ИЗ-ЗА "ОСТРОВА" НА СТРЕЖЕНЬ...

Автор о себе.

С жизнеографией всё просто: закончил физтех в 1974 г., философия (МГУ), "перекур" в ИНИОН-е, бизнес-выживание (решение ответственных семейных проблем), выход (не из семьи) на "одной из радиальных линий", не в роли нового русского... в "оптимистическом" настоящем на пути внесистемной человеческой регенерации... Всё возвращается на круги своя...всё, кроме смыслов существования. Их придётся(или не придётся) создавать самим...

С фотографией сложнее, мне кажется,что текст ещё не дозрел до фотогрфии...Имя и очередной образ ещё только в предощущении...и процесс этот может быть долгим ,если не бесконечным.

"Очень, очень поздравляю Пашу Лунгина с замечательной картиной"
Н. Михалков

 Новая российская нравственность в блестящей "духовной" упаковке. Юродивость и стилизованная придурковатость, как выключатель здравого смысла у зрителя... недурственно придумано!

А что мы имеем на самом деле?

Вакуум власти, нравственности и смыслов существования... Несправедливость, не встречая лично-нравственных и социально-проектных ограничений, достигает ТВ-гротеска и тусовочного "бескомплексного" бурлеска. Дьявол, как известно: "без комплексов" и в "деталях". Церковные отделения ломбардов переполнены: инфляция разума, культ сенсорных извращений нуждается в иррациональном прикрытии иллюзией веры. Нужна хотя бы небольшая психотерапевтическая пауза для отставших от демократического прогресса.

Что нам изо всех режиссёрско-операторских сил стараются показать? - Фильм-молитву. Причём зрителю позволено наблюдать и любоваться ею издали, через мощную символику северных морских пейзажей, отстранённо эстетически.

Погружение зрителя в мир иррациональных грез поначалу происходит как результат чисто актёрско-операторской работы (режиссёр, разумеется, за кадром), через чередования "голосов" природы и актёра. Звук, интонации здесь важнее актёрской визуальной фактуры. Только человеческий голос с его психологической глубиной, и только он, может находиться в гармонии с настроением природы. Очень грамотное (хоть и неоригинальное, по случаю) режиссёрское и операторское решение. К восприятию Мамонова, как главного героя, зрителя надо подготовить. Поэтому Мамонова внедряют в сознание зрителя через его голос, через молитву, в слиянии с природой. "Психоделическое" сопровождение зрителя в мир "фильма-фэнтези" продолжается до создания у него соответствующего настроения: томящегося духа и эмпатии, проникновения душой в сам процесс моления.

Что ещё бросается в глаза? Понятно, что "Остров" - это психотерапия. Понятно, что фильм для лёгкости восприятия не сопряжён с реальностью и иллюстративен, ясно, что конъюнктурен: двойного назначения - антисоветский для западного белого человека и пророссийский - для российских аборигенов. Языческое, дикое "православие" с расчетом преимущественно на европейского зрителя. "Разгадочная" ущербная "русская душа". Понятно, что асоциален: людей ничего не связывает. Все типажи - атомарные, бездуховные песчинки с "марсианскими" (для Лунгина и Мамонова) проблемами. Очевидно, что антихристианский. Об этом говорит беспросветность существования и нищета духа абсолютно всех персонажей в фильме. Акцентированно заданы потерянность, бессмысленность и ужасы человеческого бытия, подчёркнутые ландшафтной экзотикой. Опустошает душу "эксклюзивное" разнообразие человеческих несчастий. Постоянное ощущение человеческой остолбенелости. Чудеса исцеления не имеют отношения к духовной благодати и озарению. Акцент в фильме даже не на чудесах - на исцелителе (лунгинском альтерэго). И только в конце, вскользь, упоминается, что за все благодарить надо Бога.

Религиозная тематика востребована на российском рынке виртуальных товаров. Сознание зрителя подготовлено к восприятию любой магической реальности. Есть вполне успешный в российском прокате автор, "прославившийся" специфически антироссийским (французским?) восприятием реальности и экспортно-ориентированным представлением образа "загадочной русской души" на киноэкране. Есть сценарий, состоящий из чудес исцеления. Полное отсутствие знаний и понимания религиозной тематики авторами (Лунгин: "Я прочитал в свое время сценарий... и отложил, поскольку ничего не понял... через некоторое время вернулся к сценарию, начал думать о нем и в итоге додумался до фильма"[http://www.trud.ru/issue/article.php?id=200611242180108].

