ЧЕСТЬ ИМЕЮ

15-06-2007

Досадно мне, что слово «честь» забыто,

И что в чести наветы за глаза.
Владимир Высоцкий

В детстве я воровал. Нет, пожалуй, это сказано слишком круто. Правильнее сказать, я поворовывал. А немало было и таких, что воровали. Вот, например, соседский Вовка Манаенко, сын пехотного капитана. Этот и по карманам тырил, и в квартиры через форточки лазил. Шустрый был. Поселок наш маленький, и Вовку как отпетого ворюгу знали все. После очередной акции родители его нещадно пороли. Вовка орал благим матом: «Ой, мамочка, я больше никогда не буду, только не бей меня!», но по оттенкам его блудливого голоса было совершенно ясно, что орёт он картинно, на публику, а воровать он будет далее еще изобретательнее, чем прежде. Скорее всего начнет уже завтра, но не исключено, что и сегодня.

Потом Вовка исчез. Случилось это после того, как у капитана Манаенко пропало табельное оружие, пистолет Макарова. В этот день капитан был дежурным по части, и после снятия пробы в солдатской столовой он отправился домой пообедать горячим украинским борщем со стопкой водки. День был летний, духота, окна все настеж. Сняв китель, капитан аккуратно повесил его на спинку стула в спальне, сверху – портупею с кобурой, а сам полил голову холодной водой из рукомойника и сел обедать. Отобедав, покемарил с полчасика, затем надел китель, взял в руки портупею и похолодел... По сильно облегченному ее весу он мгновенно определил, что пистолета в кобуре нет. Понятно, что кобура всегда держится застегнутой, случайно расстегнуться она никак не может, и потому искать пистолет под столом или койкой дело бессмысленное. А кружевная занавесочка на окне слегка колыхалась под летним ветерком, недвусмысленно указывая, в каком направлении мог уплыть пистолет.

И тут обнаружилось, что Вовки в доме нет. До обеда был, и за столом сидел, а теперь нет. Как выкручивался на службе капитан Манаенко никому не известно, но Вовки с тех пор никто не видел. Жена капитана, Галина говорила, что они отвезли сына в суворовское училище. При этом она тяжело вздыхала и мелко крестилась. Соседки сочувственно кивали головами: «Может там из него человека сделают». Прошли осень и зима, а по весне, сказывают, как сошел снег, в тайге нашли труп мальчика, а при нем заржавленный пистолет. Еще говорили, что его убили японские шпионы, кои на Дальнем Востоке в те годы чуть не табунами ходили. Но это скорее для напущения тумана говорили, поскольку неясно было, зачем японским шпионам пацан, который секретов Родины, военных или каких-либо иных знать никак не мог. Это же Вовка, а не Мальчиш-Кибальчиш какой-нить.

Многие из моих друзей детства пошли сначала по колониям, а некоторые потом и по тюрьмам. Они по складам тырили какое-то военное имущество, а попались гуртом, когда что-то из оружия украли. Самый оторва у нас был Генка, главарь нашей банды. Бандой, конечно, я нашу кодлу лишь для важности называю. Нормальные ребята. Должны же мы как-то организовываться, когда нас, правобережных придут метелить пацаны из корейского поселка. А если мы организованы, чтобы дать отпор, значит и главарь должен быть. Вот Генка и был. На нары его сажали потом часто и надолго. Кражи были только в детстве. Затем пошли грабежи и разбои, а кончилось, как водится, мокрухой.

Но я лучше немножко о себе расскажу, потому как об интересных людях вроде Генки мне известно не много, а врать чего-то не хочется. Сам я по карманам не лазил. Наверное даже не столько потому, что боялся наказания, если буду схвачен за руку, а схвачен буду непременно, поскольку курса обучения не проходил, сколько потому, что тырить по карманам, всем известно - это нехорошо. Я тут не говорю о классике – тайком съеденной банке варенья. Это тоже не воровство, а скорее баловство. Так принято считать в народе. По садам и огородам, конечно, шастали. Через это все в детстве проходят. Кроме тех, конечно, что со скрипочкой в музыкальную школу ходят. Но это же не серьезные люди. В набегах на сады никакого чувства вины быть просто не может, потому что делаешь это не ты лично, а будучи лишь малой единицей среди верных и надежных товарищей.

