ИТАЛЬЯНСКОЕ КАПРИЧЧО

(Продолжение. Начало в 397 от 17 октября)

5

- О путешествиях!!! О-хи-ха-хо! О-хи-ха-хо! – взвизгивал он истерически время от времени и вновь стрекотал своим патефонным тенором. Его трясло и вздымало, как на электрическом стуле, он мотал головой, кашлял, брызгал слюной, стучал по столу бледными кулаками, выписывал штиблетами по паркетному полу кабаллистические фигуры.

Официанты и метрдотель поглядывали на него издали с брезгливым испугом.

Метр буркнул что-то официанту с тусклым, несвежим лицом и тот начал крадучись, как бы невзначай, смещаться в направлении взрывоопасного столика.

Рассвет на лицах Лауры и Иллариона погас, лишь упрямо мерцали в их ясных глазах – на самом днище глазного яблока - блики неотвратимости новой зари.

- О путешествиях!!! О-хи-ха-хо!!! - снова выплеснул из себя профессор, но на этот раз по-особому исступленно, и сразу обмяк, скис, присмирел, прыснув еще пару раз в кулачок по инерции или на посошок и смахнув со щек белой тряпицей светлую стайку слез.

- Нижайше прошу прощения за столь неуместный выплеск эмоций. Я вовсе не хотел вас обидеть или тем паче оскорбить. Принимаете извинение? Двойное, к тому же: за неуемную тягу к общению и вульгарную клоунаду. Идет? Готов даже повторить упомянутую мною выше официальную формулу: “Я вас слезно прошу принять мои самые искренние извинения”. Тем более, что слезы, как подтверждение чистосердечного раскаяния, - налицо и на лице.

Илларион вопросительно посмотрел на Лауру.

- Извинение мы принимаем. Несмотря на то, что ваши крокодиловы слезы не имеют ни малейшего отношения к чистосердечному раскаянию, - сказала Лаура тоном раздраженной, но справедливой школьной метрессы. - И именно поэтому нам все-таки хотелось бы знать: что же вас так рассмешило?

К столику нерешительно подошел тощий официант с груженым подносом в чуть подрагивающей руке.

- Что это вы семените да перетоптываетесь, синьор официант? Клиент жутко голоден, клиент умирает от жажды, а вы демонстрируете перед ним поистине чудеса нерасторопности и неповоротливости. Да не смотрите вы так сочувственно на этих симпатичных молодых людей. Мечите-ка лучше обед на стол, милейший. Досадный инцидент между нами исчерпан, и конфликтовавшие стороны только что подписали соглашение о прочном и долговременном мире.

Официант сноровисто выгрузил с подноса тарелки с зеленью и антрекотом, большую пузатую рюмку, соломенную хлебницу с крупно нарезанным пышным крестьянским хлебом, исчез на секунду, появился с обезглавленной бутылкой chianti rosso и загогулистым жестом плеснул на дно пузатой рюмки немного вина. Месье Маттенлокк пригубил кровавую жидкость и сладострастно причмокнул.

- Семьдесят первый?

- Си, синьор!

- Castell’in villa? Riserva?

- Си, синьор!

Бутылка заняла на столе почетное место.

- Дружище, если можно, хлеба еще принесите. Аромат – просто божественный. Собственной выпечки? Я так и думал. Люблю, признаться, поглодать хрустящую корочку свежеиспеченного хлеба. Что может быть на свете вкуснее парного пшеничного хлеба? Русская черная икра? Бретонские устрицы? Венесуэльские лобстеры? Нет, господа, вкуснее парного пшеничного хлеба на свете решительно ничего не сыскать.

- Официант, нам, пожалуйста, как обычно, бутылочку pinot noir, - сделал заказ Илларион.

- Си, синьор, - осклабился официант.

- Pinot noir для молодых людей запишите на мой счет, - поспешил уточнить Иштван Маттенлокк.

Илларион предпочел не вступать в пререкания с велеречивым профессором.

- Так что же вас так рассмешило, месье Маттенлокк? – вновь пропела Лаура.

- Можете называть меня просто Иштваном невзирая на наличие между нами тонкой разницы в возрасте. А вас, насколько я понял, зовут Лаура?

- Да. А моего мужа – Илларион.

Илларион куртуазно кивнул головой.

Расторопные без торопливости руки воздвигли на столе бутылку pinot noir и еще два пузатых бокала.

- Давайте начнем с моего chianti classico и выпьем за знакомство, благополучно разрешившееся от бремени досадного квипрокво, - предложил месье Маттенлокк.

Изрядная порция chianti размочила души участников задачливого разговора, словно краюху крестьянского хлеба.

- Так что же вас так рассмешило, Ишт... месье Маттенлокк? – продолжала настаивать распускающаяся, как цветочный бутон, Лаура.

Профессор отхлебнул из бокала глубокий глоток вина, отщипнул кусок мякиша от серповидного пшеничного ломтя, подбросил мякиш под потолок и, запрокинув голову за спину, ловко поймал его зубатым фарфоровым ртом.

- Бра-а-аво, - растерянно протянул Илларион. Но при этом подумал: “Совсем не к лицу представителю научных кругов столь примитивное шутовство”.

