ПЕЛЕВИН, ПЕЛЕВИН И ЕЩЁ РАЗ ПЕЛЕВИН

Михаилу Абельскому

“Рыба не думает, потому что рыба все знает”
(Игги Поп)

Писатель выпустил увесистую книгу: Виктор Пелевин. Empire V. Ампир В: Роман. М.: Издательство “Эксмо”. 2006. 416 С. Тираж 150 000 (!!!) экземпляров. Появлению романа в “бумажном” виде предшествовало размещение “Ампира” в сети. К вящему удовольствию бесчисленных поклонников писателя книжная и электронная версии романа существенно различаются.

Дорогой читатель, Виктор Пелевин в сегодняшней России – писатель номер один. Не слушай злонамеренных “критиков”, разнузданно заушающих писателя, ибо в душе (если у них есть душа) они ВСЁ понимают, но по криводушию никогда в этом не сознаются. Даже себе! Напомню гениальную формулу Эжена Ионеско: Важны только слова, все остальное – болтовня”.

Виктор Олегович – исключительно умный и остроумный автор одномоментно. Это чрезвычайно редкое сочетание. Есть много умных писателей, которые скучны, как бюст Ф.Э.Дзержинского (Джойс, Пруст, Андре Жид). Еще больше на Руси бесплодных зубоскалов-остроумцев, чьи политизированные остроты и фиги в кармане после падения советской системы никому не нужны. Сейчас востребован только казарменный юмор.

Пелевин – магистр вербальной игры. Иногда пленительной, иногда грубоватой, но всегда игры: “Слово “западло” состоит из слова “Запад и формообразующего суффикса “ло”, который образует существительные вроде бухло” и “фуфло”. Не рано ли призывать склонный к такому словообразованию народ под знамена демократии и прогресса?” (С. 65). Грустно жить на свете, господа-товарищи-братва. Читатель, не морщись, такое придумать весьма сложно. Нужен безупречный словесный нюх и вкус.

В подражание и я, грешный, придумал такую “игрушку”. Я – горячий поклонник произведений В.О.Пелевина”. На “мове”: “Я – гарячий шанувальник творiв Пелевина”. “Вiн” по-украински он. Пелевин – Пелевiн Пеле – он. Он – Пеле. А почему Пеле? Да потому, что литературные “голы забивает.

О чем роман? О вампирах (да, да). Впрочем, пелевинские вампиры мало напоминают криворотых героев Брема Стокера и голливудских поделок-подделок. Почему “Empire V”? Писатель исчерпывающе разъясняет: Это всемирный режим анонимной диктатуры, который называют “пятым”, чтобы не путать с Третьим рейхом нацизма и Четвертым Римом глобализма… Это гуманная эпоха Vampir Rule, вселенской империи вампиров” (С. 272). Что делают вампиры с людьми помимо того, что кусают и пьют кровушку – не скажу. Роман “наполняет странный симбиоз вампиров, “халдеев” (высшая прослойка… – не скажу) и людей. Все они находятся в подчинении у неких “языков”, которые… Ну, еще ясно: “ампир” рифмуется с “вампир”.

О сюжете хитроумном, пугающем, ужасающем и завораживающем писать не буду. Да сгинут критики – крапивное семя – стрекулисты и щелкоперы, в маленькой заметке раскрывающие читателю большую фабулу большого произведения. О соотношении фабулы и сюжета, читатель, возможно, помнит из бессмертного курса бессмертного школьного литературоведения. Здесь сюжет и фабула практически совпадают (в отличие, скажем, от лермонтовского “Героя нашего времени”). Дамы, дорогие, не говорите “пфуй” по поводу такого соположения таких сочинений. Вампир Брама – истинный, непреложный, стереоскопический герой нашего (и будущего) времени. Брама – несравненно более сложная, изощренная, “отковывающая дух” на страницах романа личность, нежели Печорин. Никакой иронии. Подзаголовок книги гласит: “Повесть о настоящем сверхчеловеке”. Привет, дедушка Ницше. Привет, дедушка Борис Полевой.