А вот взять ничьё, у государства, например, это совсем другой коленкор. «Всё вокруг народное, всё вокруг моё» - это же не я придумал. За эти стихи и песни люди деньги получали, а, может, даже и госпремии. И максиму «Кто где работает, там и кормится» тоже не я придумал. И не ты. Да мы и не знаем кто. Народ, конечно, придумал, а народ зря ничего трепать не станет. И потому становятся такие вот принципы вроде как законами природы и обчества. То есть естественным ходом вещей, иначе говоря. Родители что-то приносили по мелочи, соседи, знакомые. Значит, и другие люди тоже. Воровством это, само собой, называть нельзя. А называли это словами «взять» или «принести», а то еще «достать». Разве есть в этих словах хоть какой-либо негативный или предосудительный оттенок?

Слово «воровство» применимо к действу только в том случае, если есть «твоё» и есть «моё», а между ними более или менее четкая разделительная граница и ясные правила обращения между «твоим» и «моим». В отношении к государству такой четкой границы не просматривается, потому что государство само нам со школьных лет вдалбливает, что оно наше. Целиком, значит, наше. Оно ведь с чего начало? Было когда-то «мое», не государственное, и называлось оно частной собственностью. Нажито оно, как справедливо указал нам «Крал Маркс», было явно нечестным путем, путем подлогов, грусного надувательства и выжимания последнего пота из относительно честных людей. Отменили мы такую несправедливость, для чего пришлось отменить и носителей этой несправедливости. Исчезла граница, ушло из обращения и слово «кража».

Что можно у меня украсть? Только костюмчик из драпа или расческу. Фабрик и заводов, газет и пароходов у меня нет, значит и денег особых у меня быть не должно. Живем-то от получки до аванса, перехватывая тройку у соседей, таких же богатых, как и я. Эти самые фабрики и заводы, конечно, есть в собственности. Но не у меня единолично, а у «нас». Поэтому, если я возьму немножко «у нас», ничего страшного с нами не случится. А много я взять не смогу, потому как среди общей бедноты это сразу станет заметно и меня тут же посадят. Вот на чем основывается стабильность нашего государства.

В первом классе у меня случай приключился. Жили мы на подселении. Сосед был забавный, очень добрый старикан. Он работал фотографом, а дома у него был личный фотоаппарат на треноге, в котором объектив настраивался на резкость путем передвижения небольших мехов, как у гармошки. На праздники он нашу семью и соседей фотографировал и потом раздавал фотографии родителям. Ох, лучше бы он этого не делал. К этому времени я уже успешно разбирал будильники. Пытался и собирать их обратно, но получалось пока плохо. С виду они были такие же, но ходить как прежде и звонить вовремя почему-то отказывались.

Я сразу сообразил, что фотоаппарат – вещь куда более тонкая, сложная и интересная, чем будильник. Ясен пень, мне до зуда в руках хотелось посмотреть, как он «внутре» устроен. Дождавшись, когда все взрослые были на работе, я подбил старшего брата взять тихонько у соседа фотоаппарат, «только посмотреть». Времени у нас было вагон и маленькая тележка. Но и аппарат оказался не прост. Самое трудное состояло в том, что у нас, кроме кухонного ножа, никаких других инструментов для разбирания техники не оказалось. Какова же была наша гордость, когда за каких-либо полчаса мы таки развинтили объектив до последнего винтика, а ведь винтики-то были такие, что и в пальцах не удержать. И это обыкновенным и достаточно тупам кухонным ножом. Зато глаз у меня был вострым, и руки, надо полагать, из правильного места росли.

