ГРИБ

Близость с художником не открывает тайны, но закрывает ее.

На высокой стене, уходящей в небо Трубниковского переулка, где облака отливают тафтой Тербоха, на этой плоскости, отделяющей жизнь художника от коммунального социума в гоголевских шинелях - МАГИЯИГАМ, МАГИЯИГАМ, МАГИЯИГАМ... живописца...

Вокруг китайской свитка на шелку, с пыльцой тропических бабочек, с кудрявой тенью ненаписанных травинок есть стадо рогатых голов, тех исполинских архаров, тела которых сварились в желудках древних аборигенов от Усть Нарвы до Бадайбо. С помощью органической химии следы этих пиршеств заплатили честную дань круговороту веществ, став нашей землей. Но рогатые черепа встретились вновь в Трубниковском переулке д.N24, кв.18. Их пастухом стал Дмитрий Петрович Плавинский 1937 года рождения.

Он влюблен в кости мертвых козлов и в молчании уснувшей Москвы гальванизирует их жизнь при помощи живописи, взяв в правую руку то широкие, то узкие кисти. Он выжимает тюбики сиены, волконскоита, умбры, черной виноградной косточки. Он ищет пропорцию, он умеет составлять такие цветополя, каким нет названий. Он умеет их ловить. Потому что любит эту вечно-детскую игру больше собственной жизни. Широкие паруса живописи плывут в музеи и бессмертие. На свидание с Вермеером, Ван Эйком, Краснопевцевым, Рембрандтом, Харитоновым и Пикассо. Список можно продолжить: Пятницким и Грюневальдом, Вейсбергом, Яковлевым и Пантохой де ла Круссом.

Божественный мозг живописца давно проспиртован сложным составом портвейнов, "Алазанских долин", "Солнцедаров" с драгоценным вкраплением шотландских виски (которые и нынче приготовляют по средневековым рецептам в можжевеловых бочках).

Художник пил один. Рогатые головы со стены следили за ним пустыми глазницами. Сухой скат сохранял своим телом движение морской волны и шелестел по стене. В обществе немых собутыльников ему не было одиноко. Высохшие кисти валялись на полу, вдоль их узких тел чернели грубые тени. Художник закрыл глаза - качались знакомые лица, переписанные кистью Пятницкого и Целкова, и клочья слов, оборванных то сзади, то спереди: ГИ... ПОДЬ... ПРО... БОЮСЬ ЖИЗНЬ РАБУ... ДУША МОЯ, ГОСТЬЯ ТЫ МИРА, ТЫ ТАК ЖЕ ПЕРНАТА СИЯ... ЖИЗНЬ НАЧИНАЛАСЬ В КОРЫТЕ КАРТАВОЮ МЯГКОЙ ШЕПОТЬЮ... А ПРОДОЛЖАЛАСЬ ОНА?.. Стихи горели словами, потом была музыка без слов...

Запрокинулась тяжкая голова, высоко порхает душа, невесомая как солнечный зайчик. Китайский свиток в огне шелковых мазков трепещет язычками очага деревенской печки.

Маленькие ручки зажали горящую сигарету, она догорела до пальцев и жжет кожу, ему не больно это, кожа лопнула, уголь печет живое мясо и прожигает кость - он и не заметил. Радужное порхание облачка над головой восхитительно ослепляет, растворяясь в рембрандтовской черноте.

Скрюченное тело на грязном диване...

_ _ _ _ _ _ _

В своей подвальной мастерской Д.П. редко пил в одиночестве. Но однажды, переживая нечто вроде кризиса, продав картину, накупил водки с портвейном, заперся на все задвижки, никому не открывая и не отзываясь, запил надолго. О закуске он не заботился, отношение к этому предмету было неизменным - " закуска - враг выпивки". Пивом не увлекался – не любил мочегонного опьянения.

Когда было выпито изрядно, обнаружил, что кран рычит, а вода льётся тонкой струйкой и вот-вот иссякнет. Это его озадачило. Он стал собирать её в кастрюли, банки и другие ёмкости. Вскоре струйка стала не толще нитки, потом перешла в капель, но, худо-бедно, запас был обеспечен и он успокоился.

Включил проигрыватель, в который раз поставил интродукцию и рондо каприччиозо Сен Санса в перемешку с Луи Армстронгом, Фрескобальди, Эллочкой Фицжеральд, Гайдном - выпил водки с портвейном и музыка обняла его с четырёх сторон. Пластинки крутились как будто одновременно, сливаясь в один поток, как проглоченные напитки. Он слушал наслаждаясь, и превозмогая невыносимую боль.

"Музыка – пункция души. Как должны быть счастливы Гюго, Гумилёв и Набоков – для них музыка только самый неприятный вид шума. Из чего сделана эта китоврасова МУЗЫКА? Из смычка и струны!? Или пучок солнечных лучей бьёт по радуге? Или сквозь тонкую пряжу свирели дождевые капли фортепьяно сливаются с рекой? Или в глухом бору играют райские птицы и расклёвывают моё сердце, как яблоко? И эти по
вторы, как двойники, как отражения в зеркалах Ноты-нити вяжут ритмическое кружево, преследуют меня, сводят с ума и хочется выйти из себя. Но как прозрачно светятся звуки...так художник наслаивает краски. Узоры музыки, как солнце на воде трепещут золотой чешуёй, играют плески и лессировки. Музыкант и художник - заложники светотени. "Душа моя. пленница - Нездешнего мира ты." В музыке живет вся стихия воды шквалы прибоя, буря, неистовость и вечный покой. Всё это есть у Тёрнера, Айвазовского и у Григория Сороки. Музыка заставляет наши души и туши ходить ходуном, плясать и плакать. Но зачем она таскает меня за волосы и бьёт по мозгам заряженным громоотводом? Она выбивает всю пыль, сдирает кожу и я сижу, утопая в собственной крови. Она облизывает мне лоб, как собака и я затихаю. Она водит мою душу за руку по кругу, как Вергилий, и я крепко держусь, но силы покидают меня, я разжимаю пальцы и срываюсь в бездну, полную огня. Я рыдаю от жалости к себе и всему человечеству. Или я свихнулся и слышу музыку глазами, а картины вижу ушами? Или я струна, которая всегда трепещет от страха жизни или смерти - не всё ли равно?”

