МИХАИЛ КОЗАКОВ И БЕСПЛОТНЫЕ МИРЫ

05-02-2007

Татьяна СмертинаГде это чистое восприятие нашего мира? То, которое – сердцем, душой, интуицией, предвидением? В детстве, в заброшенном и далёком селе Сорвижи мы, девчонки, собирали артистов”: покупали их фотографии на почте и “копили”, у кого больше фоток, и у кого красивее артисты. Вот, дурь, ничего не понимали в этих артистах. И, самое интересное, “собирали” мы их, лишь глядя на фотографии лиц актеров, некоторых и в кино не видали, кинофильмы крутили в Сорвижах старые и однообразные. Были у нас и любимые актеры: не только по их игре, таланту и кинофильмам, а порой и через детское восприятие по фотографии – сердцем, душой, интуицией. Ни один новый фильм мы не пропускали.

Для моей подруги Али сиял в ореоле – Вячеслав Тихонов. Роковыми любимцами (к коим я тоже неравнодушна) у наших девочек были Василий Лановой, Михаил Ульянов, Василий Шукшин, Сергей Бондарчук, Олег Табаков, Николай Бурляев, Михаил Козаков, Никита Михалков, Олег Янковский, Олег Басилашвили, Владислав Дворжецкий… Всех не буду перечислять, а уж о молодом поколении и недосягаемых красавицах-актрисах совсем пока молчу.

Мне сильно запал в душу – Михаил Козаков, хотя в кино я его тогда ни разу не видела. Это уж потом увидела… Меня пытали, почему он? Не могла объяснить… А ведь было, было объяснение! Позже пробовала прочесть его биографию, но так и остановилась на первой фразе: “14 октября (такого-то года) родился Михаил…” Вот здесь и остановилась в чтении. Потому что в ночь с 14 на 15 октября (такого-то года) родился Михаил… Лермонтов. Хотя и это не было объяснением… Лишь знак, непонятно о чем.

Кстати, иногда дату рождения Лермонтова указывают: ночь с 15 на 16 октября, это заблуждение. Он родился по старому стилю 3 октября 1814, тогда разница с новым стилем была не 13, а 12 дней. И вся система выглядит так: с 1600 года – разница 10 дней; с 1700 года – 11 дней; с 1800 года – 12 дней; с 1900 года – 13 дней. Ну, не знаю, почему с 2000 года не 14 дней?

А теперь далее. Я отлично помню тот миг, когда до меня дошло, что кино, это не только картинки для забавы, что через фильм (талантливый фильм!) порой рождается необъяснимый вихрь тонких материй, который может пронизать душу и сердце, пронзить до дрожи сознание, взволновать мысли так, что они замучают до непонятной бессонницы. И открытие это произошло, когда привезли в Сорвижи фильм…

Это воспоминание – тихий провал в прошлое. Школьница. Сижу в Сорвижском клубе на вечернем сеансе кино. Яркие вспышки в окошечко, которое прорезано в стене, сзади зрителей. Смотрю черно-белый фильм Акиры Курасавы “Расёмон”, как его занесло в мое село Сорвижи? Вечером в кино бывало мало народа, человек 10-15. Постепенно все ушли, не досмотрев до середины. Остались я да пьяный мужик, спал, разморило в тепле… Вдруг показ прервался. Киномеханик крикнул мне в окошечко:

— Чего, Танюша, будешь смотреть дальше?

— Буду. Крути.

— Да чушь! Может, домой пойдёшь?

Проснулся мужик и набросился на киномеханика:

— Деньги плочены? Я те спрашиваю, деньги нами плочены?

— Плочены! — рассердился механик. — Хоть бы ты чего понимал там!

И снова кино. Снова вспышки света. Фильм меня так поразил, что я пришла и в воскресенье вечером, на повтор. Обычно у нас казали одно и то же в субботу и воскресенье.

