КОЛОРАДСКАЯ ГЛУБИНКА

03-08-2006

Надежда КожевниковаЭтот длинный уикенд наша семья провела в горно-курортном Вэйле, очаровательным и летом, и осенью, а не только в пик зимнего сезона. Вместо лыжников, стаи велосипедистов, нет сахарно-снежных сугробов, зато повсюду пестреют цветы. Фуникулёр доставляет наверх к горным кручам любителей долгих прогулок с рюкзаками, в высоких шнурованных ботинках. Рестораны имеются на любые вкусы, бутики, галереи предлагают всевозможные ненужности, которые незачем покупать, но поглазеть – почему бы нет. Короче, полный набор, что ожидают отдыхающие - блаженный отрыв от будней, забот, суеты.

Если всемирно известные Аспен, Брекенридж выдержаны в американских традициях, сохранив тщательно отреставрированные дома, возведенные аж сто лет назад – для молодых США огромный срок – то Вэйл, где сорок лет назад не было вообще ничего, впитал европейские веяния, и нашей семье напоминает французский Межев, куда мы наведывались, живя в Швейцарии.

Есть, правда, разница, на мой взгляд, существенная: в Швейцарии, во Франции, мы чувствовали себя гостями, а в Колорадо – хозяевами, всему, что тут есть. И как хозяева, огорчённо, с болью вбираем в плотно-зелёном массиве ржавых пятна заболевших, усохших елей, жучком, непонятно откуда взявшимся, сожранных. А вот расширенная скоростная трасса, на глазах отлаженная, обошедшаяся Денверу в три миллиарда, - предмет гордости вполне законной: город хорошеет, обретает всё больший лоск на средства и от наших налогов. А уж прилетая откуда-нибудь в денверский аэропорт, с фонтанами, мраморными полами, или встречая там дочь, в Нью-Йорке обосновавшуюся, ощущаем себя полноправными совладельцами такого вот гигантского дворца. Инстинкт собственника в человеческой природе могуч. В проявлении масштабном, выходящем за пределы собственной хаты, именуется патриотизмом. Пафосно? Ну и пусть. Чего стесняться-то? Когда-то я испытывала подобные чувства к городу, где родилась, к Москве, к Замоскворечью, где выросла, и вид на Кремль от мостов, пересекаемых пешком, наслаждение продлевая, распирал восторгом сопричастности.

Способность любить, восхищаться не откуда-то извне привносится, а дана, заложена от рождения: либо да, либо нет. Как, впрочем, и всё. Душа, пленившись однажды, не терпит

пустот. Хотя замены утраченному, угасшему чувству может и не найтись. Страну, где мы родились, можно любить ни за что, а вот в обретённой по собственному выбору нужны совпадения, отвечающие чему-то глубинному, что есть в каждом, либо подспудно, либо выявлено. Колорадо считаю подарком судьбы. А занесло бы, скажем, в Оклахому или во Флориду, отупляющую меня, например, вечным летом. Да я бы изгрызла себя в тоске по снегу, осенней пасмурности, шуршанию опавшей листвы под ногами. Знаю, больше года просуществовала на острове в Карибском море. Хотя в эмиграцию уезжают не за подарками, а в готовности к испытаниям, утверждаю, для всех неизбежных. Лучше не выразиться, чем Милан Кундера в своём романе “Невыносимая лёгкость бытия”: “Быть на чужбине - значит идти по натянутому в пустом пространстве канату без той охранительной сетки, которую предоставляет человеку родная страна, где у него семья, друзья, сослуживцы, где он без труда может договориться на языке, знакомом с детства.”

Кундера во Францию эмигрировал после вхождения советских войск в Прагу. Но и после, когда СССР развалился, туда не вернулся. Почему? Ведь родина его стала другая, непохожая на ту, откуда он уезжал. Так и он стал другим, и не там, не вместе со своими соотечественниками. А в однажды разорванном всегда остаются узлы.

