ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС КАК СРЕДСТВО МАКРОПУЛОСА

Валерий Лебедев
ЕВРЕЙСКИЕ БАНКИРЫ

Ulcus - Sunday, October 16, 2005 at 16:50:38 (MSD)

“Жить мне смертельно надоело”, — уверенно сказала Элина Макропулос.
Отчего же вам тогда эту волынку не прекратить?” — резонно спросили у неё.
Я боюсь смерти!” — лаконично и не менее резонно ответила 300-летняя Чапекова гречанка.

I.

К великому счастью человека, в реальной жизни у него нет подобного выбора. Говорят, после третьего инфаркта врачи строго-настрого сказали Бродскому:

— Иосиф! Если вы будете продолжать курить, вы умрёте!

Бродский вынул изо рта дымящуюся сигарету, внимательно посмотрел на врачей и без тени иронии спросил:

— А если нет?..

Странным образом, у сказочных персонажей тоже нет выбора. Из яйца достаётся заветная игла, переламывается пополам — и наш Кащей (что характерно, Бессмертный) буквально вопит со сцены Мариинского оперного театра в 1905 году свои последние слова:

— Жить! Жить! Нет, жить я буду! Назло всем вечно буду жить!..

Затем события разворачиваются по вполне банальному сценарию: в театре начинается форменный скандал, студенты орут про “Долой самодержавие!”, администратор Мариинки рвёт на себе оставшиеся волосы, срочно телеграфирует в КГБ (где, естественно, никого нет по случаю прекрасного выходного дня), а потом в ужасе велит опустить на сцену пожарный железный занавес — жутковатую метафору российского будущего. До питерского КГБ, наконец, доходит, что вот теперь-то уж пора и в консерватории что-нибудь подправить. Но — увы: генералы всегда готовятся к прошедшей войне…

Кащей же — всё равно мёртв. Как ни хорохорился в Первой картине…

Сказка Бельского ложь — да в ней жестокий намёк: никого и ничего бессмертного никогда не бывает. Николай Андреич накрепко усвоил последние строки Гаврилы Романыча:

Река времён в своём стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остаётся
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрётся
И общей не уйдёт судьбы!

Потому и был Римский безудержным атеистом — так свидетельствует Стравинский, которому охотно верю. (Не случайно обе эти фамилии попали в последний роман Булгакова. Понимал, белая гвардия, сермяжную правду русского декаданса!..)

II.

Как-то году в 1989-м беседовал я в Таллине (тогда в русском названии этого города ещё не было удвоенной Н) с одним умным эстонским музыкантом. Говорил он примерно следующее:

— Я не понимаю: зачем нам независимость? Нас меньше трёх миллионов — одних москвичей в три раза больше! Всё равно эстонцев скоро совсем не останется.

— Как! Вы, эстонец, так спокойно об этом говорите?

— А что грустить? Человек умирает, и народ умирает. Никакой народ не может жить вечно. Мы тоже умрём — жаль, что у нас так мало гениев. Помолчал и добавил: — Если они вообще у нас есть…

Тут мне стало не на шутку обидно за обречённых (а потому горячих) эстонских парней:

— Ну, почему вы так говорите? Всё-таки были у вас и Эдуард Тубин, и Март Саар, сейчас есть Вельо Тормис. Арво Пярт, в конце концов!..

— Это не тот калибр: один ваш Прокофьев покроет всех, как бык овечку. Что до Арво Пярта… — Тут он горько усмехнулся: — вы знаете, это так смешно! Когда с Пяртом говоришь на бытовые темы — всё нормально. Но если надо сказать что-то действительно глубокое и серьёзное — Арво плавно так, почти незаметно, переходит на русский.

— Но ведь это ужасно!

— Что ужасно?

— Ужасно, если всё это говорит эстонец! — потрясённо сказал я.

— Не-эт, это не ужасно. Это нормально. Почему-то, по моему опыту, ужасно это звучит только для евреев.

Тут я крепко задумался. Действительно: ни разу в жизни ни от одного еврея — мне не довелось услышать этой фразы, сформулированной вот так, абсолютно честно и прямо: “Я не понимаю: зачем нам независимость? Нас меньше четырнадцати миллионов (из которых пять седьмых вовсе не считают себя евреями) — одних арабов в четырнадцать раз больше! Всё равно рано или поздно евреев совсем не останется”. Почему же так? Почему эстонцы спокойно и с достоинством понимают и принимают свою этно-историческую обречённость, а евреи так упорно с нею борются — зная прекрасно и про жерло вечности”, и про “пожрётся”? (Вопрос уместен постольку, поскольку долевое соотношение эстонцы/русские и евреи/арабы вполне можно считать сопоставимым.)

