СВОБОДА И ПРЕДОПРЕДЕЛЁННОСТЬ

Елена Негода

Многим на протяжении веков было тяжело принять бремя протестантской ответственности: кто-то ломался, кто-то бунтовал, кто-то просто ругался как Коммик.

Для тех, кто не читал статью Коммика Ведомо ли Богу будущее? , главный постулат Коммика – “догма предопределенности судьбы противоречит христианской догме о свободе воли и, тем самым, исключает протестантизм из числа христианских вероучений”.
Во-первых, ни в протестантизме вообще, ни в кальвинизме в частности нет доктрины предопределенности в понимании Коммика, нет априори богоизбранных и пропащих, “плохих и хороших”. Если Бог заранее решил, кого спасать, а кого нет, какую вообще ответственность несет человек? Между тем, именно ответственность КАК РЕЗУЛЬТАТ свободы суть краеугольный камень христианства. Человек свободен и – поэтому! – несет ответственность.
О предопределенности, тем не менее, часто говорили, и задолго до Кальвина. Св. Августин считал, что человек с избытком греха неспособен допустить к себе Бога, и соответственно Бог не может его спасать.

Перечитав эти несколько предложений, я вижу как безлично они звучат. Потому что не лежит у меня душа к протестантизму. Не по означенной в статье причине, но более от торчащего из него во все стороны рационализма, человеческих слов, объяснений, оправданий.
И потому в день православного праздника хотела бы закончить цитатой Ханса Кюнга, католического священника, родившегося на родине Кальвина, ровестника нового Папы, смело и безжалостно критикующего Ватикан (несмотря на то, что он был ментором Йозефа Ратцингера в университете Тюбингена и был одним из архитекторов Второго Ватиканского Собора, будущий Бенедикт XVI запретил ему преподавать католическую теологию, и тем не менее диалог между ними не прекращался):
Нет мира между нациями без мира между религиями, и нет мира между религиями без диалога между религиями.”

Валерий Лебедев

Дорогая Elena, в протестантизме вообще, и в кальвинизме в частности ЕСТЬ доктрина предопределенности. Не в понимании Коммика, а в понимании самого Кальвина, которого Коммик вполне адекватно интерпретирует.
Основной постулат предопределения в протестантизме вытекает из катастрофичности первородного греха. Он столь велик, что НИКАКИЕ добрые дела не могут его исправить. Посему предопределение носит абсолютный характер и зависит только от столь же абсолютной и непостижимой воли Бога. Как он захочет – так и будет. Одни Им по его закрытой и недоступной для людей воле будут спасены, другие – прокляты. Невзирая ни на какие их “добрые дела”.
Вы верно пишете о том, что ответственность есть “РЕЗУЛЬТАТ свободы и суть краеугольный камень христианства. Человек свободен и – поэтому! несет ответственность”. Как же тогда в кальвинизме он может быть свободным и ответственным?
Получается - не может. Но ведь кальвинизм - это христианство, притом с возвратом к истокам, к Библии, с отказом от всей церковной иерархии, от священничества, с провозглашением любого верующего мирянина равным священнику. Выходит страшное противоречие: христианство стоит на свободе воли, на возможности любого пойти по пути исправления, по дороге Кудеяра. А если все предопределены кто к спасению, кто к гибели, то чего стараться? И никакой духовной свободы.
Это противоречие в кальвинизме (самая острая форма протестанства) снимается тем, что человек не знает о своей участи. Только Бог знает, а человек – нет. Ну, условно, это как ваш ученик после контрольной не знает, какая у него оценка. И в выражении вашего лица хочет увидеть свою судьбу. А вы – Бог. Вы – знаете. Но до срока ему не скажете.
Поэтому человек действует в области полной неопределенности и выбирает свои поступки свободно. Как ему кажется. И в успехе какого-то своего предприятия он психологически хочет видеть намек на то, что будет спасен. Вот и старается (как ваш ученик, который услужливо предлагает вам поднести вашу сумку). Отсюда успехи протестантов в раннем капитализме.
В общем-то, суровая религия этот протестантизм (особенно – кальвинизм). Посему Жан Кальвин, сжигая Сервета (в Женеве – а?) приговаривал (согласно Феликсу Кривину):
- Если бы мы не сожгли Сервета на этом самом месте, то как бы мы узнали, на каком
месте ему поставить памятник?!
Ради исторической правды следует добавить, что Кальвин пытался добиться более мягкой формы наказания еретика (таково было постановление Женевского совета), но ему это не удалось.