Лаура промолчала, слегка поиграв бровями.

- Старинная студенческая забава, – пояснил месье Маттенлокк. - Однако вся ее бертолетова соль заключается в том, что эдакую процедуру должен проделать студент не менее, чем после пяти поллитровых кружек пива или десяти бокалов сухого вина. Промахнувшийся с позором изгонялся с пирушки или был обязан искупить вину покупкой вина или пива на всю честную компанию.

- Простите, месье Маттенлокк, но вы ведь обещали нам объяснить, почему же вас так рассмешило слово “путешествие”, - продолжила свою ариозу раскрасневшаяся Лаура.

Профессор снова чуть было не хихикнул, но у самого раструба горла сумел обработать “хик” техничным кончиком языка и легким движением кадыка отпасовать его вновь в свои щекотливые легкие.

6

- Милейшие Лаура и Ипполит!

Илларион неестественно выпрямился и иронически посмотрел на Лауру.

- Илларион. Моего мужа зовут Илларион, - улыбнулась Лаура.

- Ну вот! Очередная с моей стороны оплошность! Не успел я и на миг представить Лауру в облике Артемиды, как Илларион стал у меня Ипполитом!

- А с какой это стати вы представили Лауру в образе Артемиды? – сказал Илларион.

- Вы, как видно, не уловили нюанс. Я же сказал, что не успел я представить Лауру...

- Ничего-ничего, месье Маттенлокк. Не обращайте на Иллариона внимания, - вновь улыбнулась Лаура. – Продолжайте.

- Милейшие Лаура и Илларион! Прежде чем удовлетворить ваше законное любопытство, я хотел бы обратиться к вам с маленькой просьбой. Короче, я был бы вам очень признателен, если бы вы для начала соизволили просветить меня, ну, хотя бы в форме краткого резюме, относительно целей вашей поездки в Италию. Если вы, разумеется, считаете целесообразным раскрывать свои персональные планы незнакомому человеку.

Илларион и Лаура переглянулись. Лаура едва заметно кивнула Иллариону.

- Отчего же не раскрыть? – начал неспешно Илларион. – Поскольку инцидент между нами исчерпан, то я забираю назад сказанные мною в запальчивости слова в ваш адрес. Вы – человек интеллигентный и образованный, а, значит, порядочный, хотя - вы уж меня извините за прямоту – несколько экстравагантный. К тому же в наших планах нет ничего тайного и недостойного. По Италии мы путешествуем в свое удовольствие...

В этот момент месье Маттенлокк издал полузадушенный “хик” и немедленно попросил у Иллариона прощения.

- По Италии мы просто путешествуем, - продолжил Илларион. – Живем мы в Страсбурге. Там арендовали “Фиат-Уно” и отправились на Аппенины...

- Вообще-то у нас дома есть две приличных машины, - сочла необходимым уточнить Лаура, - но мы не решились ехать в Италию на “Мерседесе” или на “БМВ”. Надеюсь, вы нас понимаете?

- Понимаю-понимаю. Ladri italiani. Ну, а ближайшие планы какие? После Вероны?

- О! Планов у нас – Монблан, Сагарматха и Фудзияма! – заискрился органическим электричеством Илларион. - Из Вероны, наверное, завтра утром – если только не надумаем посетить напоследок усыпальницу Альфонсо Бесстрашного - мы двинем на озеро Гарда. Есть там прехорошенькое местечко - Мальчезине. Потом переместимся на озеро Кальдонаццо. Оно кро-о-охотное. Но очень красивое.

- Что это вы всё по озерам приударяете? – мягко полюбопытствовал профессор.

- Нет-нет. Это просто совпадение, Ишт... месье Маттенлокк, - поспешила вмешаться Лаура. – Далее озер на нашем пути не будет.

Иштван Маттенлокк с таким пытливым участием слушал Иллариона, что Лаура стала проникаться к нему все большей симпатией и доверием.

- На озере Кальдонаццо мы, вероятно, пробудем денька два. Но это от погоды будет зависеть. Оттуда, через Читаделлу и Падую...

- Все говорят, что в Читаделле и Падуе – лучшие в Италии рестораны, - заметила Лаура.

- Оттуда через Читаделлу и Падую переберемся в Венецию, где собираемся провести целую неделю. Сакральное место, сами понимаете.

- О! Я очень хорошо вас понимаю. С Венецией меня связывает одна давняя и дивная история, о коей я хотел бы вам поведать несколько позже, если, конечно, у вас возникнет желание слушать россказни впавшего в юность ученого мужа.

- Обязательно возникнет, господин профессор! – с азартом подтвердила Лаура.

- Ну а дальше мы покатимся резко вниз, - продолжил Илларион. – К Болонье. Остановимся в Сан-Марино. Хочется посмотреть, чем это княжество отличается от Италии. Потом обязательно Флоренция – с восхождением на Фальтерону. А далее - Пиза. Банально, конечно, но хочется своими собственными глазами посмотреть на башню, пока она еще не упала.

- Ой, не смешите меня! Я вас уверяю: эта башня никогда не упадет! – озарилось улыбкой бледное лицо месье Маттенлокка.

Улыбка удивительно молодила профессора.