Психологическая неграмотность. Колоритная северная природа, задающая стилистику повествования. "Оригинален", как всегда, у Лунгина выбор "рыцаря юродивого образа" в качестве эталона верующего. Мамонов - золотой ключик к прочтению сценария. Налицо сценарная неразработанность, схематичность и ходульность персонажей второго плана. Непредставленность зрителю самого процесса духовного возрождения падшего грешника. Ограниченность съемочных дней. Искусственный, чисто литературный конец.

 Источником новой реальности, плотью нового киномира, противостоящего обыденному сознанию зрителя, может быть вс что угодно. Отправной точкой в создании новой религиозной f-реальности предстояло быть Мамонову. Лунгин: "если бы Петр Мамонов... отказался сниматься в "Острове", то и фильма бы не было".

Чем же так хорош Мамонов для Лунгина? Что в нём особенного? Безупречен и органичен Мамонов только в образе, отстраненном от людей. Он умеет искренне входить в состояние ущербности и непонятости обычными людьми. Вот эти маски "недочеловечности" и понадобились Лунгину, чтобы кинематографическими средствами воссоздать уникальный образ верующего грешника, недоступный пониманию зрителя в принципе. Для приведения его в чувство восторженного ступора, подобного восторгу человека, не видевшего никогда верблюда, при встрече с "горбатой лошадью".

Итак, очеловеченный симулятор веры, как неуязвимый киношный образ, найден в лице вжившегося в "клип-образ": играющего по жизни, странного, асоциального до патологии человека и всегда при этом искреннего - Мамонова. "Юродивость" и "стилизованная ненормальность" Мамонова - те козырные карты Лунгина, с которыми он хотел сыграть против зрительского недоверия и сомнения.

Это не значит, что Мамонов со всей своей фактурой будет самостоятельной фигурой в авторском пасьянсе. Наоборот, он удобен как раз своей актёрской покорностью и беспрекословностью при осуществлении авторских замыслов. И эта же марионеточность главного героя не предоставляет автору никакой возможности воссоздать кинореальность через призму его духовного мира (через автобиографию). Лунгину ещё только предстояло перенести "юродивость" из фактурной наличности  в концептуальную плоскость событий. Только соответствующее авторское концептуальное прочтение темы под выбранный образ главного грешника позволит "грамотно" перемещать "мамонова" по сценарию, вписать этот "образ-маску" в ткань событий f-реальности в качестве очевидного и последнего основания веры.

Вера по фильму - право на "диалог" и услышимость молитвы Богом. Единственный в фильме источник веры - природа. Вера непостижима, иррациональна, и путь к ней недоступен зрителю: просто дан искренне верующий "мамонов", как f-данность, без вопросов. Вторая сторона понимания веры у Лунгина - межличностная иерархия: более верующих, просто верующих и вовсе неверующих. Посвящённые, допущенные к истинному знанию, по положению выше и нравственнее низших, погрязших в малых и больших грехах. "Объективные" доказательства подлинности религиозной веры для зрителей - чудеса исцелений.

Притча - это иносказание о принципиально важных вопросах человеко-бытия, изящно (афористически), иногда иронично изложенное. Предполагает знание истинного пути, глубина здесь важнее иллюстративности, второй (смысловой) план важнее первого. Рассказывается, как правило, от лица знающего, типа голоса за кадром, не содержит глупости и пошлости, не конъюнктурна по замыслу и исполнению, не нуждается в "юродивом" прикрытии. Не спекулирует вечным спасением и причастностью к божественному провидению.

Самое главное, что могло бы придать фильму притчевое звучание - глубина духовных переживаний грешника, путь его страданий и возрождения. Мистической многозначительности образов северной природы на "заднике" f-реальности маловато будет. Именно в духовном перерождении личности зарыты сакральные смыслы бытия, последней правды. Это рубикон для режиссёра. И Лунгин делает этот стратегический выбор, не моргнув, что называется, глазом. Никакой "последней правды", никакой человеческой глубины характеров, даром, что ли ему "сразу было понятно, что главную роль должен сыграть Мамонов".

Период духовной трансформации героя, увязшего во грехе, должен быть изъят режиссером от чужих глаз зрителя. А что взамен? Издёрг фокусника, юродивость вместо сокровенного знания... и нас выбрасывает в режиссёрский мир иллюстративной бутафории, в кинокомикс. "Юродивость" для "мамонова" с Лунгиным, как религиозные "очки Гудвина", через которые они смотрят на свою f-реальность.