Сформулируем вопрос иначе: почему именно у евреев — больше всего у евреев — так гипертрофирована фобия ассимиляции? Фобия геноцида вопросов не вызывает: она естественна для всего живого. Но ведь если геноцид это смерть насильственная, то ассимиляция народа — это его самая естественная смерть. Которая всё равно неизбежна — так чего же её бояться? (Тем более что она всё равно “не дана нам в ощущениях”…)

III.

Глава семейства Макропулос страдал обострённой танатофобией потому изобрёл своё Средство. Выходит, евреи — тоже танатофобы, и тогда их коллективно-бессознательная фобия ассимиляции суть та же гипертрофированная танатофобия рода Макропулос. Но всякий Агасфер — в том числе и изысканно-иностранная Эмилия-Эмма-Элина, и сермяжно-родной Кащей, — неизбежно встаёт перед глубочайшей экзистенциальной дилеммой: чем дольше жизнь — тем менее понятен е смысл.

Недавно у Бориса Ефимова (родившегося в 1900 году) спросили:

— Как вы думаете: для чего Бог подарил вам такую долгую жизнь?

Ефимов расхохотался и ответил:

— А чёрт его знает! — Потом подумал и сказал: — Наверное, с единственной целью: рассказывать всё, что помню. А помню я много! Хотите, расскажу про Русско-японскую войну?

…Если я (не дай бог) доживу до 2070 года — это что же получается: смысл моей жизни — сообщать потомкам свои воспоминания о Леониде Ильиче Брежневе? (К тому времени как раз и речь его изобразить вполне хорошо получится, главное — натурально!..)

Долгая жизнь сама по себе — вовсе не столь очевидное благо. Бессмертие же — совершенно очевидное проклятие, которое можно рассматривать как универсальный культурный архетип. К чему же стремятся современные евреи, так бережно культивируя в себе фобию ассимиляции? Вероятно, к физиологическому бессмертию народа. То есть — к Божьему проклятию этого самого народа.

Человек должен умирать. Это его святая обязанность ибо по достижении определённого возраста он уже не способен к подлинному творческому мышлению. То же касается и народов: чем народ древнее, тем более жалкое впечатление он производит сегодня. Спросим себя начистоту: когда мы видим 90-летнего человека, что поражает нас в нём? Возраст. Только сам феномен возраста — за которым уже едва-едва проглядывает феномен именно этого человека. (Владимир Зельдин ценен не тем, что ему 90 лет, а тем — что он отличный актёр. Этуш моложе Зельдина — но ничуть не хуже.)

С другой стороны, смерть ведь не равносильна исчезновению (впрочем, это, конечно, смотря как жить)! Многие народы уже давно не с нами — но они стали неотъемлемой частью мировой культуры. Каждый народ обязательно оставляет свой след: шумерский календарь, финикийский алфавит, римское право — расхожие примеры-штампы, которые всем уже успели надоесть, однако от них никуда не денешься. Гораздо важнее здесь ответить на другой вопрос: если бы шумерский, финикийский и латинский этносы сохранились до сегодняшнего дня — имели бы мы современные календарь, алфавит и право? Не настала ли бы у этих столь гипотетически долго живущих этносов “возрастная стагнация мысли, которая навсегда застопорила бы их творчество?

Фобия ассимиляции выражена у евреев необычайно ярко. Но почему же у них совершенно не выработалась другая фобия — так называемая фобия Агасфера”? Ответ, конечно, можно свести к чистой биологии: таков, мол, встроенный механизм самосохранения биологического вида. И ответ этот окажется настолько сильным, что сам же невольно обнажит и свою слабость (© “Дознание пилота Пиркса”): понятие Рода Человеческого не исчерпывается биологическим понятием homo sapiens. Ибо для рода — равно как и для на-рода — умирание в биосфере как раз и есть залог выживания в культуре. Если же посмотреть на Биологию не как на науку, а как на Божий промысел, то хорошо видно, что встроенными, на самом деле, являются оба механизма: и выживание, и умирание. Не важно, какой из них подвергается умышленному “угнетению”, — и в том и в другом случае будет страдать выживаемость

Рода

— и Народа.

А в итоге — и Вида в целом.

PS.

Так и быть: схожу как-нибудь в театр “Геликон-опера послушать оперу Леоша Яначека “Средство Макропулоса”.