ПАДЕНИЕ В ПРОПАСТЬ

Окончание. Начало в предыдущем номере

Как уже давно стало традицией для России, самое главное о себе она узнавала из-за границы. Я уже как-то писал об этом, но стоит еще раз привести некоторые яркие примеры.

Воспоминания об опричнине - немцев Штадена, Таубе, Крузе. О Стеньке Разине - Томаса Хебдона и Бальтазара Койэтта. Мемуары Витте, Герцен, воспоминания Валентинова (Вольского) о Ленине, "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына, мемуары Ивана Солоневича ("Россия в концлагере"), Фишер - "Жизнь Ленина", воспоминания Аллилуевой, Надежды Мандельштам, романы Гроссмана ("Все течет" и "Жизнь и судьба"), «Хрущев вспоминает», Судоплатов - "Разведка и Кремль", Серго Берия (Гегечкори), "Мой отец - Лаврентий Берия", из совсем недавних - работа «Неизвестный Гитлер», составленная Парпаровым для Сталина, но найденная и изданная в Германии, а через год в России (2006) (в ней большая часть посвящена войне с СССР).

Такая же судьба оказалась и у дела всей жизни Шаламова – его «Колымских рассказов». Всего их более сотни, и они составляют добрую книгу. Да, добрую - в смысле большую, ибо назвать ее доброй в привычном понимании невозможно – уж слишком содержание зашкаливает.

И вот еще при жизни и твердой памяти Шаламова в 1966 г. в нью-йоркском «Новом журнале» (основанном Марком Алдановым в 1942 в году) под редакцией Романа Гуля впервые выходят четыре «Колымских рассказа» на русском языке. Немного спустя рассказы появляются в журнале «Посев» в Германии. Затем, каждый год «Новый Журнал», «Посев», «Грани» продолжают публиковать «Колымские рассказы». Казалось бы, радоваться нужно. Хотя и с запозданием, происходит реализация решений 20 и 22 съездов о борьбе с культом личности. Но нет, напротив, все ужасно взволнованы. Шаламову грозят рассыпать набор его книги («Московские облака»). Идет 1972 год – долго же добирался слух об издании «Колымских рассказов» до начальства.

В фильме (и в реальности) Шаламов понимает, что далекие загранпубликации здесь, на родине, ему только повредят. Он произносит фразу: «Я им нужен мертвецом, вот тогда они развернутся. Они затолкают меня в яму и будут писать петиции в ООН». И – совершает, по мнению одних, ошибку (как при написании покаяния в 1936 году, чем он напомнил о себе), по мнению других – разумный ход. Он пишет «разоблачительное письмо» в Литературную газету - известное в то время гнездо по выведению послушных совписов. Этот эпизод весьма верно отражен в фильме.

Есть смысл привести это письмо:

В редакцию «Литературной газеты» Мне стало известно, что издающийся в Западной Германии антисоветский журнальчик на русском языке «Посев», а также антисоветский эмигрантский «Новый журнал» в Нью-Йорке решили воспользоваться моим честным именем советского писателя и советского гражданина и публикуют в своих клеветнических изданиях мои «Колымские рассказы». Считаю необходимым заявить, что я никогда не вступал в сотрудничество с антисоветскими журналами «Посев» или «Новый журнал», а также и с другими зарубежными изданиями, ведущими постыдную антисоветскую деятельность. Никаких рукописей я им не предоставлял, ни в какие контакты не вступал и, разумеется, вступать не собираюсь. Я - честный советский писатель. Инвалидность моя не дает мне возможности принимать активное участие в общественной деятельности. Я - честный советский гражданин, хорошо отдающий себе отчет в значении XX съезда Коммунистической партии в моей жизни и жизни страны. Подлый способ публикации, применяемый редакцией этих зловонных журнальчиков — по рассказу-два в номере, имеет целью создать у читателя впечатление, что я - их постоянный сотрудник. Эта омерзительная змеиная практика господ из «Посева» и «Нового журнала» требует бича, клейма. Я отдаю себе полный отчет в том, какие грязные цели преследуют подобными издательскими маневрами господа из «Посева» и их так же хорошо известные хозяева. Многолетняя антисоветская практика журнала «Посев» и его издателей имеет совершенно ясное объяснение. Эти господа, пышущие ненавистью к нашей великой стране, ее народу, ее литературе, идут на любую провокацию, на любой шантаж, на любую клевету, чтобы опорочить, запятнать любое имя. И в прежние годы, и сейчас «Посев» был, есть и остается изданием, глубоко в раждебным нашему строю, нашему народу. Ни один уважающий себя советский писатель не уронит своего достоинства, не запятнает чести публикацией в этом зловонном антисоветском листке своих произведений. Все сказанное относится к любым белогвардейским изданиям за границей. Зачем же им понадобился я в свои шестьдесят пять лет? Проблематика «Колымских рассказов» давно снята жизнью, и представлять меня миру в роли подпольного антисоветчика, «внутреннего эмигранта» господам из «Посева» и «Нового журнала» и их хозяевам не удастся! С уважением Варлам Шаламов. Москва, 15 февраля 1972 г. (Напечатано в «ЛГ» 23 февраля 1972 г.)