В комиксе важно не духовное совершенствование, просветление, воспитание, образумление и прочая "человеческая чепуха", а зрительское сопровождение, получение удовольствия и чувственная, динамичная, "поверхностная" занятость сознания. Не до размышлений и осознаваний -  "съел и порядок". Намерения авторов в кинокомиксе "чисты, как слеза ребёнка". Нам просто хотят продать "развлечение" со всего лишь одним условием: чтобы мы "сами" разрешили нами дирижировать и согласились на беспрекословное подчинение "перелистывателю страниц", в данном случае -  Лунгину с "мамоновым".

Духовное преображение грешника тем более не может быть явлено зрителю. Зачем демистифицировать сакральное, усложнять "элементарное"? Нужно лишить зрителя самой возможности какой-либо рефлексии по этому поводу. Иллюстративная биографичность наряду с монотонно-аскетической "юродивостью" кажется простейшим решением. Авторский - не божий промысел. Поэтому f-реальность легко превращается в биографическое описание, жизнеографию раскаявшегося грешника.

А что с Церковью? Тут всё просто: церковники "купятся" на тему и рекламно-пропагандистский характер f-ролика. Кроме того, такое "китчевое" толкование религиозности значительно облегчает режиссёрскую работу с актёрами. Фактор, имеющий немаловажное значение для Лунгина. Упрощается разработка сценария. Помните? - Лунгин: "Сценарий принципиально не меняли". Появился соблазн прикрыть этой концептуальной "патологией" все шероховатости сценария, упростить сценарную разработку персонажей второго плана. Опять же, с фигурами, не имеющими по сценарию личной истории, легче задать нужный идеологический контекст. Именно из "тридевятого царства, тридесятого государства" приезжают страждущие пациенты к о. Анатолию за наставлением и исцелением.

Для создания эффекта органической непостижимости f-реальности необходимо окружить зрителя мистической таинственностью, погрузить его разум и чувства в мир вечных тайн и волшебных иллюзий. Стремление к акцентировано-языческой брутальности всего происходящего подкреплёно мощной символикой образов "северо-западной" природы, суровой красотой Белого моря. Природа здесь выступает как контурно-смысловой задник f-реальности (background music or clinical background). Лунгин: “дыхание вечности... и прекрасный Божий мир играет в нашем фильме не меньшую роль, чем актеры”.

При таком режиссёрском подходе очевидно и то максимальное внимание, требуемое в работе с образом о. Анатолия. Если  духовное преображение грешника в результате жанровой инверсии фильма не может быть явлено зрителю, то рассказать о нём непременно надо. Скрытая биографическая стилистика повествования позволяет осуществить это без особых проблем. Для этого и была сделана хронологическая пауза в кино-биографии о. Анатолия. Однако, этого мало для создания иллюзии религиозности. Дело в том, что сам "мамонов" не трансформируем в принципе: "играет самого себя", как "ванька-встанька", причём совершенно естественно. Его можно только двигать по сюжету, дирижируя его искренностью, особенностью, на грани и за гранью, хорошо управляемой "патологии".

Он и сам это понимает: "Мы вообще-то пешки, кино делает сценарий и режиссер" (Мамонов).

Но, в таком "авторском прочтении Мамонова", его образ становится настолько сюжетно схематичным, что от "юродивости" (придуманной актёром по жизни), взятой Лунгиным напрокат, для прикрытия религиозной и человеческой пустоты главного "героя", остаётся только антураж: бомжовость, дисгармоничность, да  нарочитая "придурковатость" с лунгинской пародийной хитрецой всезнания.

На первый план выходит сам постановщик, управляющий "искренней марионеткой". Невольно становятся видны  "режиссёрские ниточки". Это  ведёт, в свою очередь, к ускоренной (парадоксальной) десакрализации "юродивости", и превращает f-реальность не просто в религиозный комикс, а в пародийное религиоведение, а сам фильм - в авторский "клип-комикс", f-ролик. Схематизм, "скороспелость" и "пунктирность" остальных персонажей лишь завершают эту вторую жанровую инверсию фильма.

Под маской "юродствующего актёра", неожиданно упавшей на пол, мы вдруг увидели самого Лунгина с его  "кукольным театром": злого, в своей гордыне всезнания, о. Анатолия, носящегося со своими несмываемыми грехами, как с писаной торбой; доброго, по-христиански безропотного - "сухорукова", наспех (карикатурно) сделанного "Буратино" - "дюжева" и прочих советских убогих статистов.

Расширив, таким образом (до "кукольности"), границы своей концептуальной свободы, Лунгин "смог" убедить зрителей в христианской добродетельности своего героя, нашёл сценарные решения для поддержания этого состояния в душах зрителей в течение всего фильма, не ограничиваясь в выборе средств одной лишь непостижимостью природы или искренней молитвой, растянутой на весь фильм. Для этого пришлось самому стать "мамоновым", сделать весь сценарий "своей" биографией и подчинить "себе" всю f-реальность. Вся роль Мамонова свелась, таким образом, к серии местами талантливых, этюдных зарисовок.