“Да ведь ему больше пятидесяти не дашь!” - мысленно ахнула Лаура.- “И какие добрые и лучистые у него глаза!”

Глаза Иштвана действительно мерцали гипнотическим светом черно-белого телевизора, а рытвины на лбу разглаживались, словно под воздействием пара упругих мыслей.

Однако когда его улыбка погасла, Лаура тут же переменила свое неустойчивое, как одноколесный велосипед, мнение:

“Нет, пожалуй, ему все же где-то под шестьдесят будет!”

- В Ливорно сдаем машину и на теплоходе – в Ниццу. Оттуда...

- Позвольте, а как же тысячеликий Рим?!! – воскликнул профессор.

- Рим и еще многое-многое итальянское прочее мы оставляем на deserto, - кокетливо наклонила головку Лаура.

- Любезная Лаура, позвольте внести в вашу фразу микроскопический корригендум, заменив засушливое deserto на ароматно-фруктовое dulce, - вкрадчиво предложил месье Маттенлокк.

- Ах, какой вы... Ну, какая разница – dulce или deserto?! Я просто хотела сказать, что следующим летом мы вновь отправляемся в путешествие по Италии!

7

Иштван резко откинулся на жесткую спинку стула, будто прилип к ней лопатками, и воздел сухие музыкальные руки над щедрым столом.

- Так-так-так-так! Немыслимо! Непостижимо! Непроницаемо! – запричитал он трамвайным бельканто, но на этот раз и не думал смеяться, и даже не соизволил потешить Лауру лунным светом своей моложавой улыбки. - Путешествие? Ах, путешествие! Но! Молодые люди, вдумайтесь, вникните, по уши окунитесь в магию этого слова. Пу-те-шест-ви-е. Шествие по пути. Размашистое и величавое. Но разве вы шествуете? Разве можно назвать путешествием современную туристическую поездку? Туризм сопрягается с путешествием так же натянуто и неорганично, как комбинат быстрого поглощения пищи с изысканным рестораном. Люди совершают прыжок с одного условного края планеты на другой только лишь для того, чтобы встать на другой ее оконечности в очередь в такой же “Маквендизкинг”, который находится в трех с половиной шагах от их дома на стартовой линии туристического заскока, ну и еще, пожалуй, чтобы воочию убедиться в существовании той тривиальной реальности, о которой им и так доподлинно было известно и которая втайне давно им обрыдла после школьного курса географии и биологии, жюльверновских, луибуссенаровских и турхейердаловских бдений, просмотра многопудовых фотоальбомов, мегакилометровых документальных и приключенческих лент, а также копания-ковыряния в песочнице интерновских сайтов размером с пирамиду Хеопса. Ну как тут не вспомнить хрестоматийное:

“Ловцы не жемчуга, но блох

Гурьбой ныряют в шерсть Вселенной.

Постигнув тайны жизни тленной,

Они забыли слово “Бог”...

- О! – сказала Лаура.

- Вы верите в Бога? – сдержанно удивился Илларион.

- Молодой человек, почему вы воспринимаете всё так перпендикулярно?

- Мир необъятен, - вернулся к диспуту о путешествиях Илларион. – Он гораздо вместительнее комбинатов невкусной и нездоровой пищи.

- Во-первых, молодой человек, мир, в котором вам послучайнилось жить, размером-то будет всего с жука-короеда, а, во-вторых, размеры его не имеют никакого значения для целей подлинного путешествия.

- Но мы, тем не менее, путешествуем! – возразила азартно Лаура. - Путешествия – наше любимое хобби!

- Да нет же! Вы не путешествуете. При помощи подручных автомеханических средств вы перемещаете свои тела по фактически двухмерной плоскости физического пространства. Аналогичным образом путешествуют с одного конца стройки на другой подцепленные башенным краном одноглазый железобетонный блок или поддон с контейнером силикатно-туристических кирпичей. А так называемый кругосветный круиз можно было бы уподобить катанию детей на ярмарочной карусели. Дети, распиханные по ярким корабликам, паровозикам и самолетикам, с безумной улыбкой накручивают один за другим размашистые обороты вокруг расписного земного хребта, источающего из себя еле слышную хрустально-кисельную цветомузыку. Глобальная поп-кибер-цивилизация, не без содействия, к слову, липко-паучьих лап Интернета, распотрошила устричным скальпелем жемчужную раковину путешествия и умертвила его сокровенную суть, запрятав мумифицированное сокровище в утиное яйцо, уложенное в мягко-бархатное нутро герметичной гранитной шкатулки, опущенной на самое днище титановой бочки с жидким азотом, покачивающейся на ржавой железной цепи, притороченной к тысячелетнему дубу-мутанту, растущему вверх корнями на зараженном тяжелой водой наперсточном коралловом островке в девятибалльных дебрях Атлантического океана.

- О! – выдохнул Илларион.

- Я читала в детстве похожую сказку, - сказала Лаура. – Вернее, мне ее бабушка рассказывала.