Комментировать этот документ растления коммунистами даже лучших людей нет особого резона. Это сделано на сайте, посвященном Шаламову. А насчет того, что «проблематика «Колымских рассказов» давно снята жизнью», можно привести следующий факт. В 1956 году по заявлению Шаламова он был реабилитирован по двум своим делам – по посадке в 1937 году и добавлению срока в 10 лет в 1943 году на Колыме. Но над ним все еще висела судимость 1929 года за троцкистскую деятельность. Никто ее и не думал снимать. И вот спустя много лет после смерти Шаламова (через 18 лет!) в 2000 году Ирина Сиротинская ходатайствует о реабилитации своего друга и по этому делу. Привожу ответ:

Помощник Генерального прокурора Российской Федерации [подпись] Н. С. Власенко

«12» апреля 2000 г.

Каких-либо фактических данных о ведении ШАЛАМОВЫМ В.Т. контрреволюционной пропаганды и агитации, содержащей призывы к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти, к совершению отдельных контрреволюционных преступлений или иной преступной деятельности в материалах дела не имеется. Тот факт, что он разделял взгляды оппозиции, не является уголовно наказуемым деянием. При таких обстоятельствах можно сделать вывод, что ШАЛАМОВ подвергся репрессии необоснованно, по политическим мотивам.

На ШАЛАМОВА Варлама Тихоновича распространяется действие п. «б» ст. 3, ст. 5 Закона Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18 октября 1991 г.

На основании ст. ст. 3 и 5 Закона РСФСР «О реабилитации жертв политических репрессий» ШАЛАМОВ Варлам Тихонович реабилитирован.

http://www.booksite.ru/fulltext/new/boo/ksh/ala/mov/112.htm

Вникните, господа: Шаламова реабилитируют в 2000 году потому, что у него не нашли «фактических данных о ведении контрреволюционной пропаганды и агитации, содержащей призывы к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти», и потому он может быть прощен. Ну, а если бы нашли такие данные? Например, написанную им в 1929 году листовку против Сталина? То - все? Не реабилитировали бы, не так ли? То есть, спустя десятилетия, во времена торжества демократии в России, уже при Путине, любая борьба против коммунистов в СССР и даже борьба со Сталиным и сталинистами считалась бы уголовным преступлением и чисто формально не позволила бы никого из таких «государственных преступников» реабилитировать. Вспомним, что кошмарный сталинский злодей, начальник колымских лагерей Гаранин был реабилитирован на 10 лет раньше Шаламова – в 1990 году. И по тем же самым основаниям: он не боролся с советской властью. Это уж точно. Он ее укреплял на Колыме пайками, карцерами и расстрелами.

Если уж говорить о формализме, что только и прилично для юриспруденции, то выходит, что всякий противник сталинизма и коммунизма по сегодняшним российским законам есть преступник. Но тогда следует признать, что нынешняя российская демократическая власть есть не более чем модификация советской власти. Власти коммунистов.

А ведь для полного оправдания жертв режима достаточно было бы обратить внимание на то, что все они (Шаламов в том числе) получили свои сроки по ОСО - Особого Совещания при НКВД или третий срок – от Военного трибунала в лагере (хотя Шаламов не был военнослужащим), то есть через внесудебные органы. И уже только по одному этому такие приговоры не являются правосудными и не имеют юридической силы.

Внешне кажется, что в России давно покончено с коммунизмом. Правда, недавние коммунистические бонзы - при власти, при деньгах, при привилегиях, но с коммунизмом – покончено. Однако, если взять именно юридическую сторону, то если какой-то родственник, а то и сам доживший до нашего времени бывший узник ГУЛАГа захотели бы сейчас получить реабилитацию, а в его старом деле нашли бы вещественные доказательства борьбы с советской властью (например, он изготовил антикоммунистические листовки или, уж совсем ужасно, мину), то состав преступления против коммунизма налицо и его не реабилитируют. К этой теме я еще вернусь.

Наконец, в 1978 г. в лондонском издательстве «Оверис пабликейшнс» на русском языке выходит в свет большая книга «Колымских рассказов» Варлама Шаламова, 103 рассказа, почти все, что написал Шаламов в этом труде своей жизни. В СССР мало кто знал о выходе выдающегося сборника. До самого Шаламова известие дошло, когда он уже был в писательской богадельне, похоже, совсем поздно, летом 1981 года. Такой вывод можно сделать по воспоминаниям Ирины Сиротинской.

В это время болезнь Шаламова зашла далеко. Его душа стала опускаться все ниже в то ледяное подземелье, в золотые забои Колымы, откуда сам он когда то вырвался. Все темнее становилось вокруг него. Все глуше звучали в его душе тонкие блестки мысли, блекли возвышенные проявления духа, вперед выходили «базовые инстинкты» - как бы поесть, закутаться в одеяло, чтобы не окоченеть, спрятать шарф и хлеб, чтобы не украли, отбиться и укусить врага. Во время просветления сознания он мог еще что-то сказать о деньгах, которые дали бы хлеб и одеяло. Бездна звала свое порождение назад. Цитирую:

1 июня 1981 года я (Ирина Сиротинская) пришла его порадовать - французское отделение Пен-клуба одарило его премией Свободы.