 Обратите особое внимание на то, какую роль  в f-ролике играет "грех" сам по себе. Мы, собственно, до конца фильма не понимаем его природу: нам не показано отношение кающегося к собственному греху. У режиссёра - это просто функциональный фон, один из реквизитов. И хотя содержательное понимание не даётся впрямую, тем не менее, о режиссёрско-мамоновском понимании греха можно судить однозначно. "Мамонов" постоянно упоминает свои грехи вообще, выделяя из них только грех убийства. Поэтому в конце фильма зритель оказывается в прострации, когда узнаёт, что убиенный жив и давно простил о. Анатолия. Зритель не понимает, в чём грешен "мамонов" перед Богом, почему нет облегчения страдающей душе о. Анатолия. Чисто сценарно-режиссёрский просчёт. Если продолжить  реконструкцию дальше, то увидим, что все остальные грехи для Лунгина и "мамонова" просто не существуют, как-то: трусость, предательство, дезертирство, сдача в плен. С таким уровнем понимания человека, его психологии, снимать фильмы о душе и вере? Какой-то запредельный цинизм.

И концовка - просто апофеоз авторского непонимания происходящего. Все грехи известные зрителю вроде прощены, искуплены перед людьми и Богом: своей жизнью путём аскезы, тем, что жив Тихон, его прощением, божеским даром благодати. А что мы видим: чем больше каешься, тем больше грехов. Не "очищается" о. Анатолий - всё тяжелее и тяжелее ему жить (какой-то черный антихристианский юмор), и помирает он от постоянно возрастающей на наших глазах тяжести своих грехов. А мы-то и не заметили, как он весь фильм грешил, не переставая.

Ещё раз, до полной очевидности: грех в настоящем фильме является лишь аксессуаром, декорацией полезной для режиссера. Его функциональное значение таково: являясь в f-реальности лишь информацией, "грех", как иррациональный символ, задаёт органику f-поверхностного, неглубокого освоения психологического пространства, диктует пределы личностного зрительского осознавания происходящего. Кроме того, вызывает жалость у зрителя и оправдывает (и объясняет ему) все странности самой фигуры "посредника и представителя Бога" в кинореальности. Помимо этого, такое формальное понимание греховности придаёт рациональную осмысленность сюжету и позволяет эффектно и многозначительно закончить... "морочить головы зрителю".

В планы режиссёра определённо не входило показать нам, зрителям, "мамоновское" восприятие собственного предательства, как греха. Само событие дано внешне и хронологически максимально отстранённо от основной ткани последующего повествования, обрушено на максимально неподготовленного зрителя. Выглядит это нравственное и уголовное преступление, как  убийство человека в вынужденных обстоятельствах в состоянии аффекта ради спасения собственной жизни. Последнее, собственно, исключает немотивированное духовное просветление - ибо делалось в состоянии чрезвычайного возбуждения, не сознательно.

Если говорить об искуплении грехов, то оно возможно только перед лицом тех, кому нанесён ущерб, перед теми, кого предал. Насколько нам дали узнать, "мамонов" даже не удосужился разыскать семью "невинно убиенного", покаяться и помочь. Но морально ситуация для окрепшего духом грешника гораздо сложнее. Ведь он нарушил сакральные принципы человеческого рода: предал не одного человека, а всех воюющих людей, всю страну. И тем самым взял на себя часть вины за всех погибших и пострадавших от ран на войне. Можно сказать, что потерянные и больные люди, с которыми он сталкивается впоследствии - символическая суть его предательства норм человеческой нравственности.

Заповеди определяют нравственные нормы взаимоотношений людей между собой и должны выполняться сами по себе, а не только из расчёта на внутренний диалог-молитву Богу. Отсюда один выход: покаяться перед обществом и придти с повинной. Если ты раскаялся, то идешь принимать наказание. А "мамонов" сбежал от мирского наказания. Он предпочитает отвечать только перед Богом, перед тем, кто может дать "вечное спасение". Очистившись, но не покаявшись и не искупив своей вины перед людьми, о. Анатолий вторично совершил грех сознательного и трусливого выбора... ещ раз бросил сирых мира сего. Отвратил он в страхе душу свою от людей. Вот этот страх и есть самый большой грех, в том числе перед Богом, собой и обществом.