- Стоп! - тронул легонько за вожжи Илларион. - Мне кажется, месье Маттенлокк, что вы все-таки передергиваете. Давайте для начала согласуем определение термина “путешествие”. Иначе каждый из нас будет собственный огород городить. В вашем будут расти термидоры и брюквы, а в нашем - короли и капуста. Если мне не изменяет память, - а память у Иллариона была практически абсолютная, - то в общепринятом смысле это понятие означает поездку или пешее передвижение куда-либо далеко за пределы постоянного местожительства с культурной, развлекательной, спортивной, научной, общеобразовательной и иными целями…

- Никуда не годится это ваше определение, зачерпнутое во вселенском котле с пригоревшей кашицей стереотипных суждений и дефиниций, служащих пищей для филистеров последнего поклонения компьютерной деформации! - тряпично замотал головой профессор. - Мы действительно разные огороды городим. Я веду речь о подлинном путешествии, которое не имеет ничего общего с механическим активно-пассивным перемещением в псевдофизическом пространстве размером с булавочную головку. Поскольку подлинные путешественники из самых великих никудашеньки не пе-ре-ме-ща-лись. Более того, самых великих из них вообще как бы никогда не существовало. Так, например, миф о Марко Поло выдумал венецианский мошенник Рустичано, накропавший в глубоких чахоточных казематах, стыдливо прикрытых сверху маскарадной шляпой Палаццо Дукале, так называемую “Книгу Марко Поло”. Автором легенды о Магеллане или, точнее, Магельянесе, которая была положена в основу фантастической новеллы Стефана Цвейга “Созвездие Магеллана”, был хитроумный испанский конкистадор Хуан Себастьян де Элькано, не пожелавший брать на себя ответственность за бездарно организованную и проведенную экспедицию. Ходок в заманчивые ирреальности дон Хуан Матус на самом деле представляет собой уникальное изобретение колумбийского американца перуанско-чилийского происхождения Карлоса Кастанеды, который в свою очередь не только ни разу не появлялся в Сонорской пустыни, но и вовсе не существовал в качестве полноценного индивида, будучи плодом-франкеншейном-гомункулусом коллективного разума склонной к невинным розыгрышам профессуры Лос-Анжелесского университета. А российский путешественник Миклухо-Маклай? Уж не знаю, знакомо ли вам это варварское имя…

- Да-да, знакомо, - подтвердил Илларион. - Я с детства увлекался географией и где-то читал о том, что этот русский исследователь в течение долгих лет изучал культуру ацтеков и майя, но все закончилось очень печально: эти американские дикари его съели.

- М-м-м-м… Не хотел бы опровергать вашу версию, однако осмелюсь отметить, что пресловутый Миклухо-Маклай, независимо от обстоятельств его мнимой кончины, является стопроцентным вымыслом советских историков-тоталитаристов. В определенный момент Иосифу Сталину - это имя, наверняка, вам известно - по понятным причинам понадобилось, чтобы в истории российского государства фигурировал ярый борец с расизмом и колониализмом, коим и стал былинный Миклухо-Маклай, информацию о котором сталинские холопы задним числом инкрустировали в анналы крайне запутанной российской истории. Обратите внимание на примечательную деталь – нарочито фальшивое, водевильное имя великого путешественника. Я полагаю, что это имя выдумал сам товарищ Сталин. Такая вот мелкая, но изощренная насмешка вождя над рабски покорным и крайне доверчивым советским народом.

- Вы меня убиваете! - воскликнул Илларион. - Неужели на свете не было ни капитана Немо, ни капитана Гранта, ни капитана Фракасса... ни...ни...

- Ни капитана “Сорви-Голова”? - наступила на финишную черту Лаура.

- О, нет! Если вас интересует сугубо материальный пласт бытия, то за них вам нечего беспокоиться. Эти-то личности как раз реально существовали. Но в контексте концепции подлинного путешествия они представляются мне фигурами малозначительными. Ба! Да я даже когда-то знавал одного из праправнуков капитана Гранта. Сэра Джорджа Уинстона Гранта. Мы вместе учились в Лозаннской политехнической академии. Однако судьба этого добросовестного тихони-отличника в дальнейшем сложилась невзрачно. Насколько я знаю, он до сих пор занимает место скромного клерка в одном неприметном лондонском банке. “Кэмпбелл’з Бэнк”. Вряд ли вам приходилось слышать о таком учреждении.

- Но позвольте, Иштван, ведь должна же быть в дискуссии какая-то точка опоры, - пролепетала Лаура. – Так почему бы не опереться хотя бы на общепринятое определение обсуждаемого понятия, даже если оно и кажется вам недостаточно полным или чересчур банальным...

- О, если бы такое определение было просто недостаточно полным или чересчур банальным, то я был бы всенепременно готов принять его за точку опоры. Но ведь на самом деле никакой точки опоры нет. Определение висит в пустоте. Или даже, скорее, в абсолютном вакууме, да к тому же между двумя стульями. Вернее, табуреткой мумифицированной материи и креслом мистифицированного интеллекта. Поскольку мы говорим о двух абсолютно несхожих вещах. Вы толкуете о физическом перемещении материального тела, а я – о психодвижении продвинутого сознания. Как согласовать, увязать или объединить кинетическую и психическую энергию? Задача эта столь же трудна, сколь трудоемко ручное задание по замыканию кончиков бычьих рогов. Вот вы пытаетесь опереться на кодифицированное, а, значит, научное определение понятия “путешествия”, но настойчивая апелляция к определениям - путь, на мой взгляд, тупиковый. Ибо каждое слово, заключенное в определении, в свою очередь тоже требует точного определения. Таким образом мы становимся провокаторами и заложниками бесконтрольной цепной реакции с термоядерным взрывом практически в самом начале бескрайнего тупика...

