ЗАМЕТКИ CТРАННИКА

Несколько слов о себе: Родом из Москвы, закончил факультет международной журналистики МГИМО, пять лет работал редактором в занудливейшем и скучнейшем в те советские времена журнале "Международная жизнь", сравнительно часто печатался в разных газетах и журналах со всяческими халтурными статейками, как это тогда делала практически вся журналистская братия, а из художественных вещей опубликовал лишь два коротеньких рассказа -- на 16-й полосе "Литературки" и в "Неделе". Занимался переводами и много писал в стол. Более двенадцати лет жил в Нью-Йорке, сейчас уже почти четыре года обитаю в Женеве. В 2005 году издал за свой счет книгу "Запломбированный ад", в которую вошли одноименный роман о моей жизни в США и одиннадцать рассказов. Писать продолжаю и готовлю вторую книгу.

18 июня, Берлин

 

Москва провожала всё той же пыльной и загазованной жарой, которой и встретила две недели назад. Ранним утром по дороге в Шереметьево мимо нас, обгоняя друг друга, проносились и не первой свежести иномарки, и дребезжащие российские тарантайки -- неслась вся эта новая шальная страна бандитов, проституток и круглосуточных киосков с бухалом.

Берлин же встретил пасмурно. К счастью, я успел добраться до места прежде чем стал хлестать косой дождь. Но скучная уравновешенность и устаканенность всего здешнего бытия почувствовались сразу -- может быть, на контрасте с Москвой.

Почему-то психологически здесь стало лучше, хотя, конечно, и чужое. Выражения лиц типично тевтонские (у большинства). Видимо, эта агрессивная тупость приходит отчасти из пищи. Сегодня за обедом ел свиную ногу (очень вкусно, тает во рту). Если это употреблять ежедневно, то свиной жир заполнит все извилины.

20 июня, Берлин - Гамбург

 

К сожалению, нет времени писать, хотя мыслей и впечатлений уйма. Надеюсь, что всё это ещё вспомнится. Особенно, конечно, мысли. Хотя если и нет, то значит, и не велики были оные.

Вообще цель дневников (это я уже в Гамбурге пишу и пью виски около полуночи) в чём? В том, чтобы записывать путевые (в данном случае) впечатления? Или в самооправдании, в глупой надежде, что будет в них нечто умное и что сам (а то и потомки) будешь потом черпать из них некое вдохновение или просто вспоминать про дни былые, времена лихие? Если писать для будущих воспоминаний (уже сама формулировка абсурдна), то тогда дневники -- это заведомое поражение духа. Духовное в человеке должно постоянно развиваться, идти вперёд. А дневники, и особенно желание впоследствии их читать, -- это возвращение к прошлому, путь назад, вниз по лестнице духовного роста. Вообще словами практически невозможно передать подлинного состояния души в различные моменты соприкосновения с новой средой. Возникает каскад движений настроения, и они столь молниеносны, что даже сформулировать их хотя бы просто устно не успеваешь. В лучшем случае говоришь по русской традиции что-нибудь однозначное и не самое цензурное, -- а сколько за этим всего стоит? Мат в такие моменты -- самое подходящее средство самовыражения и общения. Каждое слово -- это ключ, код к целому блоку информации, как в компьютере. Мало того, что такими минималистскими эпитетами в принципе исключается фальшь, так ещё и ёмкость достигается немалая.

Ещё можно писать штрихами, как абстрактную картину, чтобы избежать дурацкой привязки к логике изложения и стилистическим красотам.

(Наступило уже 21 июня)

Итак.

Многим людям в общении нужно лишь подтверждение собственных стереотипов. Слушая собеседника (на самом деле не слушая его вовсе), они выхватывают только то, что их устраивает. Другое они пропускают мимо ушей. На них не надо обижаться -- они просто больны. Им следовало бы помочь, но они и к помощи глухи. Они замкнуты на себе, словно держат круговую оборону. И не хотят воспринимать ничего такого, что идёт вразрез с их взглядами и вкусами, просто потому, что на самом деле они пораженцы, отказывающиеся в этом признаться самим себе. Поэтому они и считают, что весь блеск других -- обязательно результат какого-нибудь жульничества.