Я подхожу к кровати и беру его за руку, он всегда узнает меня по руке, наощупь.

Он долго и трудно усаживается на стул у тумбочки.

- День, день какой?

- 1 июня, понедельник! - кричу я в бескровное, сухое ухо.

- Час, который час? Але! Час который? Але!

- Пять, пять часов! Премию, премию дали! Премию!

- Премия - деньги! Але! Але! Премия - деньги!

- Во Франции!

Он понимает и теряет к премии интерес.

Я приношу ему том «Колымских рассказов», изданный в Лондоне, — мне дал его для В.(Варлама) Т. (Тихоновича) Гена Айги. Он медленно ощупывает книгу: «Я понимаю, что издали. Там, - говорит он равнодушно, - но ведь должны быть деньги».

Жизнь его подошла к концу. Страшная жизнь, раздробившая прекрасного, талантливого, страстного человека на кусочки...

Он видел то, чего не видели мы, чего не должны видеть люди, чего не должно быть. И это отравило его навсегда. Тень лагерей настигла его. И кусочки личности, сцементированные волей и мужеством, распались.

(См. http://www.booksite.ru/fulltext/1sh/ala/mov/26.htm )

В фильме Досталя вот этот последний этап жизни дан слишком в лобовом прочтении. Там все грубо и просто: какой-то неназванный литературный референт из органов хочет изолировать Шаламова от читателей, от западных корреспондентов, от славы. И Шаламова тайно увозят. Куда – никто не знает. Добрые самаритянки с трудом устанавливают, что это - пансионат для престарелых и инвалидов.

В каком-то очень спрямленном виде можно считать, что это так. Ибо именно Колыма его сделала инвалидом. Именно она заложила в его натуру те хватательные рефлексы, которые всплыли при угасании высшей психики. Но в реальности дело выглядело хуже и страшнее, чем вывоз Шаламова в пансионат «органами». Сделаю подборку из воспоминаний женщины, которая имела прямое отношение к этому грозному и печальному этапу.

«И вот мы пришли в «Дом для инвалидов и престарелых № 9». Надо сказать, что в то время я уже была студенткой 5 курса мединститута, подрабатывала фельдшером на «скорой», кое-что повидала и считала себя опытным человеком. Но то, что я увидела, в рамки моего опыта не укладывалось. В маленькой палате стояло две койки, две тумбочки и стол. Грязь, запах. Два старика (у В. Т. в то время еще был сосед) – один неподвижно лежит на кровати, другой сидит на полу рядом с голой, не застеленной койкой, одет в какое-то тряпье, изможденный, все время дергается, лицо асимметричное. С ним-то отец и поздоровался очень громко. Старик крикнул что-то совершенно неразборчиво и взмахнул рукой, в которой была зажата погнутая алюминиевая кружка. Ни о разговоре, ни тем более о медицинском осмотре не могло быть и речи. Я выскочила на улицу, через несколько минут вышел отец. «Ну что? – спросил он. – Как ты думаешь, может, мне похлопотать, чтобы его перевели в другое место?» Я ответила: «Не знаю, по-моему, ему ничем помочь нельзя». Единственное, чего мне хотелось, это уйти как можно дальше от этого места и забыть о том, что я увидела. Я думаю, что В. Т. считал себя заключенным, да, собственно, он им и был. Поэтому он срывал с кровати постельное белье – протестовал, как мог, повязывал полотенце на шею, чтобы не украли сокамерники (к этому времени сосед умер или его перевели в другую палату, но, по-моему, В. Т. этого не заметил).

Те, кто мог хоть как-то двигаться или имел дальних родственников, плативших, пусть небольшие, деньги, еще могли выжить. Беспомощные, прикованные к постели – умирали. От голода – кормить с ложки было не принято, или от гнойных пролежней, образовывавшихся от лежания по несколько суток на мокрых, загаженных простынях. ... Думаю, что такого рода заведения – это самое страшное и самое несомненное свидетельство деформации человеческого сознания, которое произошло в нашей стране в 20-ом веке. Человек оказывается лишенным не только права на достойную жизнь, но и на достойную смерть.

А в сентябре меня пригласил к себе для беседы главный врач. Он поинтересовался, кем доводимся Шаламову Морозов, Уманская, Анис и я. «Вы не родственники, так и не ходите, – сказал главный врач. – А то мне уже намекают «оттуда», что обстановка нездоровая, да еще Евтушенко звонил, интересуются разные люди... Нехорошо. Вы ведь понимаете, что я могу перевести вашего Шаламова в интернат для психохроников, с глаз подальше, тем более основания есть, он недавно протечку устроил, воду в туалете не закрыл».

Я испугалась. «Интернат для психохроников» – это почти полная изоляция, а условия там еще хуже, я уже знала, что бывает еще хуже.

Вскоре экспертиза состоялась. Мне удалось добиться разрешения присутствовать. Несколько человек, сотрудники районного психоневрологического диспансера проследовали в кабинет главного врача, меня, естественно, не пустили. Пробыв у главного около получаса, они зашли в палату к В. Т. и спросили его, какое сегодня число. В. Т. не ответил, не услышал, а вероятнее всего – не захотел отвечать. И, задав еще пару вопросов – какой день недели и что-то еще – комиссия покинула палату. Я побежала следом, пыталась объяснить, что В. Т. плохо слышит, мне кратко ответили – сенильная деменция. И ушли. В переводе на человеческий язык это означает, что полуслепой и полуглухой беспомощный человек, живущий в изоляции, не имеющий не то что телевизора или радио, но даже календаря (да и не нуждающийся в них), и не знающий, какое сегодня число, страдает старческим слабоумием. Все.