Елена Негода

Вообще это как-то странно - вместо себя (своей веры, своих убеждений) ставить на арену тараканов знания и соперничать который толще. Потому и нет особого желания дискутировать, и еще, конечно, потому, что знаю я о Кальвине очень мало. Но все-таки у меня был вполне определенный портрет этого человека (точнее, обобщенный портрет реформаторов), и ваши факты с ним не совсем согласуются. Разумеется, потому что факты уже содержат оценки (например, "суровая религия этот протестантизм ... посему Жан Кальвин, сжигая Сервета приговаривал ..."). Пришлось обратиться к фундаментальной истории христианства Латуретта. Вот как, говорят, было дело. Сервет (испанский врач, ученый, и по тем временам радикальный теолог) был также глубоко религиозен и предан изначальному христианству (Писанию), как и Кальвин. Он был не единственным, кто отрицал идею предопределения в том виде, как вы обозначили, но поскольку она не являлась официальной доктриной, отрицать ее не считалось ересью, но лишь философским взглядом. Ересь Сервета была в другом - в его кампании против крещения младенцев для снятия первородного греха и - главное - в его отрицании святой Троицы. За это его осудила Римская Католическая Церковь в Вене и он бежал. Был остановлен возле Женевы, арестован (с подачи Кальвина) и предан суду. Процесс был напряженным, суд Женевы колебался, слишком многое было поставлено на карту с обеих сторон: Сервет обвинял Кальвина в ереси и требовал его изгнания из города (при этом все имущество должно было отойти Сервету). В результате суд подтвердил, что Сервет отрицал Троицу и баптизм - преступления, заслуживающие наказание сожжением по Юстинианскому Кодексу. Кальвин безрезультатно апеллировал к суду с просьбой смягчить наказание. Вы имели ввиду, что суд в Вене обошелся бы с Серветом иначе? Вообще Кальвин пошел даже дальше Лютера в отделении церкви от государства (таким образом снижая возможность подобных наказаний - появилась возможность, что религиозная ересь не будет считаться гражданским преступлением). В других областях он также нес прогресс - основал университет, преподавал, писал, администрировал, даже поддерживал заемы под проценты - за его четверть века в Женеве город стал процветать (и - Билли подтвердит - продолжает процветать). Женева стала раем для притесненных протестантов из других мест.

Я еще раз посмотрела предопределение по Августину. Все люди разделяют Адамов грех и заслуживают суда - Бог своей милостью предопределяет некоторых к спасению, остальных к наказанию - избранные будут спасены, даже если они грешат, потому что Бог дарует им упорство для раскаяния - никто не знает, что он среди избранных - крещение снимает первородный грех, но даже крещеные и верующие могут не быть среди избранных к спасению, не получить от Бога этого дара упорства. При этом Бог не несет никакой ответственности по определению, иначе, если все происходящее на земле, любая мелочь, суть акт его воли, он должен был бы нести ответственность за зло. (А вот Иоанн Павел II, например, цитируя Иова "Богу не нужно оправдываться перед человеком" добавлял "но Он желает оправдаться перед человечеством"...) Никто не может быть уверен в избранности, иначе загордится и таким образом согрешит. Как ученик в вашем примере не только перестанет быть вежливым (или подобострастным?), но и дойдет до того, что перестанет давать списывать товарищам.