В зале были несколько парней, начался повторный показ фильма. Парни ушли минут через десять. Кино прервалось, киномеханик опять высунул голову в окошечко:

— Тань, ты чего, издеваешься надо мной? Издеваешься, да?!

— Крути.

— Дикая девка! Ну, никакой нормальности! — проворчал.

И снова замелькали кадры, как вспышки молнии. Мне уже было не до киномеханика, до меня – ДОШЛО… Ну, дошло то, что создал Акира Куросава и швырнул в никуда. Хотя, может, я поняла всё по-своему.

И вот я о том: есть некое чистое восприятие действительности. Происходит без всяких объяснений, внезапно. В этом нечто мистическое, вернее, непознаваемое. Например, когда повзрослела, я снова никому не могла объяснить, почему фотографию Михаила Козакова отложила в сторону из всей кучи фотографий, при этом никакой детской влюбленности у меня и в помине не было. И это, не смотря на то, что в 11 лет уже написала стихи:

Михаил Казаков Ох, как я ветрена в любви,
Покаюсь перед светом:
Я утром думаю – о том,
А вечером – об этом...
А через день забыты оба,
Мне третий – нравится до гроба!
Через неделю – сущий яд!
Мне нравится царевич,
Что жил сто лет назад...

Узнав, что я принародно читала это свое стихотворение, которое девчонки уже начали переписывать в свои потайные альбомы, директор школы остановил меня на улице, взял за плечи крепкими ручищами и круто повернул к себе:

— Слушай, Кармен! Тебе всего одиннадцать. Так жить нельзя!

Я сильно смутилась:

— Это не явная жизнь, а мысли… Василий Петрович, вы ничего не понимаете в бесплотных мирах…

— Мир материален, — заявил он четко.

Ну, и я заявила:

— Материально лишь материнское начало мира. Выходит, мужчины – не создатели миров!

— Господи! — и он отпустил мои плечи.

“Тоже мне, материалист…” - подумала я, и мгновение мы смотрели друг на друга. И, надо сказать, смотрели – дружески, я очень уважала этого умного и начитанного человека.

… Позднее подруга Аля меня укоряла (примерно, 1994 год):

— Вот смотри, “твой” Михаил Козаков в Израиле! Иврит учит. А вот “мой” Тихонов…

— А, провались ты! Вернется, — печалилась я, непонятно почему, и совершенно ничего не имея против прекрасного актера Вячеслава Тихонова.

Не имела я ничего и против тех, кто покинул Россию. Я же знала (хотя это совершенно иное), что значит насилие над выбором места жительства и судьбы: например, когда всю крестьянскую молодежь, лишая паспортов и права получить высшее образование (был негласный закон – принимать в вузы в первую очередь городских), оставляли насильно в селе и дальше коровника просто не пускали, будь ты хоть сто раз “ломоносов” или врожденный паганини”.

Так вот, моя печаль, ввиду обычного отъезда актера в другую страну, была для меня таинственна, и тайну эту не могла постичь, но чуяла ее всем нутром, всем подсознанием…

И я представила, как Михаил Козаков, в белых штанах, ходит по веранде, залитой жарким солнцем, и учит по мятой тетрадке непонятный ему язык. Пальмы и розы. И тень от каких-то листьев бегает по листам тетради. Потом он падает в кресло и сидит, словно король Лир. И мучают его тоска и жара – одновременно. Черные, изломанные брови и тоскливое одиночество неразделимы.

Ну, что мне до этого чужого человека? Я и вспоминаю о нем, когда речь об артистах заходит. До неразделенной любви фанатки к актеру я так далека, и это состояние мне с детства так ЧУЖДО, что об этом и речи быть не может: это я особо хочу подчеркнуть. И “выбрала” я его до Курасавы”, когда ничего в кинофильмах не понимала. И интересен он мне лишь потому, что “выбрала” в детстве, по непонятной мне “болевой причине. Это уже пожилой человек, мы из разных времён, мне бы хотелось, чтобы его личная судьба была счастливой. Я даже не поинтересовалась ни разу, сколько у него было жён, сколько детей? Знаю, что много. Вот Аля всё знает, а я нет, мне неинтересно. Однако, я пила кофе, который он довольно нелепо рекламировал по телику. Пила и думала, сам-то хоть пьет?