После «экспертизы» я еще раз была у главного врача. Он повторил заключение комиссии, и добавил – пока подождем. Мы оставили в сестринской комнате свои телефоны, потолковали со всеми медсестрами, просили позвонить, если все-таки переведут.

Прошла осень, мы продолжали навещать В. Т. два-три раза в неделю по очереди, нами никто больше не интересовался. Показалось, что опасность миновала. В Новый год у В. Т. был А. А. Морозов, в начале января, как обычно, приходили попеременно. Я была в последний раз числа 12-го. А вечером 15-го мне позвонила Т. Н. Уманская. Шаламов исчез, сказала она. ... Пошли к дежурной медсестре – ничего не знаю, была не моя смена, приходите днем к главному врачу. Дальше я помню неотчетливо, по-моему, я ее слегка придушила, но так или иначе, она посмотрела в какой-то журнал и дала адрес: Абрамцевская улица, интернат для психохроников № 32.

Утром 17 января, была суббота или воскресенье, Людмила Анис и я поехали туда. Это было какое-то марсианское место, посреди изрытого замерзшими глиняными колдобинами пустыря стояло большое серое бетонное здание, как мне показалось, почти без окон. ... Ко мне вышел дежурный доктор, выслушал мой лепет. Доктор оказался человеком. Он разрешил нам зайти к В. Т., хотя посещений в это время не было. День был очень морозный и ясный, большая палата насквозь прострелена солнцем (стало быть, окна были). На одной из кроватей лежал В. Т., на соседней – какой-то старик засовывал себе в рот пальцы, измазанные экскрементами. Потом доктор рассказал мне, что это был в прошлом крупный гэбэшный чин.

Мы подошли к Шаламову. Он умирал. Это было очевидно, но все-таки я достала фонендоскоп. В. Т. умирал от воспаления легких, развивалась сердечная недостаточность. Думаю, что все было просто – стресс и переохлаждение. Он жил в тюрьме, за ним пришли. И везли через весь город, зимой, верхней одежды у него не было, он ведь не мог выходить на улицу. Так что, скорее всего, накинули одеяло поверх пижамы. Наверное, он пытался бороться, одеяло сбросил. Какая температура в «рафиках», работающих на перевозке, я хорошо знала, сама ездила несколько лет, работая на «скорой».

Я вернулась к дежурному врачу, спросила, получает ли Шаламов какое-нибудь лечение. Доктор достал из шкафчика историю болезни, посмотрел сам, к моему изумлению, дал посмотреть и мне. Оказалось, он же дежурил и в день перевода В. Т. В записи первичного осмотра значилось: беспокоен, пытался укусить врача. Диагноз все тот же: сенильная деменция. В назначениях я обнаружила антибиотик, стало быть, воспаление легких развилось почти сразу. Пошла к медсестре, оказалось, антибиотик сегодня еще не вводили, не дошла очередь. Опять вернулась к доктору и, ясно понимая, что смысл в моих действиях чисто символический, попросила назначить внутривенное вливание препарата, стимулирующего деятельность сердца. «Пожалуйста, можете даже сами ввести». Ввела, и антибиотик тоже. Еще раз повторю, я не считала, что это может изменить ситуацию, Шаламов был в агонии, но все-таки я решила сделать то немногое, что было возможно. Ничего не изменилось, да и не могло измениться. Тогда я стала читать молитву «На исход души». Не буду утверждать, что Шаламов перед смертью узнал нас, но надеюсь все же, что присутствие наше он успел почувствовать. Впрочем, не знаю. Через полтора часа В. Т. умер.

И тут до меня дошло, что я же – не родственница Шаламову, и никто из моих друзей не родственник, и есть ли в живых кто-нибудь из родных В. Т., и где они – я не знаю. А это значит, что тело мне, скорее всего, не выдадут, и никому не выдадут. Оставалось попробовать все-таки получить свидетельство о смерти.

Паспорта нет, а без него свидетельства не получишь. Опять к доктору. Оказалось, паспорт на прописке в ЖЭКе, так положено, всех обитателей интерната сразу прописывают. Шаламова увезли, доктор по моей просьбе сделал отметку в сопроводительном документе, что родственники есть, и выдал-таки мне врачебную справку о смерти. Я не знаю имени своего коллеги из интерната для психохроников, но именно ему мы обязаны тем, что у Шаламова есть могила.

Выходной день, ЖЭК не работает, больше сделать ничего нельзя. Дальше я помню не очень четко, конечно, я позвонила нескольким друзьям, и мне стали звонить многие и многие, собирались деньги, приходили люди, В понедельник в ЖЭКе мне почему-то без особой волокиты отдали паспорт Шаламова, он оказался уже посмертно прописан на Абрамцевской улице. Дальше было проще, паспорт и справку обменяли в ЗАГСе на свидетельство о смерти, вырезали из паспорта фотографию и тоже отдали. Таким образом, я получила право похоронить Шаламова.

