ВЕСНА

Во Франции 22 апреля начался первый тур президентских выборов.

Поля толкнула железную дверь, ступила на парижскую мостовую. Всё вокруг – платаны, лохматый бездомный с исполинской бутылью божоле, синие жандармы гуськом влезавшие в ненасытный микроавтобус, – лоснилось от дождя. Холодный ветер разгонял тучи – впрочем, без всякой надежды на успех. Поля неловко повернулась, засунула ладонь в ледяной карман чёрных джинсов, проверила паспорт, билет, морщинистый свёрток фoльги и двинулась вверх по улице. А на неё со всех предвыборныx плакатов глядели ряхи кандидатов пучеглазые, крючконосые, острозубые, – шелестели бордовыми крыльями афиши, степенно раскачивались трёхцветные хоругви, ежесекундно роняя по полудюжине крокодильих слёз.

Подниматься было тяжело. Подчас Поля останавливалась, переводила дух, утирала привычным жестом – ото лба к подбородку – мокрое лицо и продолжала свой путь туда, где за жёлтым зданием школы горбился скомканным одеялом серый парк Бют-Шомо.

Несмотря на воскресный день двери школы были распахнуты настежь. Из них тотчас появилась тонкошеяя старуха в платье немецкого покроя, с жёлтым зубом на нижней губе и с корзиной немалых размеров, полной чёрных – как негритянские головы – капустных кочанов, кинула на крыльцо окурок и выдохнула из ноздрей пегую «сигму».

Поля посторонилась, снова ощутивши бедром приятный холодок пропустила старуху, пропустила и клетчатого толстяка с зелёной повязкой вокруг головы, который показался на пороге, облегчённо улыбаясь, будто выходил от проститутки и свистнул эльзасской овчарке. Та дрогнула седой бровью, нехотя поднялась с асфальта, ухватила за горло плюшевого поросёнка и поплелась вслед за хозяином.

Поля вошла в коридор, чуть было не опрокинула флаг, въехала плечом в плакат «Tous aux urnes!» (Все на выборы!) и очутилась в актовом зале. Там, меж двух рядов парт кучка парижан трясла зонтиками. Брызги летели на гигантский прозрачный куб с щелью сверху ; на пару служащих горсовета ; на негра с деревянным костылём от общественности ; на трёх нечёсаных пенсионерок ; на кабинки, огороженные светло-коричневой тканью. Негр был самым занятным из всей компании : в костюме брусничного цвета, зелёной рубахе с алым шёлковым языком из кармана и троцкистской бородёнкой, так и мелькавшей, когда он вопил : «Mais je l’ai nické, la Blanche!» – Tyт он раскрыл редкозубую пасть – «Dans le cul! Que ce qu’elle a aimé ça!» и ухватился для пущей важности за костыль. – Хе – хе – хе! – забулькали эмиссары мэра – Хи – кхи – кхи – кхи! – заурчали старухи, ожидая подробностей.

Поля сунула негру свою «карту», взяла конверт, без особого интереса набрала целый ворох бюллетеней и поворотилась к кабинке, где вот уже целую минуту переминалась пара прекрасных – видных до колен, entendons-nous ножек. Четыре когтя зацепили занавеску, цокнул каблучок; ноги блеснули глянцем – и смошенничали – лицо было мужское, в очках и с фингалом в форме Швейцарии без Энгадина. Мужик закутал горло русской шалью (из тех, что шьют в парижских подвалах нелегалы-вьетнамцы) и тихонько пристроился за спиной Поли. – «Ах, да!», спохватилась она, и скоренько, словно ей наступали на пятки, пошла к кабинке. Оглянулась. Юркнула туда. За тонкой перегородкой кто-то рыгнул и зашелестел бумагой. Тогда Поля достала из кармана ледяной брусок в фoльге – замороженный ещё с вечера кусок вендейского масла бережно развернула его и вложила в квадратный конверт. – Mais qu’est ce qu’elle a aimé ça! – не унимался негр – Хи – хи – хи – хи – отозвались старухи.