Мне одна литераторша доказывала, что Козаков сноб и бабник, меня внезапно ожгло непонятное возмущение:

— Бабник, это когда жена сидит в гостиной и доверчиво ведет беседу о высших материях, а муж ее подругу в соседней комнате “пользует”. Или в офисе, метраж удаленности значения не имеет.

— Ну, откуда, откуда ты знаешь, что он не такой?! У него жён полдесятка, в газетах пишут, и зря не напишут.

— Да не способен он! Иначе выкован природой. А с жёнами честен: двойную, подлую жизнь не затевал. И мне всё равно, сколько их там… Это не наше дело! И всех детей своих он любит до сердечной боли! И вообще, в моем случае интереса к этому артисту, вся суть – не в этом…

— Поглядишь на тебя, словно с луны свалилась: “суть не в этом, суть не в этом!” — передразнила она. — Ты, крестьянская ведьма, в чем суть?! —

Литераторша смотрела до такой степени зло и свысока, что объяснять ей не хотелось, да и это было бесполезно, словно попытаться земной шар в обратную сторону крутануть. А она нервно выколупывала сигарету из пачки, и эта грязь под ее ногтями мне показывала такие бездны ее существа вне всякой социальной принадлежности, что оставалось повернуться и молча уйти. И не приближаться к ней никогда.

Говорят, Михаил Козаков где-то в 1996 году вернулся из Израиля. Когда вернулся, была рада, и опять непонятно почему.

Все фильмы с участием Козакова, какие мне попадались, я, конечно, просмотрела, чтобы приоткрыть тайну своего подсознания, но ничего не получилось. Мне нравилось его чтение стихов: Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Цветаевой и Ахматовой… Читал он не как все, читал ритуально, отрешась от мирского… Было в его чтении нечто, завораживающее для моей души. Я читала совершенно иначе, хотя с детства тоже не как все, но и не как он, Козаков… И тем не менее, мне казалось, мы одинаково проваливались в “тот” мир, он это чувство “провала” остро ощущал и пытался донести до слушателя, и оно мне было знакомо-знакомо, до головокружения! Может, поэтому я, еще школьницей, избрала его образ? И всё равно, что-то томило: чистое восприятие мира было не разгадано. Разгадка лишь смутно обозначивалась через совпадение даты рождения с Лермонтовым и манеру чтения стихов классиков Козаковым, и далее – ускользала, ускользала…

Надо признаться, что о Козакове я вспоминала лишь в особых случаях. Однажды, в Колонном зале, после чтения своих стихов, стояла за кулисами и размышляла: “Почему Козаков Есенина не читает? Или читает, да мне не довелось услышать? А Клюева? А Блока?” Всплыло в сознании сво стихотворение:

Этот вей и этот вой,
С фиолетной синевой,
Как цветок над головой!
Звезды сыплются с небес.
Мглою полон хвойный лес.
Облик в небе!
Это – Бог?!
Облик в небе:
Это – Блок.

И опять, почти в яви, жест: откладываю фото Михаила Козакова в сторону… Вижу свое, слишком узкое, детское запястье, увитое травяными браслетами… Почему Козаков?

Внезапно подошел знакомый поэт H:

— О ком думы?

Я ему честно и бесхитростно – о ком. Вдруг взбеленился:

— Ты?! Стоишь тут и думаешь об этом… Который дочь Александра Вертинского запер в каюте!

Я ему, поначалу спокойно:

— Это была Гуттьере.