Иштван Маттенлокк умолк, схватил со стола бокал с красной ртутью и разом его осушил.

Илларион и Лаура хранили насыщенное молчание.

Лаура скользила в трансграничном экспрессе по трассе трансцендентального транса.

У Иллариона нестерпимо чесался язык, однако он боялся не то что вымолвить слово, но и просто пошевелиться, опасаясь породить неудачным движением цепную реакцию.

8

К столику приблизился костистый официант:

- Синьора и синьоры изволят еще чего-нибудь? – сказал он по-английски.

- Синьоры и синьора изволят заказать еще одну бутылочку chianti, ну, того самого, три порции мороженого... у вас наверняка есть какой-нибудь фирменный сорт?

- А как же! Очень рекомендую Chiesa di Verona. Молодые люди вчера его уже пробовали, и им оно очень понравилось.

Молодые люди ожили и наперебой закивали головами.

- Ага! Значит, chianti, три порции Chiesa di Verona и три чашечки хорошего капуччино. Или вы предпочтете что-то другое? – обратился Иштван к Лауре и Иллариону.

- Нет-нет, всё о’кей. Вы словно читаете наши мысли, - нервно заулыбался Илларион.

- Вы очень любезны, - пропела музыкальной пилой Лаура.

Официант во всю прыть попятился в сторону кухни.

- Но давайте продвинемся еще дальше, - продолжил профессор прерванный монолог, дожевав кусок сочного мяса и закусив его кудряво-дырявым салатным листом, - и с пристрастием спросим себя: а на что опирается и во что упирается сама наука? Опирается – на искусственные законы природы? Упирается - в невидимые границы материи? Да ни на что не опирается и ни во что упирается. Наука, подобно любому частному определению, тоже выписывает кренделя в абсолютном вакууме, куда ее зашвырнуло отсутствие протознания об условном моменте, непосредственно предшествовавшем зачатию Вселенной. А что плетут по этому поводу физики-теоретики? Да сущие веники из лабуды с чепухою вяжут. Утверждают, клянутся и, поверьте мне, даже божатся, что из “ничего” в один миг получилось “всё”! Ну разве может быть пустота надежной точкой опоры? Такой, извините, “научный” подход похлеще средневековой религиозной схоластики будет. Однако ученые черви, несмотря на имманентную несостоятельность этого тезиса и его несостычность (Иштван употребил своеобычное французское слово non-jointure) выпестованным ими самими “законам” природы, продолжают упрямо настаивать на чужом. А почему? Поняли? Нет? Да потому что отступать им некуда. Куда отступать-то? Позади - Пустота.

Лаура и Илларион растерянно молчали.

На столик приземлилась бутылка Castell’in villa в окружении трех кособоких веронских соборов.

- Но ведь вы сами ученый, не так ли?

- Ну-у-у-у... Ну да. Ученый. Именно этот мой статус и позволяет мне с веской категоричностью развенчивать и развинчивать при помощи неумолимой отвертки компаративной логики недееспособные механизмы научных доктрин, теорий и гипотез. Кроме того, если вы помните, я являюсь доктором наук в сфере прикладной атеогерменевтики. И по большому секрету признаюсь вам, что считаю прикладную атеогерменевтику единственно достоверной наукой.

- А что это такое – прикладная атеогерменевтика?

- А вот как раз то, чем я занимаюсь, и имеет самое непосредственное отношение к механике подлинного путешествия, предполагающей наличие у так называемого “разогнанного” сознания способности преодолевать отчаянное сопротивление гигантских потёмкинских декораций материального мира и просачиваться сквозь поры многослойной фиброзной субстанции на обратную, затемненную сторону бытия.

- Хо-хо, - приспустила глаза Лаура. – Иштван, вы меня отчаянно заинтриговали.

- Ну да! Я, наверное, понял, - звякнул ложечкой по хрустальному кубку с кривобоким веронским собором Илларион, несколько озадаченный и раздраженный неочетливым поведением своей верной подруги. – Лизергиновый трип. Кактусы или грибочки. Тимоти Лири. Якобы лестница в небеса.

- О, нет! Ничего подобного! Техника подлинного путешествия в каком-то смысле гораздо проще и безопаснее всех этих штучек, поскольку не требует химических костылей. Тем не менее, на ее освоение иногда уходят годы упорных занятий и тренировок. Можно даже сказать, что процесс постижения сложнейшего механизма подлинного или аутентичного путешествия носит перманентно-восходящий характер. Хотя в самом общем, вульгарно-популяризаторском приближении его можно свести к классической, донельзя упрощенной формуле, упоминавшейся вскользь, насколько я помню, в одном из малоизвестных сонетов Шекспира. Э-э-э... Э-э-э... Ага, кажется, вспомнил! Э-э-э... Use my body like a car, taking me both near and far… Э-э-э... Ну, и так далее.