Baby, baby, will you love me when I'm broke and poor?.. You will?.. But then I won't be loving you because I don't want your sacrifice. I know you don't care and are ready to give me your life, soul, destiny -- everything... But while giving me all this, you are intricately demanding the same from me, without yourself realizing it. You want to grab, capture me with your love... And you
suffer when I run away to my loneliness, defying your true feelings of love. Golden cage, is this what love is all about? But it must be liberating...

Наверное, движение разновекторно. И это с таким сожалением приходиться признавать. Вдруг показалось, что любовь к женщине -- не вокзал, а всего лишь очередная станция на пути моей жизненной электрички. И что? Я прозрел, наказал себя? Или меня за это Бог накажет? В познании истины (или в том, что кажется оным) невольно совершается жестокость. Избегать её -- значит, лгать. И уходить от истины. Человечество в опереточных нарядах семейных отношений. Избитые собственной ложью миллиарды супружеских пар лелейными голосами разговаривают со своими детьми, словно извиняясь за ложь, которой заполнена их жизнь. А дети смотрят безотрывным взглядом прямо в глаза взрослых, которые шалят. Бездонная чистота и неиспорченность, слепая вера в истинность и подлинность всего, что говорит человек, являющийся защитником и главным авторитетом!.. А взрослые глаза не выдерживают этой небесной прямоты.

Встань перед зеркалом голым -- вот всё, что есть у тебя. Одежды и автомобили, должности, деньги и прочий понт -- где это будет и зачем всё это? Твоя земная оболочка перед тобой. Всё остальное прикрывает твою пустоту... Или наоборот, дополняет сущность, если таковая есть, как плоть, делающая скелет человеком... Нравишься ты себе? Окинь телеса критическим взором и загляни себе в душу... Потом пойди и прими душ.

Вот и всё. Время: 2.35 ночи.

Но есть, наверняка есть, некая иная форма передачи всего того, что я здесь кургузо пытался обрисовать. Так и не дошёл до конкретных событий. Эти штрихи моего путешествия требуют множества слов, а слова даже выписывать долго. Хотелось бы взять музыкальный инструмент. Но моё умение играть вряд ли позволит выразить звуками моё торжество. Хотя гитары нет, и кто знает?..

Город наконец заснул: No sounds, no fear, no hate, no pain, no broken hearts...

21 июня, Гамбург (22.30, гостиничный номер)

 

Города надоедают быстрее, чем женщины, хотя и в этом выдуманном мной (отчасти просто для красного словца) правиле, конечно же, есть исключения. Всё может быть совершенно наоборот. Но в обоих случаях важна возможность ухода. Если её нет -- а чаще всего это так, -- то начинается рутина. И тогда уже постепенно сходишь с ума: следишь за политическими событиями, огульно поносишь то, что не вписывается в принятую тобой систему ценностей, -- вообще становишься брюзгой.

Если бы деньги не кончались, то ездить бы и ездить по свету...

Завтра -- Амстердам.

Но после Москвы здесь, конечно, духовная пустота. Не Москвы -- с её постоянным напрягом и пьяным восторгом, -- а русской природы, простора и девственной неосвоенности... Родилась красавица, а попу мыть не научилась пока -- вот она Россия... Надеюсь, что не научится. Иначе не быть ей таковой.

24 июня, всё ещё Амстердам

 

Пробовал, пробовал (впервые в жизни) улететь вместе с дымом в страну блуждающих ориентиров. Насилу вернулся.

Заехал под "кирпич", так вместо того, чтобы тихонечко откатиться на задней и влиться в поток едущих правильно, решил газавать в надежде на скорый съезд. Его же нет... Пары столкновений удалось избежать. Но это лишь потому, что встречный поток был слабый. Развернуться бы как-нибудь!

Благодарность за солнечный свет.

На деревянном столе, за которым обедал в Coco's, было выцарапано ножом: I like the Pope. The Pope smokes dope.

24 июня, Брюссель, вечер

 

I was so high in the 'Low Countries' that almost got low myself, even below the sea level, as it should be in Amsterdam.