И тут Н. понес такую околёсицу, словно совсем с катушек съехал. Ну, и я на него:

— Тебе, “отелло”, какое дело, о ком я думаю?! Чего ты по пятам за мной ходишь? Сяду в автобус – ты тут. В ЦДЛ кофе пить – ты тут! В гардероб за пальто – опять ты! И пальто держать не умеешь – я второй рукой в рукав попасть не могу и молчу деликатно! Надоел. Ты… знаешь, кто ты?

Тут с другой стороны кулис пробрался к нам Владимир Солоухин:

— Что это вы?

Я не смогла сразу охлынуть и договорила в лицо Н:

— Футурист! Дальше кубического амфибрахия шагнуть не можешь.

— От акмеистки слышу! — взревел тот и развел руками.

Солоухин засмеялся:

— Ой, хорошо мне с вами, ребята!

Поэт Н. сразу и донёс:

— Да вы бы Татьяну спросили, о ком она думает! Представьте, об актере Михаиле Козакове!

— Ну, и чего? — Солоухин улыбаясь повернулся к H. — Ты-то при чем тут? — и опять его смех прошиб.

Вобщем, заразил меня хохотом. Наш начальник подошел:

— Вы что, совсем обалдели? Тихо! Это вам не “Стойло Пегаса”! Вон пожилая поэтесса Ш. на сцене из-за вас “слова забыла”.

— Да у нее стихотворение на этом и кончается. Она запамятовала, что дальше ничего и нет, — ответил с серьезным лицом Владимир Солоухин.

Начальник всполошился:

— Разве? Так чего она там стоит и стоит?

А мгновение козаковской разгадки близилось. Надо поведать, что писательская среда, где мне приходилось (когда не лень) обитать, вовсе не изолирована от актеров, музыкантов и иной творческой интеллигенции. И удивить московского литератора “живым артистом” едва ли возможно. Кстати, и их “живым поэтом” - тоже. Тем более, эти два пристанища “Дом Актера и ЦДЛ часто проводят творческие вечера, где актеры и писатели встречаются. Да и наша братия бегает в их “монастырь”, а они – в наш. Так что всякие задыхания” от встречи с артистами у меня полностью отсутствовали, да и по врожденной своей натуре я подобострастия к известным личностям и начальникам никогда не испытывала. Хотя “задыхания”, как таковые, были далеко не чужды, но совсем по иным причинам.

И еще одну деталь надо отметить, я вполне могла столкнуться с Козаковым, например, в ресторане ЦДЛ или еще где; мне не составляло труда специально встретиться с ним, завести беседу… Но инициатива встречи и в голову не приходила, и для моей разгадки – была абсолютно не нужна. Опять вся суть – таилась не в этом…

А мгновение открытия тайны близилось, шелестело крыльями, тревожило.

Я даже могу назвать точное время, когда это произошло: 6 июня 1999 года, на двухсотлетии со Дня Рождения Александра Сергеевича Пушкина. И еще точнее: НАД могилой Пушкина, за 10 минут до торжественной Литии над его священным прахом в Святогорском Успенском монастыре Псковской области.

На двухсотлетие прибыло много народа. Творческая интеллигенция: делегации от писателей (в которой я была), делегации от артистов, композиторов и прочие. Иностранные гости. И просто народ со всех концов России. Помню, писателей и артистов поселили в Пскове в гостинице “Рижская”, обедали мы в ресторане “Андромеда”. Были устроены творческие встречи с псковичами, торжественный вечер в Академическом театре драмы им.А.С.Пушкина. Посетили впечатляющую Святогорскую ярмарку. Мы, поэты, читали стихи на праздничном вечере в Научно-культурном центре. И, конечно же, главное торжество было в музее-усадьбе “Михайловское”, и главное чтение стихов – на знаменитой поляне села Михайловское.

Была и торжественная литургия в Святогорском монастыре. Надо ли рассказывать о моем священном трепете и глубоком волнении, связанными с поэзией Пушкина? О самом сокровенном лучше молчать, из-за боязни осквернения теми, кому это чуждо. Уже натыкалась на это лезвие.

