НЕОТКРЫТАЯ АМЕРИКА

Принято считать, что специальностью Давида Зильбермана была индийская культура, которую он считал более структурированной, чем доктрины, возникшие к западу от Индии. Однако точкой приложения незаурядного ума философа, родившегося в Одессе и спустя 39 лет погибшего на американском хайвэе, была практически вся история мысли.

Впрочем, имя Зильбермана мало что скажет читателю, даже считающему себя искушенным в философии. Между тем, это один из самых оригинальных и значительных мыслителей. Он родился в Одессе в 1938 году, там же закончил технический вуз и попал в Туркменистан, где с 1962 по 1967 год работал метеорологом в Ашхабадском аэропорте. В Ашхабаде он начал свои занятия философией и индологией, которые продолжил в аспирантуре Института конкретных социальных исследований АН СССР в Москве. Но ему не дали возможности защитить фундаментальную диссертацию о культурной традиции, и вскоре - он опубликовал за границей статью о каббале - Зильбермана отлучили от научной деятельности. Ему было предложено покинуть Москву. От сей поры его научные работы публиковались под псевдонимами.

В США, куда Зильберман эмигрировал в 1973 году, его профессиональная судьба резко изменилась: он был приглашен читать лекции по философии и антропологии в Нью-Йоркском университете, затем преподавал индийскую философию в университете Чикаго, а последние два года своей жизни провел в качестве профессора философии Брандайзского университета (Brandeis University) в Бостоне.

Это мыслитель уникального синтетического дара и феноменальной эрудиции, эксперт в сравнительном анализе древнегреческой, классической немецкой, французской и английской философии с восточными философскими традициями. Знаток каббалы, создатель оригинальной философской концепции философологии”, “модальной методологии”, “суммы метафизики” (согласно которой история западной философии, вопреки расхожим представлениям, отнюдь не завершена - напротив, ее истинная история еще и не начиналась).

Основой своих воззрений сам Давид Беньяминович считал очень высокий уровень мистической одаренности. “Сколько помню, никогда не строил гипотез. Я уже знал, что есть, и во вновь являвшемся мгновенно узнавал то, о чем знал, что оно есть и потому будет впредь. Ни разу я не удивился”.

Ни разу не удивился!

Собственно, это почти все, что нам известно о Давиде Зильбермане, чьи тексты и фиоритуры биографии оказались практически закрытыми для ценителей отечественной мысли. Доступная библиография более чем скромна. Это вышедшая в 2001 году книга: “Олег Генисаретский, Давид Зильберман. О возможности философии”. Переписка 1972-1977 годов с примечаниями, комментариями и приложениями”. И еще — появившаяся в 1998 году тиражом 1000 экземпляров книга московского издательства “Эдиториал УРСС” под названием “Генезис значения в философии индуизма”. А ведь в арсенале этого философа не один десяток разработок, которые еще ждут своего издателя.

Это был изящный человек с лицом, словно выточенным из слоновой кости. Он спал по четыре часа в сутки, прочитывая за неделю невероятное количество книг и статей. (Юрий Левада, его московский учитель, острил, что вспышка холеры в Одессе возбудила в нем холерический темперамент).

Кое-кто (все это люди преклонного возраста) еще помнят прочитанный на каком-то симпозиуме в Москве доклад Зильбермана о каббале и Адаме-Кадмоне (всечеловеке-средоточии мира). И там, между прочим, докладчик как бы вскользь упоминал о том, что губернаторы провинций в древнем Китае были обязаны писать стихи — хороший поэт считался хорошим правителем (и наоборот).

Давид Беньяминович рассказывал, что в индийской культуре время не течет линеарно, как у нас, а идет (или, вернее, располагается) по кругу. С ходу переводил с санскрита на диктофон древний текст про утробу Татхагаты (всерождающее лоно — источник бытия) и производил иные чудеса, увы, все менее доступные нам. Библиография к его двухтомной диссертации по типологии культур содержала четырехзначные числа названий на четырех современных языках — а ведь он знал вдобавок еще и четыре древних языка. Как говорили его коллеги, “он заводился через познание”. Последнее обстоятельство не мешало Давиду Зильберману быть простым и компане
йским человеком и закусывать с друзьями в стоячей забегаловке под рестораном “Прага” русскую водку жареными чешскими сардельками с горчицей, что сам он вполушутку-вполусерьез называл не иначе как “проектом построения метасоциологии — в аподиктической, гипотетической и деонтической модальности, с использованием формулы: “нормы ценности — идеи”. Все это мгновенно начерталось шариковой ручкой на клочке салфетки.

Известно, что, выучившись в Москве, он уехал в Америку. Сам факт, почему так произошло, покуда остается загадкой. В Америке он сделал блестящую карьеру, которой, впрочем, не дано было доосуществиться в 1977 Зильберман гибнет в автокатастрофе (Георгий Щедровицкий рассказывал мне, что Зильбермана сбил грузовик во дворе университетского кампуса, когда Зильбрман медленно ехал на велосипеде. Щедровицкий усматривал в этом злую волю, так как незадолго до происшествия Зильберман выступил на попечительском совете университета с критикой президента университета ред. В.Л.).