ЕЛЕНА ЗАХАРОВА. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ШАЛАМОВА

http://www.booksite.ru/fulltext/3sh/ala/mov/8.htm

Прошу простить за длинную огорчительную цитату, но она лучше, чем что-либо, иное говорит о беспросветном ужасе наследия коммунизма.

Сделаю важное замечание по поводу высказываний главной хранительницы и правопреемнице Шаламова – его бывшей возлюбленной Ирины Сиротинской. Сейчас, в связи со 100 –летним юбилеем Шаламова она не раз выступала в прессе и на ТВ. На вопрос о том, знает ли она Елену Захарову, которая в последние дни была с Шаламовым,.она ответила:

«Захарову я знаю. Она, так сказать, из прогрессивного человечества. Когда добрые дела делаешь, надо делать осторожно, негромко. А они там развели… Она притащила врачей к нему. Ну что могли сказать врачи? Жил он тихонько — и пусть бы жил там, в Тушине». http://www.web.mk.ru/numbers/2740/article98604.htm

А почему же в то время рядом не было хранительницы всех прав?

Вот ее ответ:

«к 1979 году ему уже нужна была не просто приходящая время от времени помощница, а постоянная сиделка. ... ему не друг стал нужен, не женщина... Бедная, беззащитная его старость стала предметом шоу. И я не умела это прекратить. Только могла отстраниться. Умер на руках чужих людей, и никто не понял его последних слов».
http://www.booksite.ru/varlam/article12.htm

То, есть, быть другом и возлюбленной она могла, а потом вспомнила, что ведь сама-то замужем, что у нее трое детей, и что сиделка – это не для нее. Впрочем, это, конечно, ее право и здесь никто не может бросить камень.

Но остается маленькая загвоздка. Сиротинская не раз писала, что все годы жизни на свободе вокруг Шаламова были стукачи и соглядатаи. В том числе один поэт П, не названный по имени.

По ее же словам, и Шаламов знал, что в его среде были, есть и будут осведомители.

Вот слова Сиротинской:

«Он смотрел на меня — как рентгеном просвечивал. Думал, не стукачка ли это.
— Он все время боялся стукачей?
— Нет! Он не боялся. К нему ходил один малоизвестный поэт, Варлам точно знал, что он стукач. Знакомый стукач — это лучшая защита! Ты знаешь, что он стукач, и говоришь ему то, что положено!
http://www.web.mk.ru/numbers/2740/article98604.htm

Но как быть с самой Сиротинской? Она была работником Российского государственного архива литературы и искусства (РГАЛИ), а вскоре стала заместителем директора этого заведения. Известно, что такого рода архивы находятся под постоянной опекой органов. Эти писатели, такой народ... За ними нужен постоянный присмотр. Напишет что-нибудь, а потом хлопот не оберешься, как то было с «Архипелагом ГУЛАГ». Лучше на всякий случай хранить такие писания у себя. Как это сделали с рукописью Гроссмана «Жизнь и судьба» и даже с рукописями фантаста Ивана Ефремова. А тут – старый зэк, с Колымы, пишет «Колымские рассказы». Как раз часть написал, они даже уже были опубликованы в американском «Новом журнале» в 1966 году.

Далее начинаются события, которые можно отнести за счет случайных совпадений. Как раз в том же 1966 году у Шаламова дома появляется работник архива Ирина Сиротинская и просит его рукописи для своего учреждения. Замужняя дама, мать троих детей, отдается внезапно нахлынувшему чувству, становится возлюбленной опасного писателя. А когда писатель перестал писать, все сказал да и вообще начал угасать, стало быть, потерял интерес для бдительных товарищей, она «Только могла отстраниться», и к столетию покойного сказать: «Мы отметили десятилетие знакомства в 76-м, потом были и звонки, и письма, но…». Именно – но. Через 10 лет постоянной связи архивная дама вспомнила, что «Варламу Тихоновичу нужна, наконец, определенность. Либо я оставляю детей и мужа и ухожу к нему, либо - оставляю его». http://www.booksite.ru/fulltext/1sh/ala/mov/26.htm

Решила-таки оставить Шаламова. А этот ее нигде не названный муж.... Тоже ведь внес свой вклад в дело русской литературы, не запрещал встречаться с писателем, можно было бы такого человека и назвать по имени.

Я не делаю никаких выводов. Только фактические сведения и даты. Более того, следует с признательностью оценить вклад Сиротинской в дело сохранения памяти (и его наследия) о большом писателе Шаламове. И даже если она вынужденно писала отчеты для «архива», то написаны они были благожелательно, это видно потому, что ничего плохого с Шаламовым не случилось. Не стоит думать, что отчеты писались «по собственному почину» или по злобе. Просто по служебной обязанности. Хочешь работать за границей – пиши отчеты. Служить переводчиком в Интуристе – пиши. Быть замдиректора архива литературы – пиши. Это большая удача и счастье для Шаламова (и для нас), что около него оказалась именно Ирина Сиротинская.