Разница у реформаторов (в том числе у Кальвина) с Августином в том, что они признают спасение в вере. И только в вере - sola fide. Вере, дарованной Духом Святым человеку. Это более, чем стремление ума к правде, Бог превыше всякой человеческой мысли. Это знание божественного благодеяния. И раскаяние есть результат веры. ЗА Бога, однако, никто не судит. И Лютер, и Кальвин одинаково понимают свободу христианина : закон напоминает ему о долге, в то же время он выше закона, добровольно подчиняясь воле Бога, которому он ничего не должен (знаменитый парадокс Лютера - "христианин самый свободный человек, никому не подчиняется, и в то же время самый верный слуга, подчиняется всем"). И вообще человек должен быть озабочен в первую очередь не спасением, но честью и характером. Все это выглядит не только как рационализированный Августин, но и как смягченный Августин. И все-таки вопросы с избранност
ью остаются (если никто ничего никогда про избранных не узнает и их действий на себе не ощущает, бессмысленно вообще говорить об этом). И действительно, они мучили Лютера больше, чем Кальвина. Хотя ни первый ни второй не навязывали последователям свою избранность, получалось, что служители церкви все-таки избраны, не по определению, но им как бы дан кредит избранности. Для контраста - современная Католическая Церковь судит иначе - проклятие (противоположность спасению) - это когда Бог отвергает человека как результат того, что человек отверг Бога (отверг делами, не на словами и даже не верой). Вы знаете, что после смерти Иоанна Павла II я собиралась написать о нем. Но начав читать его энциклики (звучит странно, но это не шутка - здесь есть такое выражение, почти идиома про то, что никогда не читают - "никто не читает энциклик умершего папы"), потом документы Первого и Второго Ватиканского Соборов (Ватикан I и Ватикан II), а за ними энциклики Павла VI (главного архитектора Ватикан II), никак не могла собраться с мыслями - так много новых фундаментальных и, тем не менее, неожиданных взглядов застали меня врасплох. До Ватикана II прошло двадцать соборов, начиная с Никейского, как Иоанн Павел II говорил, "оборонительных" (от ереси), в которых чаще всего звучало anathema sit. Посмотрите на vatican.va тексты Ватикана II и попробуйте найти хотя бы одну "анафему". И, тем не менее, более, чем эти различия, чувствуется преемственность. Кажется, что именно этот неограниченный потенциал преемственности давал Римской Католической Церкви всякий раз возможность самообновления с помощью религиозных орденов, бенедиктианцами, францисканцами, доминиканцами, Отцами Святого Слова, сальваторианцами, салезианцами.

Мы с Вами немного обсудили реформаторов и, кажется, все должно сопутствовать разумному человеку, не выросшему в структурированной религиозной среде, но встретившего Бога в жизни, следовать именно за ними: возвращение к началам, к Писанию, никто не навязывает допотопных обрядов, не стоит между тобой и Богом. И тем не менее, не находят большинство людей в себе протестантизма, и, по-моему, случается это от избытка рационализма - КАК возвращаться к истокам оказывается важнее самого факта возвращения. В их возвращении - и предвестник, и отблеск forma mentis века Просвещения (хотя ни Лютер, ни Кальвин, ни даже Цвингли никогда бы такого не сказали) - мир не нуждается в любви Бога, мир может справиться сам, он самодостаточен. Соответственно, Бог не есть Любовь. Если Он и существует, то Он, скорее, Ум, вечно познающий интеллект.

"Декларация о религиозной свободе" (Dignitatis Humanae Ватикана II) - напротив - многократно говорит о совести (как о "святом и секретном ядре") и достоинстве человека в первую очередь. Человека нельзя заставить принять какую-либо правду, если он не приходит к ней сам. "Все люди обречены искать правду, в том числе в отношении Бога и церкви, и должны следовать ей.... И тот путь, которым они идут в поисках правды, должен согласоваться с личным достоинством и социальной природой человека." Это не дань и не реверанс современному обществу, но скорее тоже возвращение к истокам. "Было бы неправильным поверить в Христа, если совесть человека не согласуется с этим", - говорил Св. Фома.