Поля осторожно выглянула наружу и, взявши конверт, заняла место за русской шалью. Негр, вытащил платок, и бил им, словно багряным хлыстом по костылю, заливаясь смехом. Мужик в чёрной юбке бросил свой конверт в стеклянный куб – a voté! – взвизгнула пенсионерка, та что напоминала ряхой дрофу, опёрлась на иссохшую ногу и принялась тасовать, точно карточную колоду, фотографии кандидатов. Молодчик повернулся на каблуках-шпильках, поглядел сквозь Полю словно её и не было. Она вся отразилась в линзах очков – белая рубашка, русая, до пояса коса, расширенные от напряжения глаза, – и пошёл прочь, ловко виляя бёдрами – Pédé! (педик!) – прыснула рыжая старуха с козлиной физиономией и в коричневом платье с голубыми рукавами. – Pédé! Pédé! Pédé! – подхватила дрофа, плюнувши при этом в торoобразный свиток ветчины, который было высунулся из разрезанного брюха багетты. – Pédé! – выл негр и, обнявши костыль, сам того не зная, танцевал камаринского. Хо – хо! Хо – хо – хо! – вскрикивали в такт ударам подошв члены горсовета и мигали старухам.

Поля протянула паспорт козлолицей. Та откусила шмат ветчины, вмиг проглотила, молниеносно облизалась и прочитала – «Мадмуазель Полина Ис-ш-ш» – тут она высморкалась в палевый клок туалетной бумаги, деликатно спровадила его под парту – «ис-ш-ш-тррр», закашлялась – «атх – атх – атх!», снова прочистила нос, вдохнувши в себя всё его содержимое, и закончила – «ова!» Уфф! – утёрла она голубым рукавом гармошковый лоб.

- Истрова. Полина Истрова – поправила её Поля глухим от волнения голосом. Жар хлынул к запястьям колючим потоком. У Поли застучало в висках. Она протянула руку и опустила в щель ледяной конверт. Тот тяжко шлёпнулся поверх бумажной пирамиды. – а voté ! – крикнула дрофа, а рыжая вернула Поле документик.

- Неужели не заметили! – восхитилась Поля и, ускоряя шаг, пошла к двери: мимо пустых кабинок, мимо утомлённого негра, мимо чернобуквенного плаката «Tout bulletin déchiré ou taché sera nul» (Каждый порванный или испачканный бюллетень недействителен).

А снаружи вовсю властвовало солнце. Пряно пахло влажной землёй. Дождя как не бывало. Поля вложила кисть в ещё холодный карман ; боксёрским нырком увернулась от голубя мира, нацелившегося своим клювом в её левый глаз ; прищурилась на битву луж и медовых пятен, на быкорогую тень мотоцикла Kawasaki с золотым испанским номером AF 20:04, на парк, который сейчас дыбился бешенными дубовыми кронами – точно пляшущая гора. Поля пошла вправо. Солнечный жар тотчас навалился на неё, и она представила как там, в стеклянном кубе, словно в гигантском инкубаторе, тает кусок солёного вендейского масла, как набухает жиром конверт. Ещё немного – и масляные струйки начнут растекаться, проникая всё глубже в ворох бюллетеней и отмечая их тёмными пятнами.

Поля шла легко – всё внутри неё смеялось, звенело по-весеннему. Щекотало в паху: так бывает, когда ждёшь подарка. – Баррр! – грянул Kawasaki – Ррамм! Барррр! – зычно промычал он, и белоснежный вихрь пронёсся по улице, нарушая все правила и оставивши в дураках красное светофорово око. – Угу ! уу ! угу ! – отозвалась из парка разбуженная сова. – «Ах как хорошо!» – не удержалась Поля и ласково улыбнулась нищему, читавшему эпитафию над обезглавленной бутылью. – «Как славно!» И Поля, снова вообразив, как вливается внутрь демократической пирамиды струя вендейского масла, злорадно рассмеялась. Из микроавтобуса выглянуло плоское жандармское лицо, бдительно уставилось на неё. Поля налегла локтём на дверь.

Вверх, вверх. Домой. Крылья ключа угодили в чавкнувшую скважину замка. В тёмном коридоре не споткнуться бы о рюкзак! Споткнулась. – Угу – угу, – донеслось со стороны парка мягко и чуть насмешливо.

В спальне было жарко. Лепные лозы сочно переливались золотом вкруг богемской люстры. На столике – опустошённая бутылка «Бержерака» с чёрным следом вчерашней слезы через бастион на этикетке; гильзообразная тень использованного тампакса поверх обложки Антинеи. Крепко пахло спермой. Поля распахнула окно. Солнце сей же миг брызнуло масляным узором по воловьему боку дорожной сумки, и Поля вспомнила, что вечером, после четырёхчасового полёта на восток (приглашение с коронованным орлом в кармане?! Да! – отлегло от сердца), окажется она на даче зеленоглазого полковника, где есть и пасека, и бор у реки и старая винница. – Ха! – вырвалось у неё и, повернувши рычажок на раме, Поля стала переодеваться.

Париж

Рассказ Весна вошел в последний московский сборник Анатолия Ливри, ECCE HOMO