О СЫНЕ И МУЗЫКЕ

Письмо редактору

Прочитала статью Избицера - разгром Димы.

Странная ситуация : я была весьма огорчена диминым опусом, в основном из-за его тона, снисходительно-пренебрежительного и к Швейцеру, и к Мендельсону, из-за неубедительности доказательств - опять "слова, слова, слова...". Я ему это высказала. Он остался при своем мнении, я при своем. И вот снова дискуссия. Даже уже и не дискуссия, а по моим старомодным понятиям - дуэль. И вот я, согласившись почти во всем с Избицером, вдруг начала испытывать что-то вроде симпатии и к диминои позиции. Ведь и Избицер оперирует "словами, словами, словами...", как будто ничего не изменилось ни в нас, ни в нашем, по сравнению со швейцеровским, восприятием Баха, ни в самом понятии "духовность"?! Да, очень бы хотелось оставаться на "своем, воспитанных любимыми учителями, понятийных, но жизнь не стоит на месте, она движется и, по-моему, "с ускорением" (возрастной оптический обман, наверно?)

Дима не может и не хочет (и не должен) тянуть на себе вериги наших, во многом зашоренных, представлений обо всем. И мне странно, что такой умный и образованный человек, как Избицер, побивает главный демократический "лозунг" Вольтера: "Я совершенно не разделяю Вашу точку зрения, но я жизнь отдам за Ваше право ее высказать". Разве Избицеру неизвестно, что с тех пор, как существует музыка, как искусство, а не составная быта, с тех пор идет борьба за "искусство для искусства", которое никому ничего не должно и тем более создается не для того, чтобы кого-то воспитывать; что Моцарт (и, кстати, любимый и мною Шостакович, а уж тем более Бах) совершенно не думали о том, чтобы нравиться слушателям (если, конечно, это не было обусловлено сугубо финансовыми проблемами), а думали о своих сугубо профессиональных задачах, которые они сами перед собой ставили и пытались разрешить.

Избицер - исполнитель, а Дима - композитор, неизвестный, но высоко профессиональный (София Губайдуллина, которая, кстати, никому никогда не дает рекомендательных писем, просмотрев димину ученическую партитуру - смотрела молча полтора часа в нашем присутствии - высоко оценила димин композиторский дар (это ее слова) и написала-таки рекомендацию, с которой, будь мы поорганизованней, сняли хотя бы копию перед отдачей в консерваторию. Да и потом, всего на 5-й день нашего пребывания в Бостоне, мне позвонил профессор этой престижной консерватории и сказал, что они счастливы, что Дима пришел к ним, так как у них уже очень давно не было таких талантливых студентов. Именно эти характеристики сдерживают меня, профессионального музыковеда, но НЕ КОМПОЗИТОРА!, от отчаяния из-за расхождения наших взглядов на искусство музыки.

Еще меня утешает - в прямом смысле слова, то, что поднятая в Альманахе проблема имеет слишком длинную бороду. Какие жесточайшие музыкальные войны - настоящие, потому что на этом шатком в смысле терминологии поле боя оставались жертвы, которые, не имея возможности подать в суд за нанесенный моральный ущерб, болели, получали инфаркты, как тогда это называлось, "апоплексические удары", или спивались, или просто "отнимали-таки ладони от лба"...

Сегодня, у меня, как историка музыки, болит душа, когда я читаю статьи Чайковского о Мусоргском. Боже мой, как же не запить, когда даже равный может так грубо не понимать, не чувствовать и бить своим дипломом по самому больному - "недоучка, мол"! И нужно было иметь железный гамбургский характер Брамса и не менее железный Вагнера, чтобы не полечь обоим на поле боя великой немецкой музыки! Читаю моих дорогих духовных "наставников" и спрашиваю их цветаевскими словами: "О чем Вы, друзья? Не лучше ли бы было вам всем "взяться за руки"? Насколько бы продлили бы себе жизнь!" Цветаева об этом так хорошо сказала:

Уж, вечер стелется, уже земля в росе...
И скоро в небе застынет снежная вьюга...
И под землею скоро уснем мы все,
Кто на земле не давали уснуть друг другу.

Но люди непослушны, не слышат, не хотят учиться.