Валерий Лебедев

Вопрос о свободе воли, конечно же, стоял перед отцами церкви. Вообще одним из открытий христианской философии как раз и был постулат о свободе воли. До того в прямом смысле люди не знали, что они свободны в выборе своих поступков. Довлела идея фатума, Ананке, мойр и парок. А именно - есть судьба, есть предопределение богов как жесткая необходимость, и уйти от него невозможно. Как если бы жизнь человека была бы записана на кинопленку и все, что с ним случится в конце, уже зафиксировано. Сам человек не знает, что там с ним будет, он должен, как зритель в зале, досмотреть фильм о своей жизни до конца. Интересный такой зритель, необычный, который одновременно есть герой фильма.

Идея скрытой предопределенности есть у отцов церкви, есть и у Августина. Это и понятно, ибо следует из догмата о всеведении и всезнании Бога, то есть из его абсолютных качеств (в рамках катафатической теологии). Если Господь знает все наперед, значит ему ведомы все будущие дела человеков. Как режиссеру ведомы все поступки героев его ленты. Но, с другой стороны, Бог обладает полной свободой воли. Захотел – сотворил Вселенную. Захотел – гадов морских и земных. Захотел – человека. Да, это так, но человека-то он создал по “образу и подобию Своему”. Вот тут-то
и загвоздка. Ибо по образу и подобию означает, что человек есть в каком-то смысле “маленький и несовершенный, но Бог” и также как и он обладает свободой воли! Вот и выходит, что с одной стороны человек в своих поступках полностью детерминирован всеведением Бога, с другой – свободен в их выборе.

В этой парадигме легко решается древняя библейская апория о том, почему Творец, заранее, зная о нарушении Адамом и Евой запрета есть плод с древа познания добра и зла, дал свершиться нарушению. Как раз потому, что перволюдям была дарована свобода воли. В рамках их поведения они были вольны выбрать: нарушать или нет. Адам и Ева сделали свой выбор, а Господь проявил свою свободную и абсолютную волю: он лишил их бессмертия и изгнал из рая. Смертность и жизнь в борьбе и лишениях это и есть плата за свободу воли. Опять же: предопределенность случившегося была только в сознании всеведущего Бога, но никак не в сознании наших общих предков. И так (согласно христианству) продолжается поныне и будет длиться до скончания времен.

Различные варианты христианства акцентировали проблему на том или ином аспекте – и тогда получалось либо “классическое католичество”, в котором примат отдается свободе воли, либо выходил кальвинизм, в котором на первом месте – предопределение. А у отцов церкви все это примерно имеется поровну. Потому вы и можете найти у Августина и то, и другое. Но у Августина все положения носят философский, а не догматический характер. То есть, можно думать вот так, как Августин, строить такую-то философию свободы воли. Его философия необязательна для верующих. До тех пор, пока она не принята в качестве догмата церковью. А вот у Кальвина уже пошла догматика. А догматика - вещь прямолинейная: нечего умничать да философствовать, нужно подчиняться. А чему? И кому? Да вот предопределенности. И ему, Кальвину.