Полагаю, никто не станет опровергать как сильно, страстно Иван Алексеевич Бунин любил Россию. Но там он пережил и “окаянные дни”, тоже никогда им незабываемые. “Окаянные дни” на родине издали в пик гласности, либеральности в 1991 году, с предисловием, где процитировано его обращение к Алданову: “Нынче письмо от Телешова - Бунин сообщает 15 ноября 1947 года – писал вечером 7-го сентября, очень взволнованный (искренне или притворно, не знаю) дневными торжествами и вечерними электрическими чудесами в Москве по случаю ее 800-летия в этот день. Пишет, между прочим, так: Так всё красиво, так изумительно прекрасно и трогательно, что хочется тебе написать об этом, чтобы почувствовал ты хоть на минуту, что значит быть на родине. Как жаль, что ты не использовал тот срок, когда набрана была твоя большая книга, когда тебя так ждали здесь, когда ты мог бы быть сыт по горло и богат, и в таком большом почете!” Прочитав это я целый час рвал на себе волосы. А потом сразу успокоился, вспомнив, что могло быть мне вместо сытости, богатства и почета от Жданова и Фадеева, который, кажется, не меньший мерзавец, чем Жданов”. Трезво, не правда ли? И в самооценке, и в оценке случившегося в его отсутствии, пусть и с “электрическими чудесами”.

Известно, что Константина Симонова в Париж командировали со спецзаданием: обольстить, обворожить, что угодно посулить и вернуть классика Бунина в родные просторы. Валентин Катаев, спустя двадцать лет, уже после смерти Бунина, посетив Париж, в “Траве забвения” написал: “Я понял: Бунин променял две самые драгоценные вещи - Родину и Революцию на чечевичную похлебку. Так называемой свободы и так называемой независимости. Тоже неплохо, да? Такого циника, как Катаев, следовало поискать. И так выдать, так вынести самого себя вперёд ногами, удивительно для лукаво-увёртливого Валентина Петровича. Мне довелось его знать, мой отец с ним дружил, и меня, ребёнком, Катаев одаривал дорогостоящими до неприличия подарками. Родители, переждав мои вопли, заставляли их “дяде Вале” возвращать. Отчеканив продиктованный ими текст, давилась в детской всхлипами. Не подозревая, какой мне даётся серьёзный урок - уметь самой отказаться от чьих-то щедрот. Ради, как после дошло, “так называемых”, по катаевскому определению, независимости и свободы.

Надо же, всё тоже самое, разве что мельчает калибр: нет ни Симонова, ни Катаева – там, в эмиграции тоже нет Бунина. Снижена планка обоюдно. Александр Журбин, Татьяна Толстая, Виталий Коротич отбыли, как уверяют дружно, разочаровавшись в Америке. Есть детали, но к чему мелочиться? Запало интервью с Т.Толстой в парижской русскоязычной газете, когда у неё закончился в американском университете контракт – о чём, она, разумеется, не сообщила: верю Путину! Ну, молодец! Зачем только дедушку, в разгар гласности, по телевизору, поносила как пособника сталинского режима. Е дедушка, Алексей Николаевич Толстой, тоже поверил в вождя. И не прогадал. Получил особняк и всякие, соответствующие приятности. А Бунин Нобелевку быстро спустив, нахлебников расплодив, одну из них, лесбиянку, возомнив последней своей любовью, и растоптанный, преданный сел за письменный стол и выдал шедевр: “Жизнь Арсеньева”. Про ту, только в нём и оставшуюся, сбереженную навечно Россию.

И моей родины нет больше нигде, если требуется уточить, то пожалуйста: нет для меня. А в наплывах прошлого, во снах ничего общего нет с теперешними в России реалиями. И что самое главное, тех людей, что я чтила, любила практически, за редчайшими исключениями не осталось.