Есть в фильме социальная среда: выборка, конечно, специфическая... стандартно лунгинская. И, тем не менее, пройти мимо этого факта нам не удастся. Совокупность лиц образует срез общества с его идеалами, смыслами, этикой и судьбой. Это уже идеологические мега-рамки f-реальности, имеющие определённую адресную аудиторию. И аудиторий таких две: “западная (приоритетная) и российская.

Идеологической кульминацией событий является финальная часть фильма: "филиал Страшного Суда" для советского адмирала, "испортившего" всю жизнь о. Анатолию. По авторскому замыслу это должно было слегка напомнить зрителям о допросах в застенках НКВД, как о вчерашней реальности. И ни в коей мере Ю. Кузнецов в роли адмирала не должен был выглядеть убедительнее, а его прошлая жизнь нравственнее. Совсем наоборот! Он должен находиться в подавленном, настороженном и оправдывающемся состоянии. Видимо за то, что он советский человек. Это ничего, что такой перепад сценарно не очень-то и подготовлен. С нормальной точки зрения - обычный пропагандистский выверт. Но Лунгин видит всё своими "подготовленными" глазами белого человека. С "его колокольни" и так сойдёт, главное чтоб все поняли: кто - свой, а кто - чужой.

Как безрадостно ожидателен, нарочито не активен при первой встрече, после исцеления дочери, о. Анатолий: зрителю просто непонятно, чего ждёт грешник от "убиенного" им Тихона, который оказался неожиданно живым и преуспевающим по жизни мирской? За что он обижается на него? Что тот остался в живых? Что Господь не сообщил ему об этом?

Откуда это чувство превосходства, право допрашивать? А это ёрничество: "Да ты не бойся, адмирал, у меня же здесь не проверка, не первый отдел". -  Откуда этот тон и контекст? А адмирал ещ и будет оправдываться перед предавшим его: "Да я, собственно, никого не боюсь. Я своё  отбоялся. Я, действительно, не понимаю, зачем я Вам". Намёк вполне понятный - во французских просвещенных, не богом, верхах. Прямо обмен паролями: "у вас продаётся парижский шкаф...".

А в результате? Палач допрашивает жертву. Так себе мизансцена (из "Сталин. Live." или "Московской саги") - не для фильма и не для красной армии.

Эффектна и сцена расставания, где предатель и грешник отпускает грехи советскому адмиралу, воевавшему за таких мамоновых и лунгиных: "иди с миром".

Надо сказать, что реальный сценарный замысел был реализован не столь прямолинейно и однозначно. Видно, что по ходу действий пришлось усмирить свои замыслы. Очевидная нравственная победа грешника над адмиралом, хоть и советским, выглядела бы нонсенсом. И отпугнула бы российскую аудиторию. Делать адмирала ещё большим (советским) грешником? - В другой раз. Пришлось, "скрепя сердце", подыграть адмиралу. Талантливо озвученная (сыгранная) Ю. Кузнецовым и грамотно психологически  выстроенная  речь о прощении ("отпущении грехов"), на какой-то момент, ситуативно, обозначила его нравственное превосходство. Ведь простил он не в обмен на вечное спасение, а просто так, по щедрости душевной.

А победитель определялся режиссёром по своей формуле: кто последний отпускает грехи, кому внимают - тот и "ближе к Богу". Вс это и прозвучало вместе с заключительной фразой о. Анатолия: "Тихон... иди с миром. Господь с тобой". Фраза в обычном контексте малозначащая, помимо конкретного в ней содержания, но не в этом финальном спарринге.

Таким образом "в деле" остались две зрительских аудитории, каждая из которых интерпретировала финал (и весь фильм) исходя из заданного ей контекста восприятия.

На Западе ещё не окончательно прошла мода на ущербных и потерянных советских (российских) людишек со странностями. Котируется русская экзотика, подогреваемая приматообразностью российского духа за рубежами "российского зоопарка". Размеры "бус и клыков" потрясают западное воображение. Современный российский порок и нищета идут по западной жизни рука об руку. С этим, надо сказать, у Лунгина всё в порядке. Ничтожные, потерянные и безропотные просители исцеления изначально поставлены в унизительное и зависимое положение: от примитивной малообразованной сельской девушки нагулявшей ребенка и боящейся за своё будущее (ох уж эти русские звери) - до адмирала, коленопреклонённого (а с какой гордостью, нет Вы только гляньте, как достойно держится - замечательная реакция новых российских граждан) перед "мамоновскими чудесами".