Лучше всего концепция предопределения без всякой свободы воли воплощена в древнегреческих трагедиях, особенно, в “Эдипе” Софокла. Да, то, что предопределенность лишает человека свободы воли, а, стало быть, ответственности за свои деяния, хорошо знали еще древние. Но, тем не менее, они не знали, как же преодолеть этот парадокс. Жестокий рок, мойры да парки, которые плели нити судьбы древнего грека, положили основу для классической трагедии. Было предсказано царю Фив Лаю, отцу Эдипа, что сын его убьет и женится на матери. Отдала жена Лая Иокаста сына пастухам, с глаз долой. Но тот вырос в семье другого царя Полиба (города Коринфа), и случайно узнал о предсказании. Но, думая, что отцом является царь Полиб, ушел из дома, лишь бы не сбылось предсказанное об убийстве отца, и пришел в город Фивы. По дороге все предсказанное он и совершает: убивает настоящего отца Лая, женится на матери, она рождает ему детей. И только когда Эдип решает провести расследование - кто же убил первого мужа нынешней его жены (царя Лая), он постепенно на основе "оперативных данных" и свидетельских показаний приходит к ужасной догадке - убийца и есть сам следователь! Невероятный по оригинальности детективный сюжет! Эдип, как известно, сказал, что коли человек не может избежать того, что ему предсказано, хотя и все видит, то лучше уж, психологически легче, не видеть ничего - и ослепляет себя. Печальное завершение жизни. А ведь как хорошо начинал - нерешаемую загадку Сфинкса разгадал: кто, мол, ходит по утру на четвереньках? Наш человек ходит, слесарь дядя Вася. Далеко вперед зрил.

Свободный человек, телеграфист в чеховской "Свадьбе" на предложение потанцевать мог выбрать: танцевать или нет. Он выбрал не танцевать, сказав: "Что я вам Спиноза какой-нибудь, чтобы ногами кренделя выписывать?! ". В то время в России гастролировал известный испанский танцор Эспиноза, его и имел ввиду вольный, но темный телеграфист. Хотя он почти угадал, ибо имя Бенедикта (Баруха) Спинозы, предки которого происходили из португальских евреев, писалось также как d'Espinosa или Despinoza.

Cпиноза-философ выписывал кренделя не ногами, а руками - шлифовал линзы и зарабатывал себе на жизнь. Он жил в раннебуржуазных Нидерландах, в обществе, в котором линзы ценились выше, чем рассуждения о свободе и этике. Посему, осознав эту закономерность и выполнив требования необходимости, он обрел максимальную в том мире свободу. Аффектом он называл страсть души, которую определял как смутную идею. То есть, если человеком овладевают страсти, эмоции, аффекты, то он находится в их власти, действует под влиянием "смутных идей", никоим о
бразом не предвидит последствий своих действий (что дается только ясными идеями) и потому свободным быть не может. Иначе как понять, что человек , например, хотел обрести счастье в объятиях любимой, по нелепой случайности с чужой женой, а в результате получил пулю в живот, мучения и смерть. Не этого же он хотел? Не этого. Стало быть, "это" произошло потому, что он не имел ясных идей (а имел как раз смутные), не видел необходимости того, что его желания неразумны, невыполнимы, бессмысленны. Он нарушил теорему Спинозы под номером 72 - "Человек свободный никогда не действует лживо, но всегда честно".

Дмитрий Карамазов находился во власти эмоций и страстей. Во власти весьма смутных идей. В карты играл, пил, впадал в любовь с наложницей отца. Он не был свободен с самого начала и потому его осуждение на каторгу по ложному обвинению в убийстве папаши мало чего добавило к его несвободе. То-то шел он в колонне кандальников веселым да разухабистым, как бы напевая будущую песню Петра Лещенко "А я Сибири не страшуся, Сибирь ведь тоже русская земля".

В христианстве выработана концепция, счастливо соединяющая высшую волю и даже предопределенность со свободой воли, с постановкой собственных целей и со смыслом жизни. Дело простое: высший разум и его цели существуют. Но, во-первых, человек об этом ничего не знает (как я уже писал выше), а, во-вторых, человеку все равно даровано право избежать чужой, пусть и божественной, цели. Самый яркий пример - Иисус Христос. Зная о Своем предназначении, зная заранее о предательстве Иуды ("Что делаешь, делай скорее"), Иисус преодолел тяжкое малодушие и пошел на Свою Голгофу. То есть цель своего Отца он сделал Своей. Цель же его была также и высшей - снять с людей бремя первородного греха (тоже, между прочим, результат свободного выбора человека, за что и был наказан этим первородным грехом), после чего все люди получили как бы второй шанс вести свободную жизнь, грешить, каяться, искупать и обретать, таким образом, спасение души и вечную жизнь в горнем мире.