Вот буквально на днях советовалась с другом-коллегой стоит ли мне приезжать на книжную ярмарку, к которой, как издательство обещает, выпустят мою новую книжку. И получила однозначный ответ: “Если хочешь разочарованиями нахлебаться, с уверенностью, что скоро от них отряхнешься, излечишься, то рискни. Но смысла не вижу. Сам я вынужден здесь оставаться, мне некуда деваться. И если приедешь, понимаешь, надеюсь, как буду рад нашей встрече. Еще два-четыре, ну семь человек так же тебе обрадуются. Но мы даже не в меньшинстве - нас горстка таких, еще уцелевших, в той спайке, что разрушается, убивается повседневно. Нас выкинули из той жизни, что празднуется в казино-ресторанах, в элитных, для богатых, домах. Мы, осознай, здесь ничто. Тебе что ли хочется так же себя ощутить? У тебя столько сил, чтобы расходовать их без надобности? Ностальгия, скажу тебе то, что знаешь и без моих подсказок, эйфория. И быстро улетучивается.”

Действительно, какие уж тут иллюзии? Мир стал прозрачен, не той, не бунинской эмиграции времена, когда от письма приятеля с родины осевший в Париже наш классик, мог, как свидетельствует, из-за упущенных якобы возможностях аж целый час рвал свои волосы. Но понимаю. Мгновения подобные возможны в принципе у всех эмигрантов. А после бах по голове - и просветление наступает. А метания туда-сюда характерны для тех, кто стараются не прогадать, где и кто больше даст. Награда - мелочь. Но е приняв на дарителей уже не тявкнешь.

Попался мне из интернета текст, автор Дмитрий Орешкин, директора аналитического центра “Меркатор” института географии РАН. Поначалу не поняла, показалось: шутка что ли? Прочла еще раз: “Даже самые отчаянные борцы за справедливость на практике все прекрасно понимают. Ребенка на учебу они отправят в Москву, а не в Семихватки. И лечиться, если что, постарались бы в Москве. Так же делать политическую или творческую карьеру... Так уж странно устроена реальность, что университет удобнее ставить поближе к центру, а не в каждом рабочем поселке. И крупный госпиталь тоже.”

Далее, с издёвкой: “Даешь Семихватский государственный университет! Даешь всем равный доступ к медицинскому обслуживанию! То есть онкоцентр с Каширского шоссе, Боткинскую больницу и центр сердечно-сосудистой хирургии им. Бакулева – сейчас в Семихватки!... Да еще, пожалуйста, Большой театр не забудьте - людям же надо культурно отдыхать. И тогда уж метрополитен заодно: народа в Семихватках сильно прибавится, придется решать транспортную проблему.”

Нет, увы, не придётся. Текст Д.Орешкина опубликован в Новой газете”, вроде бы от российских властей независимой, смелой. Березовский из Лондона, считается, газету содержит. Так вы что, коллеги-россияне, совсем спятили? “Семихватка” - ваша родина и есть, за пределами Москвы вымирающая, безнадёжно спивающаяся, в очередной раз обманутая. Как вы смеете о своём народе судить вот так?

У моего мужа, работающего в департаменте здравоохранения штата Колорадо, часты командировки, куда он меня, как правило, прихватывает. Пока у него деловые встречи, заседания-совещания, шляюсь, изучаю жизнь американской глубинки. Пилим на машине часов восемь-десять, в тьму-таракань. А в отеле непременно и спортзал с тренажерами, и бассейн, в номерах с интернетом подключена связь. Ведь засрань! Семихватка типичная. Две с половиной улицы. А на тротуарах скульптуры, из бронзы, мрамора, современные, стильные. А как с товаром в супермаркетах? Да так же, как и везде. Как-то в одном таком городке насчитала четыре магазина с выставленными на витринах бальными туалетами, смокингами. Ну куда это здесь надевать? Да не важно, пусть будет. Для людей, обычных людей, с не оскорблённым ничем, никем чувством собственного достоинства.

Нравится в такие городки возвращаться. Мой шнауцер, Микки, постарев, не успевал, еле переползал дорогу на зеленый для пешеходов свет. Машины ждали, пока мы с ним на тротуар не ступим. Встречные с нами здоровались, впервые видя.

И мне казалось: вот где я хотела бы родиться. Или, что важнее, умереть.

Комментарии

Добавить изображение