Когда начинает казаться, что все вокруг говорят по-русски, а потом пол под ногами и вся комната вдруг ходят вверх-вниз, как при двенадцатибальном шторме -- так что требуются немалые усилия для сохранения равновесия, даже чтобы почистить зубы, -- так это уже не кайф, а балансирование на грани жизни и смерти... Мелькание лиц, событий из разных периодов жизни... Дьявольская мозаика!.. А сверху давит страшный пресс, под которым почти невозможно не согнуться, не сломаться и не отдаться воле бреда... Закрываешь глаза -- яркие вспышки огней, как праздничный салют. Только здесь скорее погребальный... Расслабиться, уйти в эту стихию -- значит, умереть...

Вот я и боролся, глядя на себя в зеркало. И силы вроде бы были не равны. В некоторые моменты казалось: всё, хана, больше не выдержать. Я вглядывался в свои глаза, пытаясь зацепиться за что-то человеческое, осмысленное -- чтобы удержаться на краю и не упаст
ь в пучину, -- брызгал в лицо водой; потом менял раздражители: хватал полотенце и обмахивался им, включал и выключал свет, ходил взад-вперёд по комнате, проверял дорожное расписание, силился даже читать путеводитель... Но сосредоточиться на чём-нибудь больше десяти секунд не мог: опять наваливалось всё это жуткое, и я вскакивал с постели или, наоборот, садился, стараясь ни на мгновение не отпускать своё сознание в этот бесконтрольный дрейф... Я как будто соприкоснулся с потусторонним миром, непосредственно ощутил приближение смерти. И я молил Бога дать мне возможность вернуться в жизнь ... ради моего сына, ради всех людей, которые меня знали и любили, но для которых я не был таким, каким должен был быть...

Всё это продолжалось часов пять. В половине четвёртого я, по-моему, отключился. Потом проснулся в шесть на мгновение и дальше спал уже до девяти.

Но сомнамбулическое состояние не оставляло почти весь день. Я даже не рискнул отведать какого-нибудь бельгийского trapiste, хотя тут, в Брюсселе, все только этим и занимались.

Сидел обедал в старом городе -- la Grande Place, -- и вдруг мимо проходит Гавриил Попов в окружении двух-трёх дядек-тётек. Живьём он похож на Винни-Пуха с усами, выражение на лице типа: "Ну, ну, и что же?.. У нас тоже валюта имеется!"

25 июня, 2:45 ночи, Брюссель

 

Не спится, хотя надо бы.

Уход в себя может быть опасен: восторг новых впечатлений превращается в экстаз, но хочется усилить даже и его. Открываются совершенно новые горизонты, дух парит над всем, образы поражают один другого своей яркостью -- вот то состояние, которое словами не передашь... Но какой же страшной была смерть! Я смотрел в зеркало и в отчаянии и неверии молча кричал: неужели это всё, Сергей Виноградов? Вот и кранты?

Но небо, видимо, откликнулось на мой зов, и вместе мы одолели...

26 июня, 11:30, Брюссель

 

Покидаю славную пивную столицу мира, отведав лишь два сорта: Duvel -- в музее Brassuers, другой, Chimay, -- в соседнем баре. Но лучше всегда уходить чуть раньше, чем тянуть до состояния ожидания поезда.

В связи с необходимостью ждать (всё-таки) отправления поезда на Париж всё-таки попробовал ещё три сорта: Morte Subit (Kriek), Palm и Griembergen. Это просто офонареть можно!

Возвращаясь к Амстердаму: я думал, что моя смерть будет погружением в сон, а она появилась в огне страшной агонии... К счастью, ушла.

2 июля, Нью-Йорк

 

Но пригрозила здорово...

Любимые книги стоят на полочке с наклоном, как в журналах по дизайну. Выполняют декоративную функцию. Можно было бы просто поставить коробочки с соответствующими корешками: Шекспир, Ницше, Чехов...

А настоящие книги от такой скособоченности портятся. И это -- квинтэссенция моей здешней медленной духовной деградации.

