990 году. Формулы эти разглядеть из зала было просто невозможно, а число слайдов доходило до ста. Кто книжек тех не читал, не понял ни черта, поскольку в докладе отсутствовала главная фраза: что здесь является новым на сегодняшний день и какую конкретную пользу принесла эта умопомрачительная математика для современных ускорителей заряженных частиц, которым посвящена настоящая конференция. У меня самого английский довольно варварский, но за пару конференций я успел ухватить основные принципы презентации научного материала, и дальше всё пошло гладко. Казалось бы, с таким опытом преподавания академику давно можно было бы постичь эти немудрёные принципы.

Второй доклад представлял большой начальник из Дубны. Его английский был несколько лучше. Понимать его публике было проще ещё и потому, что он был физиком, но он почти полностью повторил ошибки первого докладчика по части презентации, а когда дошёл до приложений, они были настолько примитивны (одномерная модель), что интереса также не вызвали. Выступление немца послужило прекрасным контрастом двум предыдущим. Этот знал нехитрое искусство презентации в совершенстве: всё в ярких картинках, минимум текста, чётко выделены главные идеи. Ясное дело, он приятно оттенил достижения своей группы. Его обзор достижений вычислительной науки для ускорителей можно было смело брать за совершенный образец. Уж как не хочется “преклоняться перед Западом”, но где же наши Кулибины и Менделеевы? Наверное, они сидели в зале и ждали своего часа для выступлений на частных секциях.

Докладов было много, на некоторые я ходил в перерывах между посещением музеев и книжных магазинов. Как здорово, что сейчас не нужно было тратить массу времени на покупку шампуня, шоколадных наборов и массы других вещей “первой необходимости”. Потом по программе нас катали на теплоходе по Неве в сопровождении приличного количества баночного пива и, наконец, собрали на банкет в здании Зимнего дворца, только вход был с набережной. Ещё одна специальная экскурсия по гостиным и опочивальням монархов, и пожалте к столу. Кстати, мы побывали в актовом зале, где раньше члены императорской фамилии слушали камерные концерты, а теперь проводит заседания петербургский Дом Учёных. Мы дружно порадовались за наших питерских коллег.

Кормили вкусно, гамбургеры в меню отсутствовали. Зато стройная и гибкая девушка в красном платье до пят и накидке часа полтора пела старинные русские и цыганские романсы под гитару.

В день отъезда Толя и я пригласили Сашу, приютившего нас, посидеть в приличной пивной не далеко от московского вокзала. Закуски были великолепные. Назовите меня квасно-клюквенным патриотом, но таких креветок в Америке готовить не умеют. Китайцы так вообще портят их своим сладким соусом. Креветка же не должна быть сладкой, тем более к пиву. А, может, просто климат здесь иной? Саша тоже через неделю должен был уезжать, сначала в Брно на конференцию, потом в Англию для работы по контракту. Ближе к полуночи сели в поезд и вкусно выспались до приезда в Москву.

[Продолжение следует]

Комментарии

Добавить изображение