- Месье Маттенлокк, мне кажется, что вы ошибаетесь. Это, по-моему, не Шекспир… Хотя, возможно, что-то очень близкое ему по духу, - несколько неуверенно возразил Илларион. – Когда-то я знал наизусть все сонеты Шекспира. И даже первый акт “Бури”...

- Да-да-да! Каюсь-каюсь-каюсь! - тут же спохватился профессор. – Александр Поп. Э-э-э... Вступление к поэме “Похищение кокона”. Э-э-э... 1712 год. Прошу вас меня простить за нечаянную литературоведческую ошибку.

- И потом “car” - это же машина, автомобиль, веикюль, не так ли? – продолжал настаивать Илларион. – Что-то у вас здесь не сопрягается... Прямо несостычность какая-то выпирает...

- Verflixt! Как ловко пройдоха-время стирает острые ребра и пики слова, умервщляя многогранье и многознанье его значений, превращая трепещущую гигамолекулу в серый войлочный катышек. Дорогой мой Илларион, во времена Шекспира и Попа английское слово “car” означало также экипаж, дилижанс, колесницу, карету или бесхитростную таратайку. Наподобие той двуколки, на которой упрямый Джованни вез на родину мумию Альфонсо Бесстрашного. А несколько позже этим же словом стали именовать трамвайный вагон и гондолу аэростата.

- Простите, я этого не знал. Приму к сведению, - безропотно сдался Илларион.

- Значит, такое странствие нам совершить не под силу? – разочарованно протянула Лаура. – Тогда зачем же вы искушаете нас тем, чего нам попробовать не дано?

- Отчего же? При содействии опытного сталкера, поводыря или чичероне вы могли бы совершить такое аутентичное путешествие даже сегодня, - подпрыгнул на стуле профессор.

- И я догадываюсь, что такой чичероне в нашем распоряжении есть! – вскрикнула от переизбытка эмоций Лаура.

- Ничего не понимаю! – выдохнул в сторону Илларион.

Его реплика угодила прямо в ухо метрдотелю, который завис над его плечом в позе оплывшего знака вопроса. Метрдотель отпрянул от разгоряченного Иллариона и застыл чуть поодаль, силясь припомнить, что именно он хотел узнать у малахольных клиентов.

- Химическая стимуляция мозга нам ни к чему. Во-первых, она смертельно опасна, а, во-вторых, эффект от ее применения на деле ничтожен. Нещадно бичуемое лизергиновой кислотой или мескалином сознание максимально сплачивается, группируется и начинает хаотически эманировать галлюцинации в качестве защитной реакции на интрудера-терминатора, истребляющего за долю секунды миллионы и миллионы нейронов...

Метрдотель, наконец, вспомнил, чего он хотел от гостей. Вернее, от одного из них – синьора профессора.

- Синьор Маттенлокк, позвольте ваш саквояж. Человек отнесет его в вашу комнату.

- А у меня нет никакого саквояжа. Вы разве не видите?

- Позвольте, вы же прибыли в Верону на поезде. Стало быть у вас просто обязан быть саквояж.

- Просто обязан? Что за казусный оборот вы используете? Почему обязан? Кому обязан? Ну-ка объясните-ка мне это, милейший!

- О! Я... Ах, извините... Возможно, я и вправду неловко выразился... То есть вы хотите сказать, что у вас нет с собой чемодана, саквояжа или дорожной сумки?

- Именно так! Всё свое ношу с собой, - хихикнул профессор, постучав себе по лбу указательным пальцем. - Вы меня понимаете?

- О, да, синьор! – спешно оскалился метрдотель.

- И какой у меня номер комнаты?

- Ах, да! Номер комнаты! Да-да. Мы подобрали вам очень просторную, чистую и тихую комнату. На втором этаже. Номер – “215”. Вот, возвращаю вам бумажник с документами. Все уже оформлено. Весьма польщен столь высоким знакомством.

- А мы в 221-ой остановились. Значит, мы с вами почти соседи, - кокетливо заулыбалась Лаура.

- Капуччино подавать? – осведомился метрдотель.

- Лаура, вы кофе сейчас будете пить или чуть позже? – заурчал галантно гаагский профессор.

- Мы же еще chianti не допили.

- Понял. Кофе мы будем пить позже.

- Си, синьор.

“Почему он меня не спросил? Что за унизительная гендерная преференция? Я – муж, глава семьи или кто?” - мысленно возмутился Илларион.

9

Бутылку утонченного chianti classico распивали молча.

Молчание профессора из Гааги угнетало Иллариона.

По какой-то темной причине профессор наглухо заткнул свой психоделический фонтан и, потрескивая лаконичными фразами, поддерживал лишь светский small talk.

Илларион пытался найти подоплеку своего муторного состояния, но лишь еще больше нервничал и терзался. Он залпом допил изысканное вино, словно это было какое-то ординарное пойло, нарушив тем самым сакральный гастрономический принцип, чего ранее с ним никогда не случалось.

- Милый, с тобой все в порядке?

- Все нормально, Лаура. Просто голова чуть побаливает.