Вернувшись в Новый Свет и окунувшись в знакомые реалии -- безобразные люди и прежде всего бабы на улицах, профанация по TV, -- я подумал, что всю историю человечества можно представить себе как борьбу гениальности (и отчасти безумия) со здравым смыслом. Страна законопослушных идиотов, фальшивых улыбок и изворотливых политиканов-манекенов, играющих на стереотипах массового сознания, которые насаждаются и культивируются СМИ, Голливудом, всяческими общественными организациями по спасению кошек и гомосексуалистов...

6 июля, Нью-Йорк

 

Больше нет смысла указывать даты -- время остановилось. Река Рутина понесла меня вдоль привычных берегов. Да и какая это река? Это -- болото. И я тону в трясине только потому, что -- как и все здешние обитатели, считающие себя преуспевающими и благополучными людьми, -- устроил себе плотину, плотину тупого неприятия того, что не вписывается в мою систему ценностей... Работа, квартира, автомобиль, счёт в банке и т. п. Плотик этот держит якорь общеприемлемой тупости, и на нём можно так и болтаться наплаву и никуда не двигаясь до самой смерти...

10 июля, Нью-Йорк

 

Мои критические высказывания по поводу здешней жизни вызывают примитивную реакцию отторжения. Причём мне кажется, что отторжение и несогласие со мной -- это в данном случае и есть главная цель, вне зависимости от того, что я говорю... Don't sway before pigs!

11 июля, Нью-Йорк

 

Приходят люди, бодренько и долго говорящие о вещах, которые мне не известны и меня не интересуют. Мне приходится их слушать и изредка чего-то отвечать, ради приличия изображая участие. А на самом
деле я жду, когда же кончится весь этот скучный эпизод. Чувствую себя лишним. Моя жизнь становится томительным ожиданием окончания неудачных сцен и забракованных кадров. Но я продолжаю снимать свой фильм, хотя уже ясно, что он не получился. Сколько же можно заниматься самоистязанием?.. Я вдруг оказался в вакууме, вернее, понял, что я в пустоте, а она уже давно вокруг меня существовала.

16 июля, Нью-Йорк

 

Бывшие обкомовские (а ныне ооновские) работники здесь быстро приспособились, стали носить американскую одежду. Но выражения лиц -- некогда выдававшиеся за идеологическую убеждённость -- у них не изменились... Теперь зато это просто стервозность и сволочизм.

И опять вроде бы штиль. Опять дни-близнецы. Вновь к вечеру тихое отчаяние.

Крик, который так и не прозвучал. Паралич воли. Я утону когда-нибудь в этом липком дерьме. Чтобы начать жить, нужно действовать, не стоять на месте... не раздумывать. Вдруг Нью-Йорк стал местом постоянного жительства, и это как-то прихлопнуло меня, накрыло стеклянным колпаком... Опустошённость сердца постоянно портит настроение. Отсутствие человека, с которым можно было бы хотя бы поговорить, который бы всё понимал, не вынуждая опускаться до необходимости объяснения -- а тем более доказывания -- совершенно очевидных для тебя истин, иногда, на фоне всей этой здешней кастрированной жизни, ставит простой вопрос: а не сошёл ли я с ума?.. Почему другие всё это спокойно воспринимают? Если есть у меня некая сила духа, талант, идеи, с которыми стоило бы ознакомить человечество, то где всё это?.. В Москве вроде бы мешал советский строй (по крайней мере, на него можно было списать свою ленность или бездарность). В NYC поначалу тоже во всём было виновато советское государство, а потом возникла необходимость бороться за право остаться здесь, сохранив работу. Теперь всё это позади. Пережито много. Мне 37, и я совсем "не тот, что был вчера". Где же мои силы, дерзкие задумки?.. Единственное, что хорошо, так это то, что я об этом себя спрашиваю, не успокаиваюсь и сохраняю здоровый скепсис...

Сегодня в новостях инструктор объяснял местным вожатым в летних лагерях, до каких частей тела у их подопечных детей и подростков можно дотрагиваться, не опасаясь обвинений в растлении малолетних, а за что они могут face legal consequences.

21 июля, Нью-Йорк

 

Приобретено "творческое кресло", заброшена удочка на новейший компьютер... Писатель готовится писать, словно отсутствие этих причиндалов только и препятствовало ему в успехе.