Шекспировская судьба у Шаламова. Его первая жена Галина Игнатьевна Гудзь (1910—1986) после отсидки в Казахстане и его дочь Лена (1935-1990) стали сталинистками, они превратились в поклонниц тирана. Жена после своей отсидки развелась, дочь писала в анкетах, будто бы отец умер, училась в институте, вступила в комсомол. Когда Шаламов вернулся, она отца не признавала. На вопросы об ее отце, замечательном писателе, отвечала: «Я не знаю этого человека».

В 2000 году наследники большевиков, «социально близкий элемент», то есть – обычные воры, отрезали и украли с могилы Шаламова бронзовую голову (чтобы сдать во Вторчермет) – бюст работы скульптора Федота Сучкова, бывшего лагерника, друга Шаламова . Это преступление никогда не было раскрыто. Через год памятник восстановили. В ответ на обращение работников музея Шаламова и творческой интеллигенции Москвы и Вологды специалисты череповецкого АО «Северсталь», имеющие опыт художественного литья, совместно со скульптором А. Г. Контаревым (Сучков к тому времени давно умер) изготовили новый бюст (в июне 2001 г.). Для предотвращения соблазна преступников памятник на этот раз сделали из чугуна. Все расходы АО «Северсталь» взяло на себя. Да, теперь он чугунный, и только это позволяет надеяться, что его не украдут экспроприаторы.

Общим местом является мысль о необходимости покаяния за все ужасы коммунизма. Реже пишут, в чем же должно проявляться это покаяние. Допустим, в осуждении. Встать с постным лицом и как бы скорбным похоронным голосом сказать: мы, знаете ли, тоже осуждаем....

Можно опубликовать «черную книгу коммунизма» с описанием злодеяний. Можно - «расстрельные списки».Есть и такие книги, например, по Донскому кладбищу, как-то МК публиковал списки по расстрельным делам в Бутово, потом эти списки вышли в трех томах - более 20 тыс. человек, потом - по расстрелам и захоронениями на "спецобъекте Коммунарка" - на даче Ягоды, еще в некоторых местах, но на всех не хватит лесов см. http://www.memo.ru/memory/communarka/index.htm ).

Можно заложить Соловецкий камень в знак будущего памятника жертвам. Все это хорошо, но – не то. Вернее говоря, то, но этого очень мало. Выжившие узники ГУЛАГа - люди пожилые и больные. Им жить не на что. Священным долгом осознавшего свое безумие государства была бы выплата больших пожизненных компенсаций и пенсий всем политзэкам, работавшим на «великих стройках коммунизма». А вот этого-то никогда не было сделано, хотя выживших уже мало и скоро не будет совсем. Выдали как-то на поллитра – все. Вот это и значит, что никакого раскаяния не произошло. Яд коммунизма не выведен из организма. Более того, он набирает силу. Надо ли сравнивать с преодолением нацизма в Германии? Можно, но контраст слишком очевиден. Сам Шаламов однажды мог бы воздать одному из главных преступников, но – упустил момент. Ходил он одно время в Ленинскую библиотеку, туда ходил и Молотов. Потом вспоминал: «Встретил Молотова в Ленинской библиотеке. И - не дал ему плюху! Встретил — и не дал!».

Я тоже ходил очень часто в 1966-1968 годах (писал диссертацию). Видел правую руку Сталина. И тоже мог бы дать, да.... как-то и мысль такая не возникала. Молод был.

Есть своего рода изыск и хитрость мировой истории в том, что большинство коммунистических палачей было покарано другими коммунистическими палачами. Эту особенность системы первым заметил Солженицын. Он писал (Архипелаг ГУЛАГ): «Где было им тогда представить, что История всё-таки знает иногда возмездие, какую-то сладострастную позднюю справедливость, но странные выбирает для нее формы и неожиданных исполнителей. И если на молодого Тухачевского, когда он победно возвращался с подавления разорённых тамбовских крестьян, не нашлось на вокзале еще одной Маруси Спиридоновой, чтобы уложить его пулею в лоб, — это сделал недоучившийся грузинский семинарист через 16 лет». Затем одни палачи делали жертвами других, пока и до них не доходила очередь.

Любопытный штрих к биографии оберпалача Николая Ежова, этого гнусного большевистского карлика (151 см.).

На так называемом «суде» (закрытом) в феврале 1940 года Ежов охотно признал свой гомосекусализм (он был бисексуалом, его жену Евгению Соломоновну Хаютину в его отсутствие пользовал Исаак Бабель), за который даже согласен быть расстрелянным, но отрицал свой шпионаж, хотя больше, чем расстрел все равно бы не получил. В качестве признания, но и смягчения своей вины он сказал так:

«Есть и такие преступления, за которые меня можно и расстрелять (видимо, имел в виду свой гомосекусализм – В.Л.)... Я почистил 14 тысяч чекистов. Но огромная моя вина заключается в том, что я мало их почистил. Везде я чистил чекистов. Не чистил их только лишь в Москве, Ленинграде и на Северном Кавказе. Я считал их честными, а на деле же получилось, что я под своим крылышком укрывал диверсантов, вредителей, шпионов и других мастей врагов народа».