Да, я вышла из храма с невероятной бледностью лица, которая мне почему-то присуща в некоторые, очень редкие моменты жизни… И ни один из друзей-поэтов не позволил себе усмехнуться, тем более что либо сказать в мой адрес… Даже заслонили меня от любопытной толпы, что толклась возле храма.

А день был солнечный, весь пронизан цветением сирени и одуванчиков. Пушкин любил солнечные дни, чего же нам не радоваться? Я даже увлеклась недолгим разговором с удивительным и необыкновенным в таланте воплощений артистом Михаил Ульяновым, и меня друзья-поэты неожиданно запечатлели на фото, как они сказали: “для ребячьего хвастовства”.

Тут же скажу о судьбе фотографии с Михаилом Ульяновым: когда привезла в Сорвижи и стала показывать землякам-односельчанам, их реакция меня поразила. Столько раз я им показывала свои столичные публикации и книги, фотографии с известными писателями – кивали головой и принимали, как должное: ничем их не прошибешь! Хоть с Майклом Джексоном в обнимку, всё равно бы сказали: “Ну? И чё? И хто ето?” Я и привыкла. А тут… Фотографию бережно передавали из рук в руки и восторгались:

— Ну и Танюша! Наша, сорвижская, и – подумать с кем! с самим Михаилом Ульяновым!

Хвалили меня и даже смотрели странно, словно и не видали ранее! А ведь в данном случае никакого МОЕГО достижения не было, хоть сгорай от стыда. В их похвальбе я лишь почуяла великую силу кинематографа и таланта неотразимого Михаила Ульянова. Кино – тоже бесплотный мир, лишь видимый нами. И сколько же мечтаний и грёз, личных переживаний какой-нибудь крестьянки из маленького русского села связано порой с любимым и недосягаемым образом актера! И, вероятно, именно это добавляет светлости в беспросветную судьбу. Тогда выливать ушаты “черноты” с экрана преступно? Я не ратую за идеологическую лакировку действительности и сокрытие Правды, а веду речь о древней борьбе Белого с Черным, в которой Белое – врачует душевные раны, а Черное – увечит душу или совсем ее крадёт… Лакировка и сокрытие Правды могут быть и в Белом, и в Черном. И, если говорить о Белом, чем вещь талантливей, тем, вероятно, меньше в ней этой греховности: сокрытия Правды.

И эти мужичьи ладони (лодочкой), когда он, мой односельчанин, рассматривал снимок с Михаилом Ульяновым – есть бережное воспоминание о собственных просветлинах в его, мужичьей душе… Во время каких фильмов он обнаружил эти просветлины? Может, и сам не помнит.

Вернусь в Святогорский монастырь. И вот приблизился самый трепетный и острый по ощущениям момент Пушкинского праздника – Лития над могилой Великого Поэта. Сюда были допущены лишь избранные из творческих и иных делегаций, далеко не все, небольшая группа. Хотя не понимаю, почему всех не пустили? Мне выдали особый пропуск, проверяли несколько раз. Начало было в 11 часов утра. И вот собрались кольцом возле могилы Пушкина. Я, с несколькими поэтами, стояла в трех шагах от сияющего белизной надгробного памятника. А по другую сторону памятника стояла группа актеров и какого-то местного начальства, телевизионщики. Тут же стояла группа священников. Все замерли, прошла минута, другая… Ничего не начиналось. Мне кто-то сказал, что ждут правительство России.