Дикция этого человека уникальна именно своим все вбирающим и принимающим неложным смирением, что не исключает изрядной доли горечи. И, заканчивая короткий, увы, разговор о Давиде Беньяминовиче, я просто не могу не процитировать несколько отрывков из его писем своему учителю, российскому социологу Юрию Леваде. Речь об американском обществе образца середины семидесятых. Мы увидим, насколько все осталось актуальным еще и по сегодняшний день. Итак: голос Давида Зильбермана.

“В американское общество я глубоко не вникаю, за недостатком времени и особенного желания. По-прежнему, самое глубокое впечатление чувство необязательности всего здесь происходящего… Коржавин был более всего поражен наивным выражением лиц американцев: “Неужели никто из них, никогда… не имел случая почувствовать реальность жизни”. Здешнее общество не сахар, не синекура и не панацея. К сожалению, большая часть вновь понаехавших принадлежит к категории отребья, либо самохвалов. Для успеха здесь важны две вещи: 1) постоянное заботиться о поддержании стабильного уровня социальных контактов; 2) не халтурить в том деле, которое делаешь…”

“Начал собирать с направленной целью отзывы американцев о своем обществе. Покуда отрицательные преобладают в массе. Главная отрицательная черта, по мнению многих: жадность. Главная положительная: индивидуализм. Но связь того и другого мало кому видна… Резко возросло число людей, переставших что-либо хотеть — роль материально-экономических факторов в том обществе значительно меньше социально-культурных, а эти последние (включая организацию ценностей) - выше предварительных оценок с любой стороны. Признаюсь, этот вывод для меня самого был несколько неожиданным…”

“Один из культуррелятивистских мифов — миф о меркантилизме и делячестве американцев. Действительно, они постоянно подсчитывают приходы-расходы; но иначе невозможно при открытой налоговой системе. И тут замечаешь, что уровень доверия в межличностных отношениях — значительно выше, чем можно было бы предполагать…”

“По мнению ряда специалистов, американская система образования близка к коматозному состоянию”. И это не может не сказаться через десяток лет. … Падает качество преподавания: ведь это от студентов зависит. Что они хотят изучать. Внедрение в академическую систему рыночных отношений разъедает человеческие отношения, а ведь американское общество по старинке, по пуританской практике, всегда славилось чудовищным лицемерием (просто шокирующим новоприезжего)… Образование… До половины выпускников средних школ не умеют читать и писать (!). Это — не описка здесь. Как видно, антропологам надо прибавить еще одно звено к известной дихотомии дописьменных/письменных обществ: послеписьменное общество. Жизнь — настолько проста и примитивна, что можно прожить без чтения и письма, окруженным чудесами науки и техники, облегчающими нелегкий удел человека…”

“Что касается экономической сцены, все хотят избавиться от “потребительского общества”, но не знают, как. Паразитические настроения и недобросовестность в обслуживании так возросли, что ахнешь… Политические институты — тоже в состоянии адинамии”.

“Самый угрожающий фактор здесь — не экономический, а, так сказать, “метафизический”. Скука… Изобилие культурной продукции порождает вялость интереса. К тому же, как и следовало ожидать, “сексуальная революция плюс феминизаци
я всей страны” просто привели к понижению ценностного потенциала в соответствующих областях… В то же время, никакими словами не передать, как богата эта страна. Классический товарный фетишизм никуда не девался. Произошло сращивание желаний с потребностями, т.е. у последних исчезли границы и воцарилась установка: жить можно — только лучше. А поскольку метафизическое определение личности здесь — не “быть счастливым”, а “быть на уровне”, а уровень неограниченно растет, то утверждение личности возможно только через неограниченный рост потребления”.

“Картина философской жизни — тоже удручающая. Порой просто бесит. И, конечно, иррациональность в жизни общественной… Плюрализм плюрализмом, но тут — как нестройный рой мошкары... Мотивы, однако, очень разные. Здесь главный — не социально-материальные трудности и межличностные натяжения, а внутриличностная неадекватность. То-то я раньше не мог поверить в реальность психоанализа и экзистенциализма: не было массового материала на виду. Здесь же все — как в лаборатории: взрослые, даже пожилые люди, спят с toy-friends, сосут пальцы в случае фрустрации и т.п. Ну и, конечно, скучища заедает”.

“Метафизически и богословски как будто все понятно: пуританство есть сознательное лицемерие перед лицом Бога. Ладно, пуританизм — не Америка, давно нет. Но что-то навечно осталось в людях: как охотно лгут себе, как чем-то напуганы (это — одна из загадок для меня, почему здешний человек в каком-то глубинном смысле кротче и напуганней тамошнего, при всей своей внешней “освобожденности”, улыбчивости и прочее)”.

“Здесь, в этой стране — удручает то, что, вот, очень много умных, чутко отзывающихся на социальные проблемы людей - но совершенно нет такой субстанции, что ли, как “духовность”… И именно поэтому, а не потому, что здесь высокий жизненный уровень, страна эта — филистерская. Невинно филистерская пусть… Масса всякой пищи вокруг. Замечательных вещей. Умопомрачительных книг. Люди приветливые, не угрюмые, открытые.

Что же, может, прав Хабермас: лучше человечность при ложном сознании”, чем бесчеловечность при “истинном”? Трудный вопрос…”