"Да Вы посмотрите, уважаемые белые люди - у них и церковные служащие какие-то придурки, а эта несчастная русская, надо же, в Париж боится ехать, да и не пускают её к умирающему, просто нелюди... да и бог какой-то не такой, наверняка. Ничего-то у этих русских толком не получается, какие-то жалкие отбросы истории". Yes!

А в России человечки тёмные, местами глупые - они в жизнь всерьёз играют. Да и тошно им: жизнью и дебильными сериалами замордованные, к любой отдушине потянутся. Всё ж не выхлопную трубу им предлагают. Они всё как надо воспримут - чище, глубже и доверчивее. Увидят то, чего и не было. Главное, головой кивать почаще, да не мешать им самоуспокоением заниматься. Благо, тема глубокая вырыта. И ущербность свою тогдашнюю (ну, которой и не было вовсе) за теперешнюю примут, которая покруче будет той, что в фильме показана... "Ещё за гуманистов сойдём".

А теперь попристальнее посмотрим на пациентов юродивого лекаря "мамонова". Заметим, что в фильме все являются его пациентами. И проникнуть в эту кино-реальность мы можем только через временное отождествление себя с ними. Вопрос в том, сможем ли мы и насколько быстро разотождествиться?

К "мамонову" по сценарию люди обращаются за помощью, душевным участием и исцелением. За ними не числится грехов, по меньшей мере, больших... Они никого не предавали. Верой и правдой (по умолчанию) служившие и служащие отчизне люди. Греха, явленного зрителю, на них нет. Это касается и девушки, обратившейся за разрешением на аборт (литературщина, разумеется). Поскольку нам неизвестны обстоятельства этой личной трагедии. Все они оказываются униженными жизненными обстоятельствами, болью близких, неразрешимостью собственных проблем.

И что же? Вместо участия, душевной беседы, исповеди, помощи в обретении веры в себя - почти военно-полевая "хирургия": "Тебя и так никто не возьмёт (замуж). Вон, на роду написано". И это называется разделить боль, наставить на путь истинный? И это лечение души? И в чём она будет черпать силы, на что опираться в дальнейшем?

Но это, так сказать, сценарная сторона видимости. А теперь о зрительском восприятии в актёрской инверсии Мамонова. Нежно, по-человечески сыграл Мамонов в противоречии с текстом. Не зря взял его Лунгин: отрабатывает (не)человечность по полной, даже переигрывает в игре на зрителя. Да девушка не по-деревенски мила, и к знаку "дети" не равнодушен Мамонов. Первый и почти единственный раз в фильме сыграл просто и по-человечески.

У хирурга по необходимости, у психолога в работе с самоубийцами встречаются ситуации, когда для того, чтобы человек выжил, надо помочь ему недооценить (только временно) свои потери. Тогда оправданы и могут сорваться с уст жестокие слова, но ни в коем разе не программирующие несчастливое будущее, не лишающие надежд на счастье. Не может человек верующий, знающий в молитве цену слов так небрежно относиться к собственным словам, обладающим сакральной силой. Интересно, почему эту девушку в советское время не полюбят "даже" с ребёнком? Лунгин, конечно, карикатурно-"черный человек" - Веллера не читал. Хотя риторика вполне понятна: не может человек быть безгрешным и счастливым в советском обществе...

Диагноз излечения в фильме - это на самом деле испытание, через которое требует пройти мстительный, не иначе как за свои мучения, отец Анатолий. Если женщина по простоте душевной свою память о близком ей человеке, погибшем на войне, по-человечески назвала любовью, приготовилась с этим святым чувством уйти из жизни, и даже Бог не рискнул вмешаться в эти слишком сложные для божьего ума судьбы, то наши конъюнктурщики (Л энд М) сакральное грязными руками трогать не побрезговали - наглядный урок решили преподнести, поиграть за наш душевный счёт на тончайших струнах чужой души, навязать очередное испытание: заставить вновь полюбить того, кого теперь уже и не знает, по прошествии стольких лет, отказаться от памяти, вросшей в душу. Отказаться от верности, пусть даже придуманному, но авторскому (не Лунгин энд К*продакт) личностному синтезу реального и героического.

Что собственно предлагает нам возомнивший себя эскулапом кочегар?

Бескомпромиссно Лунгин воюет с советским прошлым, вытравливая в душах своих сценарных визави всё человеческое, порой, не обращая внимания на естественность и органичность художественного повествования. Это прослеживается даже в таких на первый взгляд пустяках, как стремление женщины после излечения сына не опоздать на работу и вовремя приехать. Видно, что ей уже не раз приходилось отпрашиваться у сослуживцев. И проблема "стремления не опоздать на работу", не подвести товарищей - это проблема не коллектива. Для советского коллектива середины 70-х это вообще не проблема (очередной "хронологический "издёрг). Это проблема нравственного долга самой женщины.