Толпа немного гудела, перешептывалась, многие паузу использовали для перекура (я не курю). И тут я увидела по другую сторону захоронения Пушкина, среди актеров, Михаила Козакова и, от неожиданности, пониже надвинула свою широкополую, черную шляпу. Хотя, зачем? Он меня ни разу в жизни не видел. Да и я поняла, у него смутно со зрением, он, вероятно, видит группу поэтов, как в тумане. Но я его видела отлично. И впервые так близко. Он тоже, видимо, решил закурить, вынул из кармана трубку, повертел ее в руках и вдруг ринулся уходить сквозь толпу. Уйти от Литии? Толпа стояла монолитно, ни один не двигался с места, а он продирался прочь, вышел далеко за кольцо, встал одиноко под деревом, чиркнул спичкой и стал раскуривать свою трубку И подумать не мог, что за ним кто-то наблюдает, на данный момент никому друг до друга не было дела.

И вот тут меня пронзила знакомая душевная боль, та особенная, с которой я в детстве отделила его фото ото всех! Вот же ОНО, это мгновение отделения! Козаков не мог закурить возле могилы Пушкина, он физически ощущал кощунство, которое многим покажется нелепым (все курили – там). И то, что он ощущал, мне было так понятно, родственно, так во мне глубоко и таинственно запрятано, словно мы были близнецами, но не телом, не генами или еще чем-то плотским, а близнецами (или соратниками?) по некой невидимой творческой субстанции, связанной с Миром Поэзии, которая была жива и осязаема душою именно здесь, в этот момент, над прахом Великого Поэта, а может, и исходила от него, захватывая некоторых в своё сильнейшее биополе. И вот Козаков курил вдалеке, а я стояла и улыбалась: чистое восприятие душой, интуицией-предсказанием – ЕСТЬ, существует среди землян. Тайна раскрылась душою внезапно, и даже объяснять не надо то, чего поняла.

И, надеюсь, другим будет понятно, что моя запись не является рецензией на творчество всем известного актера и режиссера Михаила Козакова. Пусть каждый облечёт это, уловленное мною в детстве, “родство по тонким материям” в свои слова и понятия. А возможности понятий и слов – здесь бесконечны.

Козаков покурил, спрятал трубку, еще постоял минуту и возвратился в группу актеров. Здесь же для него – ВСЁ, без чего он не сможет жить. И это “всё” до такой степени блаженно, возвышенно и сладостно душе, что прочие атрибуты жизни: богатство, виллы и прочее (я так предполагаю) для него не заманчивы. И опять, я не против этих атрибутов жизни, но есть люди в творческой среде, которые выбирают “всё”, это их выбор…Взять хотя бы подвижнические поэтические концерты Михаила Козакова по России (которые были позже), я же, по своему опыту, знаю, ЧТО такое в наши времена – идти с поэзией в народ: это не легкомысленная романтика, а вериги, тяжелый, безвозмездный, духовный труд.

Тут народ заволновался, первый признак – идут! Группу от правительства возглавлял Сергей Степашин, тогда многие поговаривали, что он станет президентом. Из его биографии: “В апреле 1999 года Степашин был назначен первым вице-премьером с сохранением должности МВД, с мая 1999 года – премьер-министром РФ”. Был он в тот миг там, возле Пушкина, я людей не сортирую и не вырезаю из кадра: что было, то есть и было. Правительственная группа заслонила от нас артистов, и больше я Казакова не встречала. Да и зачем они, эти земные встречи? У него своя жизнь, у меня своя.

Глядя на священников, готовящихся к обряду, я успела заснять на фотоаппарат торжественный миг начала Литии и погрузилась всей душою в православную печаль-радость во имя Великого Пушкина, который, конечно же – был ЖИВ и понимал, что такое бесплотные, творческие миры, те миры, в которые входят через духовный труд; те миры, в которые наш суетный мир едва ли верит.

Мальчик в золотых одеяниях держал высокую, тонкую свечу и так серьезно и напряженно смотрел в пространство над захоронением, что было понятно – он видит нечто, пресветлое.

© Татьяна Смертина. Из книги “Невидимое – вижу”: “Михаил Козаков и бесплотные миры”

Комментарии

Добавить изображение