.... Его тяжёлая тень надолго осталась неподвижной....

Проснувшись, испугался абсолютной темноты. Спотыкаясь и набивая шишки, всё-таки нашёл выключатель, но, сколько ни крутил, было темно, как в муфте или табакерке. Вдруг под ногой захрустели спички, нашлась и свеча. Наконец, она задрожала золотым язычком, скатывая восковые слёзы, оставляя по углам рембрандтовские черноты с пугающими тенями.

Он "немедленно выпил", колотун больше не трепал и можно было спокойно подумать.

Итак, вода вырубилась, свет отключился, часы остановились - что же это такое!? Его глаза скользили кругом, как бы ища ответа. Вдруг сердце сжалось, ёкнула селезёнка - на старом пне, опутанном корнями, привезённом из деревни за красоту, увидел таинственный предмет, размером с большой кулак – бледный, с ядовитым оттенком. Подойдя близко, подпрыгнул от удивления - это был... гриб!!! Тугой, мясистый, присыпанный древесной трухой, ещ не раскрывшийся, непонятной породы.

Отворил форточку - там ледяная темень. Опять пил водку, запил портвейном, уснул на широкой лавке под медным окладом Ильи Пророка. Очнувшись, опять затеплил свечу. В форточке тишь и ночь. Гриб подрос.

Выпил портвейна, запил водкой - уснул в готическом кресле. Пробудился не скоро, гриб уже развернул широкополую шляпу, эквилибрируя на длинной ножке, как медуза, как настольная лампа на дне океана.

А за окном опять черно, как в преисподней. Ночь не кончалась, только тихо покачивалась в гамаке над бездной. Его охватил ужас: водка в паре с портвейном убывала, свеча в тарелке стала восковым сталагмитом, ночь всё длилась... Сколько же прошло времени...? Мысли скакали с ветки на ветку.

“Жизнь и смерть в “бантике Мёбиуса”. Ползёшь себе тихонько, ни о чём не помышляя, и вдруг, незаметно – переползаешь на ДРУГУЮ СТОРОНУ. Но ведь “бантик” всё время крутится туда-сюда?….А сие тайна…быть может мы тоже крутимся в нём, но не знаем об этом…Как объяснить то, чего нельзя понять? Всё спуталось, я лечу в музеи и бессмертие на острие офортной иглы английской стали, оставляя за собой серебристую паутину и золотое сплетение лабиринта в чёрной дыре доски, ещё нетравлёной, закрытой печным лаком”.

Опять выпил, опять смотрел в форточку - опять тишина, гриб уже повалился, накрывшись шляпой.

Вселенская ночь не кончалась. Время остановилось. Вс погибло. Вечная тьма и тишина объяла мир. Он последний свидетель Апокалипсической ночи. И оставалось только опять "немедленно выпить", чтобы не рехнуться... Проснулся, чиркнул спичкой, налепил новую свечу. Всё те же ночь и тишина. Гриб как часы отмеривал время - начал морщиться и усыхать с краёв, превращаясь из розовато-лимонного в зеленовато-фиолетовый.

Вдруг из чёрной дыры форточки донеслось протяжное

- Дииииииимаааааааааааа, Дииииииимаааааааа, открооооооооооооой........

Голос запредельно гулкий и бледный. В помрачении и ледяной дрожи приблизился к форточке.

- ТЫ КТО? - вытолкнул из себя.

- Я ВУУУУУУУУЛОООООООХ, Я ВУУУУУЛООООООООХ..... - отозвалось из чёрной бездны.

Он молчал, силясь понять КТО ЭТО? ЧТО ЭТО? А мистический голос всё тянул и вытягивал, множась эхом и заворачиваясь каким-то свиным хвостиком.

- Я ВУУУУУУУЛОООООООХ..…….Я ВУУУУУЛООООХ......

- Что тебе надо?

- Открой дверь, дай выпить!

И Плавинский начал соображать ------ быть может, это не булгаковский Воланд и ни какой-нибудь чёрт с рогами, а ...художник Вулох........, но этого не может быть, это ещё надо доказать. ОН просит открыть дверь и пустить ЕГО К СЕБЕ!!! ...но не на такого напал: КОНЕЦ СВЕТА НАСТУПИЛ!...... и живых людей уже нет! Он не откроет НИКОМУ.....

Дрожащей рукой всё-таки налил водки и, расплёскивая, протянул в форточку. Длинные пальцы приняли стакан и удалились в темноту.

- Эй, Вулох, пригнись, я хочу видеть, как ты пьёшь, если ты не призрак - ты будешь глотать и я хочу видеть, как ты это делаешь.

Он приподнял свечу и бледное лицо Вулоха появилось из темноты. Он услышал убедительное бульканье и увидел поршень кадыка в ритмичном движении. Это был действительно художник Игорь Вулох из родного горкома графиков на Маленькой Грузинской (экая дьявольская фамилия!) Д.П. открыл дверь и остальную водку они допили вдвоём.

Гриб почернел и высох. Наступило утро.