По призыву сердца и долга матери её духовные испытания выше, и страдания глубже, чем физический недуг её сына, ибо и его испытания она взяла в своё сердце. И уж тем более бесчеловечно в этот момент противопоставлять её нравственные и социальные долги людям - долгу перед Богом, ради идеологических предпочтений Лунгина энд К*.

Оцените "христианскую" логику, не говоря уже о ритуале исцеления: "исцелённый ребёнок нуждается в немедленном причастии, иначе хромота останется на всю жизнь". Православие отдыхает, вместе со Святым Иоргеном.

Сюжетную конвейерность процессов наставлений и исцелений удалось смягчить во многом благодаря разнообразию сценических и операторских (изобразительных)  средств, но только не в смыслобразующей компоненте режиссёрских замыслов. "Очи разума" - это вам не операторско-режиссёрский глянец. "Очками Гудвина" не отделаешься.

Не хватило у авторов времени на изображение и самого процесса исцеления. Режиссёрская спешка привела к пародийности этого процесса: приезд пациента, молитва, исцеление. Ни тебе сыгранной истории болезни, ни зрительского проникновения в страдания, ни мало-мальски естественнонаучной диагностики (на самом элементарном уровне), никакого приготовления, гипноза там всякого - чудо, понимаешь. "Споткнулся, упал, потерял сознание, очнулся - гипс". Притча, говорите? Как же: приехали, помолился, исцелил. Так и на это времени жалко стало: отошел, прочитал сценарный текст и рецепт спасения (ой ли?) готов - айда в Париж! То ли ленив режиссёр, то ли безграмотен? Впрочем, не нашего разумения это дело... Режиссером быть, кому ума не доставало? Уж во всяком случае, не Михалковым, Кончаловским, Смирновым, Бондарчукам и т.п. Не лишним будет напомнить, что так же равнодушен режиссёр с "мамоновым" и к дальнейшей судьбе своих исцелённых. "Мавры" сделали "своё" дело...

Даже такой "незначительный" момент: о. Анатолий никогда не обращается к страждущим по имени, вообще никак. На это сценического времени у авторов не хватило. Только на Ванятку... да имя Насти - смешно - по случайности узнал. Это авторское (я уверен, бессознательное) упущение говорит о многом. Отсутствие имён пациентов (данных при крещении?) в фильме незатейливо подчёркивает то реальное (бездушное) отношение аффтаров f-ролика  к пациентам, примерно такое же, как у фокусника к собственному реквизиту.

 Нет у исцелённых лёгкости на сердце, радости на лицах, надежды в глазах и умиротворённости в душах. И есть этому веские причины.

Грешнику, не преодолевшему в себе путь аскезы, заказан путь к людям. Ибо искусственные физические испытания, добровольно накладываемые им на себя, это прежде всего недоверие к себе самому. Он не верит в свою любовь к Богу и снимает свои сомнения аскезой, причём, чем больше не верит, тем больше пытается себе и другим доказать обратное. Такого человека нельзя подпускать (с его наставлениями) и на пушечный выстрел к другим людям. Он не понимает смыслов их жизни, они чужды ему. Поэтому он автоматически по аналогии с самим собой начинает испытывать веру других людей всё той же аскезой и требованием постоянных жертвоприношений, то есть, заставляя их испытывать непрерывные страдания. Такой человек не любит людей, прикрываясь любовью и именем Бога. Он не понимает, что творит.

 Неисповедимы пути Господни. А как заставит он авторов всю оставшуюся жизнь прозябать в этой, созданной для других, f-реальности?

Практически все персонажи f-реальности, находятся в подчинённом состоянии  у Лунгина и "мамонова". Создаётся устойчивое впечатление, что спустись Бог на грешную землю, "мамонов" и его поучил бы уму-разуму и правильной вере. Поэтому и собратья по вере не вправе рассчитывать на невмешательство и на возможность избежать наставлений на путь истинный. Тем более что в фильме они фактически существуют в вакууме: вне паствы и вне Бога - тет-а-тет с о. Анатолием. Эта сценическая "воздушность"  делает споры "первых друзей Бога" между собой, о том, кто правильней его любит, пародийно-комичными.

Добрый, беспомощный "полудурок" (по прошлым ролям) Сухоруков более соответствует облику смиренного, под Богом, христианского верующего, чем злобный, увязший в непомерной гордыне всезнайства, вечно указующий "мамонов". В этом ролевом контексте, урок  духовно-материальной аскезы, якобы преподанный "мамоновым" о. Филарету вызывает сомнения в религиозной и нравственной адекватности авторов.