- Так зачем же ты тогда вино допивал? Вино только усиливает головную боль. Ты же сам мне это говорил.

- Ла-у-ра, всё нор-маль-но, - выдавил, как остатки засохшей пасты из тюбика, Илларион.

И тут месье Маттенлокк вновь оживился. Заерзал на стуле, расправил сутулые крылья, прочистил горло ершиком деликатного кашля и даже потренькал чайной ложечкой о краешек вазочки для мороженого, напомнив собой председателя частного клуба, пытающегося настроить коллективный разум присутствующих на симфоническую волну.

- Что с вами, профессор? Вы собираетесь предложить нам выпить за здоровье голландской королевы? – сказала Лаура.

- О, нет! Я просто подумал, что пришло время поведать вам романтическую историю, о которой я сегодня уже упоминал, - торжественно и даже взволнованно начал профессор.

Илларион внутренне чертыхнулся, а Лаура разочарованно протянула:

- Иштван, а как же подлинное путешествие?

- Лаура, опомнись! Какой он тебе Иштван? Он тебе в дедушки годится! Или даже в прадедушки! - взвился Илларион.

- Умоляю вас, Иштван, не обращайте на моего мужа внимания. Он просто не в духе. Вы - очень приятный мужчина и галантный собеседник.

- Спасибо за комплимент! А на Иллариона я нисколько не обижаюсь. Я полагаю, что это всего лишь пагубное воздействие невыносимой жары. Вы сколько часов сегодня под палящим солнцем по городу ходили-бродили?

- Да уж часа четыре, не меньше, - вздохнула Лаура. – С короткими перерывами. Я обожаю итальянские бутики.

- С учетом последнего вашего откровения мне мало верится в то, что перерывы были и в самом деле короткими. Хотя, с другой стороны, налицо веское доказательство в виде живого свидетеля и потерпевшего, - профессор с нескрываемым удовольствием указал разворотистым жестом руки на угрюмого Иллариона.

- Нет, - кисло возразил Илларион. – Жара здесь ни при чем. Мне испортили настроение ваши нудные бредни о подлинном путешествии. Вы намеренно напустили туман, не сказав ничего конкретного. Все это густо попахивает шарлатанством. Только я пока никак не могу понять истинной цели ваших базарных пассов.

- Пассы? Базарные? – благодушно усмехнулся профессор. – Ну-ну!

- А мне кажется, что прежде чем огульно обвинять заслуженного ученого в шарлатанстве, нужно было приложить по крайней мере минимальные усилия, чтобы попытаться его понять, - кольнула Иллариона Лаура.

- Ну и как? Что-нибудь уже понимается? – съязвил ответно Илларион.

- Да. Представь себе. Кое-что в сознании уже забрезжило.

- Тогда объясни мне, генетическому кретину, что именно у тебя там забрезжило.

- Во-первых, ты сейчас очень раздражен - ты устал, у тебя болит голова, ты нуждаешься в отдыхе - а, во-вторых, чтобы объяснить даже себе самой, что я в данный момент чувствую, мне крайне необходимо как можно больше узнать о концепции подлинного путешествия, с которой нас вскользь познакомил Иштван. Или даже отправиться в такое путешествие. Ах, от одной этой мысли у меня даже дух захватывает!

- Иштван! Иштван! Это невыносимо! – вскричал Илларион.

- Именно-именно, - подхватил месье Маттенлокк. – Для начала нужно попытаться примерить на себя стезю подлинного путешественника, чтобы хоть немного понять бездонную глубину коллизии между слепым и зрячим сознанием. Поверьте, рассказать словами об этом так же сложно, как описать полет антинейтрино.

- Да я, собственно, и знать не желаю, что такое полет антинейтрино, - огрызнулся Илларион.

- А что такое путешествие - знаете?

- Естественно. По степени сложности эти понятия почти несоизмеримы

- Разумеется. Потому что путешествие, в подлинном смысле этого слова, гораздо более сложный феномен, чем физика и динамика полета антинейтрино.

- Нет, я ничего не понимаю. Вернее, отказываюсь вас понимать, - набычился Илларион. – Быть может, вы пытаетесь высмеять нашу цельную и гармоничную формулу идиллического путешествия, потому что в глубине души завидуете нашему неразменному счастью. Ваши контраргументы не стоят и ломаной драхмы, равно как и ваши шаткие соображения по поводу мутной концепции подлинного путешествия.

- Шаткие? Не согласен! Я ведь уже цитировал вам английского классика Александра Попа и намекал довольно прозрачно, что речь идет о надрывном прорыве за толщу грубо скроенных декораций эрзац-бытия. Реализация такого прорыва несоместима с покупкой билетов на трансатлантический лайнер или линкор, посещением туристического агентства Carlton and Devis или чреватой опасностями и приключениями автодорожной пробежкой от бистро Splendeur du Léman до траттории Fontana di Trevi. На этот счет у африканского племени нгбанди есть меткая поговорка: “Охвосаме набака кибали, охвонаме канделе отонгва”. Что в приблизительном переводе означает: “Настоящий охотник не тот, кто убил спящего леопарда, а тот, кто подстрелил бегущего зайца”. А ваша формула так называемого идиллического путешествия в сущности есть лишь синдром легендарной кобылы Мюнхаузена...