Роман – остросоциальное СИНКРЕТИЧЕСКОЕ произведение, книга “для всех”. Подросток прочитает “Ампир” как комикс, измотанный работой менеджер – как увлекательное, занятное, добротное “чтиво”, высоколобый придурок – как политэкономический трактат о деньгах, о страшной и таинственной их природе, богословский труд о соотнесении торжествующего язычества и увядающего христианства. Читатель все время, как молнией, “поражается пелевинскими философскими эскападами. Автор не зло подтрунивает над “ленинским определением материи” и прочими марксистскими благоглупостями. Вот как модифицирует Пелевин марксову триаду “товар-деньги-товар”: иллюзия-деньги-иллюзия (С. 251). Читатель, если Тебе больше сорока, “въедешь”
, а если Ты моложе, то и “въезжать” на допотопных розвальнях не стоит.

Большое место в книге занимает уморительное истолкование таких “концептов” постмодернистского мира, как гламур и дискурс. Вот как автор истолковывает столь модное ныне словечко “метросексуал”: “Это персонаж, который одет как пидор, но на самом деле не пидор. То есть, может и пидор, но совсем не обязательно” (С. 72).Много в книге и веселых-печальных размышлений о литературе и искусстве. Есть в “Империи” и странная любовная интрига Все есть у Пелевина, как в Греции и Туркмении.

Любой человек в любом возрасте воспримет роман, как горький и печальный “урок жизни”. Старым девам книгу читать не рекомендую: в романе много разного калибра непристойностей (в комсомольском понимании), присутствует и “обсценная лексика”. Барышни – бывшие комсомолки-ударницы, не падайте в обморок: все “по делу” и “в тему” (как теперь принято изъясняться). Пелевин упоминает “пожилых женщин, родившихся при Сталине и сохранивших в себе заряд казенного оптимизма, вбитого в испуганную душу еще в школе (С. 248-249). Не в бровь, а в …

Есть в русской традиции тривиальное суждение: патриот не тот, кто, как тетерев, токует о величии родины, закрывая глаза на ее хвори, безумства, преступления, упивается призрачным имперским величием, презирая иные народы, иную культуру, и т.д. Настоящий патриот тот, кто видит гнойные язвы Руси-Матушки, жалеет ее, снабжает лекарствами общечеловеческими: демократия, оплеванная великая либеральная идея, свобода и т.д. Под таким углом зрения книга Пелевина – истинно патриотическая. Да, именно так. Помните гоголевский “смех сквозь слезы”?

Писатель отнюдь не умилителен по отношению к родине родной, как хирург ланцетом вскрывает он воспаленные волдыри. Текут кровь и сукровица, но появляется надежда на мучительное исцеление. Пелевин любит Россию, плача и смеясь над ней.

Пелевина все время хочется цитировать. Приведу следующую мысль: “”Духовность” русской жизни означает, что главным производимым и потребляемым продуктом в России являются не материальные блага, а понты. Бездуховность” – это неумение кидать их надлежащим образом” (С. 83). Слезы у меня на глазах, но это так. И Тютчев, и Достоевский, и Владимир Соловьев, и Андрей Белый тем и занимались в своем творчестве, что “кидали понты”. И мы, читатель, по-разному, в меру сил и способностей, “понты кидаем”. Простая разгадка сложной духовной жизни.

Еще пример. Русским “юношам, обдумывающим житье”: “…единственная перспектива у продвинутого парня в этой стране – работать клоуном у пидарасов Кто не хочет работать клоуном у пидарасов, будет работать пидарасом у клоунов. За тот же самый мелкий прайс” (С. 27). Я, старый литератор, грустно вздохну и не буду это комментировать.

Роман написан специфическим пелевинским языком: простым, ясным, почти просторечным, но узорчатым и своеобычным. У читателя может возникнуть иллюзия: все так несложно, и я так смогу. Нет, пелевинская простота несравненно хуже…

Вот такая книга: горит и шипит, как ракета в чернильной ночи российских джунглей. А теперь без шуточек и ужимок. С ортодоксальной православной позиции “Империя” глубоко кощунственна, как “Жизнь Василия Фивейского” Леонида Андреева, как “Мастер и Маргарита” Михаила Булгакова. Но прочитать ее стоит…

14 марта 2007 г. Петергоф.