Та лёгкость, с которой о. Филарет отказывается от "излишеств", делает происходящее бессмысленным, безадресным и пародийным. А если, учесть, что удобная обувь для больного человека отнюдь не роскошь...- циничной чёрствостью и завистью "злобности к душевной человеческой доброте" (Каин и Авель, наоборот). В итоге получилось как всегда - запрограммированная злая самопародийность кочегара-трудника: сапоги "жжот нипадецки".

Сам сценический образ о. Филарета оказался вне зоны режиссёрского внимания и понимания. Оставшийся один на один с ролью, при убожестве диалогов, Сухоруков откровенно потерялся и стал по ученически подыгрывать "мамонову", заискивая и любовно талдыча ему: "проказник" (ум. ласковое от "придурок"), совершенно забыв о небезграничности зрительского терпения...

Подобные взаимоотношения новоявленного Лунгиным юродивого старца в обращении с окружающими людьми: ирония, прикрывающая духовную пустоту, сплошные трюки исцеления и уроки т.н. истинной веры направо и налево - делают жанр f-ролика пародийным.

Один "буратинный" образ "стукача" Иова чего стоит. А ведь на нём не в малой степени держится человеческий и "христианский" авторитет о. Анатолия. Опять авторы ограничились поверхностной имитацией, физическим планом, вместо глубинного понимания этого "комплекса чистоты", как нереализованного в жизни стремления к совершенству. Излечением, которого было бы - это если бы повезло с опытным наставником - укрепить в духе и отправить "дюжева" в "грязный" мир с его проблемами, дабы через социальное служение людям в меру сил своих очистить мир от скверны.

Прогрессивный конъюнктурщик Лунгин, играющий в юродивого (искренне вжившийся в "образ-клип"), отстранённо "злобно-добрый"  Мамонов, добрый до слащавости "полудурок" Сухоруков и гротескный "Буратино" Дюжев слепили вполне приличный, языческий, легко усваиваемый... рекламный "клип-молитву" на "нравственно-религиозную" тему.

Обычная операторско-режиссёрская “разводка”: музыкально-декоративная адекватность, лик природы как лик Бога, непрерывный уход в задник (углубление смысла) в любом сценически не разрешённом в фильме событии. Полная бессмысленность содержания, беспомощность текста, просто провальные диалоги. Сценарное мельтешение вторых планов, их полная "литературность" и неосмысленность изобразительными средствами. Съёмки природы, отработка художественных образов молитвы, как наиболее впечатляющая часть. Неповторимость и архаичность образов верующего язычника, сила его молитвенных слов на фоне безобразно дилетантских сеансов религиозной и просто человеческой психотерапии.

Мы любуемся чем-то непонятным на фоне  "клуба кинопутешествий" с музыкой, создающей определенное настроение, в том числе "музыкой" человеческого голоса. Обратите внимание: здесь не важен язык, важны интонации и образы, ваш разум отключён от реальности. К оператору нет профессиональных претензий. Эта "духовная" музыка звуковых и зрительных образов - относительно новый продукт на рынке развлечений и удовольствий. Удовольствий на пути к Богу? Нет, вместо пути к человеку, вместо пути к Богу!

"Остров" мне напомнил о "Сибирском цирюльнике". Одни авторские цели, режиссёры - душки, тот же актёрский винегрет -  можно рыдать от умиления, при желании. В конце концов, не думаете же, Вы, в самом деле, что дьявол на землю в своем образе, с рогами и хвостом, явится? Я думаю, что это будет (ТВ-)кинорежиссёр, и снимать он будет фильмы исключительно о патриотизме, любви и вере... от которых в восторге в первую очередь будет власть, шоу-бизнес и церковная бюрократия. Народу останется, разве что "в воздух чепчики бросать".

Лечение одно: соотносить настоящую реальность, свои варианты человеческого существования с проблемами и способами их решения в f-реальности. А доверять власти, режиссёрам, актёрам в решении нравственных проблем общества, это всё равно, что нанять проституток для преподавания нравственности в младших классах средней школы. И по поводу "Острова" - я понимаю: все истосковались по психотерапевту и пытаются везде его углядеть. Это бесконечный тупик.

По сути, получился антихристианский, антицерковный, асоциальный фильм в жанре пародийно-религиозных "постсоветских" комиксов. Дикое русское "православие" на экспорт. Загадочная русская душа в стандартно (французском?) униженном, ненормальном и ущербном варианте. Проблем f-ролик не решает и не ставит, no problem! Он вне подлинной реальности.