Мы, в конце концов, сами привносим в мир смысл жизни. Да и вообще любой смысл. Какой-такой смысл "жизни" может быть у звезды? В том, чтобы превратиться в конце своей эволюции в белого и, далее, черного карлика? Или нейтронную звезду? Или в черную дыру? Если исходить из вполне разумного допущения (в том смысле разумного, что оно помогает жить даже больше, чем песня), что человеческое существование осмыслено, ибо для чего-то предназначено, то справедливо будет поинтересоваться целью и смыслом жизни каждого отдельного человека.

Все попытки вывести свободу воли (и, тем самым свободу человека вообще) из любых законов природы - физики ли, химии, физиологии ли, все равно, - оказались безуспешными. Ибо свобода воли - это базовое понятие философии. Ничуть не уступающее, например, категории материи, пространству, времени и любым прочим понятиям. Иными словами - свобода - это онтологическое понятие. Оно лежит в основании понятия "человек". Если мы хотим о ней говорить, ее следует просто постулировать как некую первичную данность человеческого существования. Эта та самая мысль, к которой уже в ХХ веке пришел экзистенциализм, устами Сартра заявивший "Человек обречен на свободу". То есть, человек всегда свободен, потому что у него всегда есть возможность выбора, ибо свобода и есть осуществление выбора. Даже в самом безвыходном положении, в тюрьме, он может выбрать смерть или жизнь.

Прощайте и простите все, кто не успел сделать свой выбор, кто ушел внезапно и вроде бы случайно. И в этом, казалось бы нелепом и бессмысленном, уходе мы всегда найдем смысл и цель. А иначе и жить было бы не надо.

Например, мы скажем, что Бог скорее призывает к себе тех, кого любит. Или, что он собирает лучшие цветы для своего сада. Красиво....

Но нам, нам оставаться здесь без Танечки Марчант, без Володи Баранова, без моей феноменальной дочери Юли, без наших родителей, которые были лучше нас, - нам-то каково? Нам плохо. И все-таки есть надежда, что внезапный уход лучших дает импульс, что мы что-то должны сделать. Что-то такое, чтобы оправдать свое временное пребывание на земле.

Елена Негода

Валерий, Вы говорите все правильные слова о христианском единстве высшей воли и свободой воли. Но почему же тогда, читая их, я чувствую себя Лютером перед Эразмом Роттердамским? Хотя мне лютеровский радикализм куда менее по душе, чем разумный гуманизм Эразма. Наверное, снова от то

рчащего во все стороны рационализма у последнего.

Можно много говорить о сосуществовании божьей воли и свободы человека, и об их единстве и борьбе в рамках отдельного человека, но в конце дня всегда встанет вопрос – что важнее. Вы за свободу человека или против? Эразм был за, Лютер против. И я против. (Если я не афиширую, что я против абортов и разводов, например, то не потому, что боюсь быть забросана камнями и занесена в списки окончательных ретроградов, но потому, что велика вероятность быть неправильно понятой – это мое внутреннее нерациональное убеждение, я его никогда не смогу разумно обосновать и не стану судить человека с противоположным убеждением).

Ни Лютер, ни Эразм не сомневались в психологической свободе человека. Человек является человеком – не камнем, деревом или животным – именно потому что он свободен. И с помощью этой свободы у Эразма человек может прийти к спасению, Бог будет ему помогать, “кооперировать”. По мнению Лютера это принижает Бога и делает человека тем, кем он не является. Поэтому он говорит о “порабощенной воле” (чтобы быть порабощенной, воля должна быть – у камня, дерева, животного ее нет). Не знаю, как Ваша, но то, что моя воля порабощена силами реальности, я ясно ощущаю. И было бы неразумно этого не принять.