Однако «сладострастная поздняя справедливость», воздаяние вовсе не за действительные, а за вымышленные преступления (каковые вменялись всем казненным) не может заменить юридическое оздоровление страны. Да и какое оздоровление, если в МК от 23 июня читаем:

«За деньги практически любой желающий со стороны мог заказать распечатку переговоров интересующего его человека. Задержан начальник отдела управления специальных технических мероприятий ГУВД Михаил Яныкин. У группы руководителей был свой четко налаженный бизнес. Клиентов, которые заказывали прослушку, находили с помощью гражданских посредников. Стандартная такса за прослушивание телефонных разговоров в течение недели — 10 тысяч евро.     Из неофициальных источников "МК" стало известно, что от работы отстранен также замначальника МУРа Николай Орлов. Как считают наши эксперты, именно он стал главной мишенью уголовного дела. И прослушка, которой занимаются не только в этом ведомстве, — только повод, чтобы сместить Орлова с его нынешней должности».

http://www.web.mk.ru/numbers/2745/article98986.htm

Но это затронули пару неугодных лиц. А вообще прослушка в России , особенно на политическом уровне, процветает больше, чем то было даже в СССР.

12 июня 2007 года в Вашингтоне состоялось открытие памятника жертвам коммунизма. Принявший участие в церемонии президент США Буш возложил на коммунистические страны вину за гибель 100 миллионов человек (цифра, конечно, символическая) и призвал Запад избавиться от "морального слепого пятна" по отношению к подобным режимам.

Вот самое важное из сказанного им.

"До сих пор в нашей столице не было памятника жертвам империалистического коммунизма - идеологии, унесшей жизни около ста миллионов невинных мужчин, женщин и детей. Мы не можем позволить зверствам Ленина, Сталина, Мао и Кастро померкнуть на страницах истории. Общее число убитых во имя коммунизма является ошеломляющим. Оно столь велико, что точный подсчет невозможен. В соответствии с оценками, коммунизм унес жизни десятков миллионов людей в Китае и Советском Союзе, а также миллионов в Северной Корее, Камбодже, Африке, Афганистане, Вьетнаме, Восточной Европе и других частях земного шара. Среди жертв коммунизма невинные украинцы, которых Сталин морил голодом, русские, которых Сталин расстреливал, литовцы, латыши и эстонцы, которых депортировали в советские концлагеря в Арктике".

Все эти жертвы стали возможны потому, что "коммунисты, террористы и радикалы, которые напали на нашу страну, являются последователями смертоносной идеологии, которая ненавидит свободу, раздавливает всех несогласных, имеет экспансионистские амбиции и преследует тоталитарные цели".

Закончил он так: "Этот мемориал создан для того, чтобы будущие поколения помнили о преступлениях, совершенных в ХХ веке, и никогда не повторили их".

На церемонии открытия присутствовали очень многие представители зарубежных стран – парламентарии и послы. Но зато блистательно отсутствовали чиновники из российского посольства, хотя оно и находится рядом.

Повод: отмечали «День России», который совпал с датой церемонии. А ведь дата только случайно совпала, ибо она была приурочена к двадцатилетию со дня знаменитого выступления Рональда Рейгана на Берлинской стене, в котором он призвал советские власти снести преграду между Западной и Восточной Германией, а вовсе не к «независимости России от СССР».

Официальная «Российская газета» ни единым словом не обмолвилась об открытии мемориала. Падкий на разные сенсационные события МК – тоже. Вообще, почти никто. Не было ни слова сказано в новостных передачах всех российских телеканалов. Только в конце недели, 16 июня в своей программе «Реальная политика» Глеб Павловский свел всю церемонию и речь Буша к одной фразе: «Президент США Буш обвинил русских в уничтожении 100 миллионов человек». Каждый легко увидит соответствие этого резюме сказанному Бушем. Это значит: население России даже ничего не узнало об открытии мемориала жертвам коммунизма. А узнали только, что Буш совершенно оборзел. Дали маленькую информацию «Известия», еще кое-кто – и все. Зато «Российская газета» на следующий день сообщила о важнейшем происшествии: «12 июня заложен первый камень Китайского делового центра, который скоро появится в Москве». Крайне актуально и необходимо знать всем. А вот памятник жертвам коммунизма появится не скоро. Если вообще появится.

Это видно по тому обстоятельству, что во время демонстрации фильма «Завещание Ленина» по каналу «Россия» в это же самое время первый канал вне расписания пустил фильм по Лермонтову "Печорин", рассчитанный на ту же самую аудиторию. Нужно было снизить эффект от лагерной темы, если уж впрямую запретить нельзя. В результате фильм имел аудиторию в 5-6 процентов, то есть, прошел малозамеченным. Это не случайность. В начале этого года точно так же во время показа солженицынского «В круге первом» параллельно дали премьеру «Золотого теленка».

Коммунистическая и как бы «патриотическая» пресса вообще взвыла: она усмотрела в «нападках» на коммунизм унижение России! Все тексты построены так, что становится ясно и понятно: их авторы сами отождествляют коммунизм с Россией. И вещают, будто бы коммунизм ей исконно присущ и является ее сутью.

Нет худшей услуги делу России и ее репутации, чем эта. Это все равно, как если бы после открытия мемориала жертвам нацизма, некто заявлял, что тем самым унизили Германию и ее народ, так как нацизм есть суть этой страны.

Впрочем, я приведу ряд цитат с тем, чтобы они сами говорили за себя.