Повторю, я согласна с Избицером, и мне с ним было бы очень интересно поговорить, вспомнить наши разные консерватории, наших разных учителей, чем с Димой, например, который думает и чувствует не так, как я. Но, вступив в разговор с сетевым читателем, Избицер не должен был бы умолчать, что Дима далеко не одиночка в своих воззрениях, что в истории музыки было и есть два направления : поборники "искусства для искусства" (сугубые теоретики, поэтому кажутся нам сухарями - но потом, иногда слишком поздно, оказывается, что у них было БОЛЬШОЕ и ДОБРОЕ сердце) и "искусство, направленное на слушателя" (это мое определения, так как научного нет - это, скажем, музыковеды). Если переходить на личности, то это в одной консерватории, на одной кафедре (кстати, она так и называется: “Кафедра истории и теории музыки”) работали два великих педагога - Юрии Александрович Холопов и Виктор Абрамович Цуккерман. Один был за чисто теоретический анализ (именно то, что необходимо будущему композитору, которым все-таки не вредно не только родиться, но и учиться), другой проповедовал теорию "целостного анализа" (что как раз было необходимо будущим историкам, которым, сколько ни учись, композиторами все равно не стать, если уж им не родились).

Я обожала Цуккермана, как и 99 процентов студентов, а Дима восхищался Холоповым, которого боготворил всего один процент. Так что же теперь, этот процент уничтожить? Что же получается: "Кто не с нами, тот..."? А что, если среди этого одного процента были, есть и будут самые высокие музыканты-профессионалы? И сегодня, среди моих друзей, т.e. людей моего поколения, известных и даже, пусть не популярных, но признанных во всем мире музыкантов, есть несколько человек, по-настоящему мною и любимых по жизни и уважаемых профессионально, которые полностью разделяют точку зрения Димы и просто не считают для себя возможным, простите за грубость, "метать бисер". И так как для меня авторитеты существуют ( правда, для этого понадобилось почти постареть) я успокаиваюсь и обращаюсь к прошлому, вернее, к ошибкам предков, а заодно и к победам, которых так мало. Господин Избицер должен хорошо знать, какой нравственный подвиг совершил композитор Глазунов, во времена молодого Шостаковича возглавлявший Альма-Матерь Избицера, как он закладывал ватой уши на экзамене Прокофьева, чтобы сдержаться от неправедного гнева и не закрыть дорогу этому гениальному и нагловатому музыкальному хулигану, и как он спас от голода Шостаковича, выписав по просьбе Горького продовольственный паек, говоря при этом: "Этот парень пишет отвратительную музыку, но, что делать, будущее принадлежит не мне, а этому мальчику", и потом, вместо двойки, как ему хотелось, вероятно, поставил пятерку и написал: "Яркое, неповторимое дарование..." (Я пишу по памяти, возможно не точно по словам, но за смысл отвечаю, потому что много об этом думала).

Итак, конечно, ни Бах, ни Швейцер, ни Шостакович и иже с ними (их очень много) в защите не нуждаются. А вот за Диму мне стало обидно, хотя, повторю: наши взгляды и подходы на и к музыке чаше всего, увы, не совпадают. Обидно потому, что, видимо, он захочет ответить. Это отберет у него силы, нервы, главное, время, а "дойти до самой сути" в этом историко-культурном ринге никому не удастся.

Читайте историю музыки, господа, принимайте к сердцу человеческие трагедии тех, кого мы сегодня благодарим за их божественный дар, тех, которых сама история поставила все равно в один ряд, через запятую, как равных, как собратьев, без внимания к их человеческим слабостям или даже заблуждениям. Посмотрите, как полны залы, когда в программе стоят имена самых непримиримых врагов - Вагнера и Брамса! Разве это не урок всем, кто, действительно, не на словах, любит

Баха, который-то при всей непокладистости своего характера, единственный, пожалуй, смог, может и будет мочь примирять всех, кто способен и "на ума холодные наблюдения и на сердца горестные заметы". Как говориться, в деле искусства "и мамы с папами разные, и тем более дети разные - НУЖНЫ!" Причем, очень.

Валерий, простите за смешение жанров: начала писать Вам письмо, а окончила почти статьей. Дело в том, что Дима Горбатов - "не простой для моего сердца звук". Мы с ним на тему Баха не общались после последней его публикации, о том, что я читала статью Избицера он не знает, как и об этом письме Вам. Я решила написать, потому что очень плохо себя чувствую. Пришла на работу и подумала, что надо с кем-то поговорить об этом. С кем? Решила с Вами. Если чего-то стрясется, пусть Дима это прочтет. Если не стрясется и Вы решите, что то, что Вы прочтете, может быть кому-то еще интересно, публикуйте.

Марина Кацева