- Что-что?! – содрогнулся ошарашенный Илларион.

- Ага! Я все глубже и глубже вас понимаю! – взвизгнула вдруг Лаура, и по ее точеному телу пробежала одинокая экстатическая конвульсия.

- Может быть, вы имеете в виду променад в подсознание? - предположил Илларион, чтобы не выглядеть перед Лаурой пристяжным дураком.

- Опять ошибаетесь! Путешествие в подсознание можно сравнить с нисхождением в подполье собственного жилища, где вы вряд ли отыщете что-либо стоящее, кроме когорты пыльных стеклянных банок с заплесневелыми озарениями, откровениями, сокровениями, страстями, фантазмами, фобиями, комплексами и иллюзиями в просроченном маринаде благих намерений и несбывшихся чаяний. Нет-нет-нет! Тут крайне важна абсолютная стереоскопия сознания - когда неимоверным усилием воли, опирающейся на первый закон прикладной атеогерменевтики, виртуально совмещаются левое и правое полушария. Примечательно, что как левое, так и правое полушарие имеют минусовой энергетический заряд, однако при их наложении друг на друга, согласно элементарным правилам математики, образуется колоссальный энергетический плюс, эдакий кумулятивный греческий пламень, который легко прожигает многослойную фибру ложного бытия.

- Это - нонсенс! - заключил Илларион.

- Это - элементарная математика! – возразил месье Маттенлокк.

- Я имею в виду совмещение полушарий головного мозга.

- Молодой человек, не надо скоропалительно судить о том, чего вы пока что по ряду причин не в силах понять и принять.

- Да-да-да! – стукнула по столу кулачком Лаура.

- Техника совмещения или наложения полушарий, не дается человеку с рождения и не приходит автоматически извне. Этой технике, несомненно, нужно учиться. Я овладел ей за три с половиной месяца, а мой учитель – за две недели. Но странствовать я начал с ним в первый же день знакомства с его теорией аутентичного путешествия.

- Он был вашим сталкером? – задала ребристый вопрос Лаура.

Профессор произвел мелкий клевок подбородком.

- У Лауры, как мне кажется, путешествие сразу получится. А вот у вас Илларион – не знаю. Ваше неразвитое сознание ропщет, топорщится и страшится, противится неизведанному.

- Parole, parole, parole, - пропел Илларион.

- Ну почему же слова? Немедленно приглашаю вас обоих принять участие в подлинном путешествии. Принимаете мое приглашение?

- Да-да-да! – почти закричала Лаура.

- Спокойно, милая, - Илларион взял Лауру за руку. – Мы подумаем. Давайте вернемся к разговору на эту тему завтра? Вместе позавтракаем и поговорим?

- Как вам будет угодно. Я не настаиваю. Главное, чтобы вы не принимали меня за сумасшедшего. Вот вам моя визитная карточка.

На это раз Илларион безропотно ее принял и тут же уронил в нагрудный карман рубашки с флажком Timberland.

- На карточке – два адреса с телефонами, факсами и е-мэйлами. Гаагский и сан-сальвадорский. По ним меня легче всего найти. В Гааге, надеюсь, бывали?

- Бывали, но очень проездом, - смутился Илларион.

Он понимал, что наносит ущерб своей репутации плотоядного путешественника, однако не сумел совладать с собственной честностью.

- Вот как! А ведь город поистине изумительный. Знаете что? Приезжайте ко мне погостить? Скажем, следующим летом. Задвиньте Рим в долгий ящик - поверьте мне, он вас почти наверняка разочарует – и в Гаагу! У меня под Гаагой есть вилла. Трехэтажный такой домина с участком в два с половиной гектара. В общем, есть, где разгуляться на просторе. Живу я один, не считая собаки. Псину зовут Кецалькоатль. Наверное, сразу подумали, что пес какой-то особо породистый? Ничего подобного. Обыкновенная помесь. А породистых, чистокровных собак я терпеть не могу. Так же, как не жалую аристократов в среде человечьей породы. А еще одна примечательность заключается в том, что дом мой воздвигнут в эпицентре особой силы. Я в этом сам однажды убедился. Как-то копался в саду, отвалил случайно лопатой в сторону какой-то камень. А лопата у меня непростая. Мне ее один местный кузнец на заказ из дамасской стали выковал. Острая и свирепая, как ятаган. Ну, отвалил я этот камень. А в лунке что-то сверкает. Я копнул - раз-другой. Ничего, вроде бы, нет. Однако ямка по-прежнему каким-то исподним светом сияет. Стал серьезно в землю вгрызаться. Почему-то подумалось банальное. Про клад с золотыми монетами или ювелирными украшениями. Рою землю, а сияние все глубже и глубже уходит. Но вдруг – цвинь! – наткнулась лопата на что-то твердое и упругое. Сундук? Наклонился и вижу – лезвие лопаты точно напополам перерубило маленькую серебрянную монету. Поднял я обе половинки, сложил их и прочитал надпись на древненорманнском: “Всяк да обрящет, паче чаяния воздаянного”...

За столом воцарилось торжественное молчание.

Продолжение следует