«Язык не поворачивается перевести вкравшийся в официальное название ритульно-жертвенного поедания коммунизма латинский корень "dedication" (в прямом смысле означающий "посвящение"), как "торжественное открытие" мемориала, к чему склоняют пиар-устроители и американские словари. Аналогичная ритуальная "большая жратва" состоялась год назад на закладке погребального камня этого самого мемориала. Главная задача неизменна – добиться расчленения России и решения "окончательного вопроса" с русскими. Не зря Джордж Буш в своей речи особо отметил отца и дочь Добрянских. Именно галициец Лев Добрянский, зоологический русофоб, боровшийся на стороне фашистов против СССР в составе OSS (Управление стратегических служб, предшественника ЦРУ) был инициатором пролоббированного в конгрессе США и действующего поныне так называемого "Закона о порабощенных народах", в соответствии с которым проживающие на территории России этнические общности признавались "порабощенными" коммунистами и призывались свергнуть ненавистное иго поработителя – русского народа.

Идея создания памятника принадлежала Льву Добрянскому (отцу нынешней советницы Кондолизы Райс по России и постсоветскому пространству Поле Добрянской, осуществляющей преемственность русофобской политики при нынешней администрации).

Нынешний мемориал – факел свободы, напоминающий статую Свободы, это как копия с памятника из папье-маше китайских студентов на Тяньаньмэнь, раздавленной танками во время культурной революции.

От всего этого погребального пения в основном вокруг России веяло черным юмором.

Фонд «Мемориальный фонда памяти жертв коммунизма (Victims of communism Memorial Foundation)» - это официальное прикрытие структур «преподобного» Мун Сон Мена, промышляющего бизнесом на большой политике, «объединенной церкви», наркотиках, порнографии и методично расставляющего свои кадры в высших эшелонах глобального истэблишмента.

Насколько цинично использовался против России (а также Европы, Азии и Латинской Америки) жупел «коммунизма», превращаясь в борьбу против русского народа, поведал президент Мемориального фонда жертв коммунизма Ли Эдвардс. Героями его откровений стали как раз многие из людей, присутствовавших в качестве почетных гостей или докладчиков на торжествах-поминках 12 июня в Вашингтоне. Это и «советолог» Ричард Пайпс, и Уильям Бакли-младший, создававший «профашистские» тайные ячейки в Латинской Америке и многие другие».

Статейку эту в сокращенном и более полном виде автор кинул в два «патриотических» издания, в одном подписала: Ирина Лебедева, собкор в США

Обратите внимание на стилистический изыск: «Фонд «Мемориальный фонда памяти жертв коммунизма...». Вся статейка написана вот так – корявым советским языком обличений и разоблачений. Уровень фактологии виден, например, из фразы: «китайских студентов на Тяньаньмэнь, раздавленной танками во время культурной революции». События на площади в Пекине происходили в 1979 году, спустя 12 лет после завершения культурной революции и спустя три года после смерти Мао и не имели никакого отношения к этой самой культурной революции.

Трудно продираться сквозь бред «собкора в США». Тут все – чушь. Такая же, как приписывание авторства нынешней российской конституции некоему религиозному маргиналу и проходимцу Бобу Вайнеру (это она делала в предыдущей статье). В нынешней статье роль всемогущего распорядителя судеб мира выполняет «преподобный» Мун Сон Мен, что является такой же нелепостью.

Выходит, что все выступавшие и выступающие против коммунизма – фашисты, эсэсовцы, торговцы наркотиками, реакционеры, аморальные типы. Что само открытие мемориала жертвам коммунизма есть оскорбление для России. Между прочим, Буш среди жертв назвал и русских, вопреки выдумкам «собкора».

Весь этот набор слов «собкора в США» чисто концептуально есть не что иное, как повторение советского коммунистического агитпропа, будто бы любой противник коммунизма есть фашист или смыкается с ним, или как минимум потворствует фашизму в силу своей политической слепоты. К тому же все противники коммунизма – люди алчные (да и люди ли они?), мракобесы, растленные негодяи, ибо кем же они еще могут быть, если восстают против самого светлого непобедимого учения Маркса-Ленина-Сталина и самого лучшего в мире прогрессивного строя? Конечно же, таких «людей» следовало бы просто из гуманных соображений расстрелять. Именно это и делал товарищ Сталин, но не успел завершить свою очистительную работу.

Утверждать сегодня, после всего того, что мы знаем, что неприятие коммунизма – это есть борьба с Россией, ибо коммунизм и Россия – неразделимы, -- больше чем глупость. Это - кощунство. Делать это во вменяемом состоянии можно только за деньги. Но ко всем своим коммунистическим регалиям бывший первый секретарь московского горкома, член политбюро и ГКЧП Прокофьев еще добавил «демократические» миллионы, так что может покупать своих платных агентов в США. В частности, ему прислуживает «собкор» в США, нагло попирая законы страны, в которой живет и гражданства которой домогается.

Не было в истории еще идеологии и режима, более свирепого по отношению к собственному народу, чем коммунизм.

Могу заверить, что попытки протащить сюда эту измазанную кровью идеологию ни в коем случае не увенчаются успехом. Мы слишком хорошо знаем с чем и с кем имеем дело.