25 июля, Нью-Йорк

 

Уже и рабочий стол на месте, и весьма эффектная настольная лампа... А "всё не так, ребята"! В душе завёлся какой-то калмык, который нудно тянет заунывную песню... Вью себе гнёздышко, чтобы можно было побыть одному. Но дом порой так заряжен чуждой мне энергией, что вся эта гадость проникает и ко мне в комнату. Вернее, сначала она поражает мой мозг, а потом я уже сам разношу её по квартире -- может быть, это и так. Только ночью, когда все уже спят и мир за окном беззащитен, как слепой щенок, я приподнимаю заслонку своего грустного сарказма и что-то записываю в блокнот. Но чем дольше я позволяю себе это ночное баловство, тем мучительнее утренние пробуждения... Да и пишу по сути дела чушь. Нудно наигрываю один и тот же мотив, как начинающий ученик музыкальной школы...

Не надо забывать одного: когда, чувствуя, что тебя не понимают, ты пытаешься объяснять что-то доступным бесчувственному собеседнику языком, ты тем самым ставишь на один уровень с ним не только себя, но и само то понятие или чувство, для уразумения которого у этого твоего слушателя ума, образованности или простой человечности не хватило. Вот и выходит, что объясняешь ты уже нечто совершенно иное, нежели то первоначальное, для чего у тебя были подходящие средства, потому что для выражения каких-то особых вещей заменителей быть не может. Разве музыку передашь словами? А я почему-то часто испытываю чуть ли не чувство вины, когда меня с первого раза не понимают.

В мире есть художники и есть педагоги. Последние дают основы знаний, популяризируя и даже вульгаризируя общепризнанные шедевры, значимость которых от этого ничуть не меркнет. Они могут часами объяснять загадку Моны Лизы и тем самым, может быть, вызывать у своей аудитории стремление смотреть на произведение искусства как не просто на открытку. В этом их долг, и честь им за это и хвала.

У художников же нет времени комментировать своё творчество. Как только художник начинает объяснять, что он хотел сказать своим произведением, он тут же опускается на уровень критика, того же педагога. И уже есть сомнение, будет ли он и дальше творцом или окончательно перейдёт в племя толкователей, комментаторов и прочей педагогически-журналистской камарильи, к сожалению, делающей погоду на рынке духовных ценностей.

Так что даже в простом разговоре это важно. Попытки объяснить своё мнение, доказать правоту -- если с первого раза это не проходит -- ведут к растрате душевных сил и порче настроения. Лучше вовремя понять, с кем имеешь дело, и пожалеть себя...

Тем более, что уже 3 часа ночи.

Я обновил свой шведский стол (надеюсь, на нём не будут устраивать "буфета") и отчасти успокоил себя.

26 июля, Нью-Йорк

Правовое государство даёт кретинам возможность душить не только "прекрасные порывы", но и сам здравый смысл. Если каждый шаг оговаривать законом или инструкцией, то человеку останется только тихонько стоять всю жизнь по стойке смирно, вытянув руки по швам, и желательно у себя дома. Право создавать законы в руках людей, у которых апофеозом юмора считается нечто вроде падения какого-нибудь упитанного человека с лошади или удар бейсбольной битой по физиономии товарища по команде, -- так вот их правотворчество становится опасным оружием. Если их вовремя не остановить, они договорятся до того, что даже их собственная деятельность может стать, согласно какой-нибудь стодесятой поправке, чуть ли не преступлением...

Сегодня по ITN был репортаж о съезде мужчин в Сиэтле. 64 тысячи человек, с виду все нормальные, всерьёз решили объединиться под знаменем Христа и стоять за свои права, как это уже давно делает другая половина человечества.

21 августа, Нью-Йорк

Закон, стоящий выше человеческой личности, как языческий бог, который требует жертвоприношений... Наклеить бы на водку этикетки "Оптимизм"!

15 сентября, Негрил, Ямайка

Когда самолёт стал снижаться, по радио объявили: "The local time is approximately a quarter to twelve." Потом прошёл паспортный контроль без паспорта, потому что паспорт оставил в багажной сумке, по нью-йоркским водительским правам. Никаких проблем.

В аэропорту угостили тропическим коктейлем с ромом... просто так, должно быть, чтобы сразу танцевать рэгги...