Посмотрели на результаты полной разборки. Пришла пора собирать. Не тут-то было. Самая крупная подлянка была в том, что в объективе оказалась масса тоненьких железных лепестков, которые с помощью едва заметных на глаз выпуклостей должны правильно зацепляться друг за друга. Ох и попотел я тогда, чтобы заправить эти лепесточки на место. Это только потом от соседа мы узнали, что лепесточки эти называются ирисовой диафрагмой. Даже мои детские пальцы стали казаться толстыми и неуклюжими в сравнении с этой хлипкой механикой. Собрал, теряя остатки детского терпения. Но тут оказалось, что остались еще какие-то лишние малюсенькие пружинки. Разбирать снова весь прибор, чтобы вставить эти пружники мне показалось уже немыслимой пыткой. Кроме того, я уже осознал, что моими косолапыми пальцами пружинки эти вставить на правильные места совершенно невозможно. Сам аппарат выглядел внешне в точности таким, как до разборки, только при вращении объектива лепестки не закрывали часть поля ровным кругом как раньше, поскольку их просто заклинило. Что наводило на мысль: тут явно всё дело в этих самых пружинках. На корпусе объектива, кроме того, осталась заметная царапина, сделанная соскользнувшим при сборке ножом, поскольку руки мои к тому времени устали.

Взглянув на часы с кукушкой (которые я еще не разбирал, и потому они показывали относительно точное время), мы поняли, что сосед и родители могут нагрянуть с минуты на минуту. Я сгреб клятые пружинки в спичесный коробок, засунул аппарат в футляр и там же пристроил коробок с пружинками. Все это отнес и поставил на место в комнате соседа. Двери, как это тогда было принято, никогда не запирались по причине отсутствия замков. Замки, они денежку стоят, а денежку эту надо еще заработать. Зарабатывается она тяжким трудом, и потому кажется совершенно неразумным тратить эту малую денежку на замки. Тем более, что и воровать у нас практически нечего.

Проказу нашу сосед обнаружил на следующий день, о чем и заявил родителям. При этом он просил не наказывать нас с братом: «Вы представляете, они разобрали это простым кухонным ножом. Невероятно! Из того, кто это сделал должен получиться классный механик». Нам с братом родители дали по подзатыльнику, тем дело и кончилось. Символичность наказания меня только раззадорила, и я продолжал красть блестящие штучки, подобно сороке. Случаев таких было много. Но рассказать стоит об одном из них, который положил конец такого рода приключениям. Ничего трагического. Скорее наоборот. Я встретил человека, который не крал. При этом мальчик этот был из бедной семьи, постоянно ходил голодным, и был очень чувствительным ко всякой несправедливости. Представляю, как ему было не просто жить, ведь практически вся наша жизнь из одних несправедливостей и состоит. Он заметил однажды мою мелкую кражу и тихим голосом сказал: «Стыдно!». До сих пор не понимаю почему, но одно это тихое слово произвело невероятные изменения внутри меня. Мне впервые стало стыдно, да так, что я до сих пор краснею, стоит мне вспомнить этот тихий голос и грустный взгляд голодного, но честного мальчика, который вскоре после этого трагически погиб. Это была первая настоящая потеря в моей жизни.

Помните тот рубящий жест и не знающий сомнения голос капитана Глеба Жеглова: «Вор... должен... сидеть... в тюрьме!..». В принципе, всё правильно. Нечего тут возразить. Почти аксиома. Капитан Жеглов умел ловить воров, делал это жестко и азартно. Однако, не вызывает сомнение и другое. Все десятки воров, которых он отправил на нары, отсидев положенное, снова принимались за старое, потому что ничего иного делать они не могли и не хотели. Обиды особой на Жеглова не держали: каждый делает, что умеет. Он же мент, значит, ему и положено нас ловить. Зарплату отрабатывает, дело свое знает. А мы – воры, мы тоже специалисты, какдый в своей области. Кто ширмач, а кто и шнифер.

Собственно же проблему можно было решить только поместив этих людей в сытую, спокойную жизнь, в которой воровать не обязательно. Только кто же будет строить такую жизнь из нашего голодного бытия, наполненного свинцовыми мерзостями? Дети кухарки, которую Ленин обещал научить управлять государством – больше некому.

Судя по печальному итогу построения государства нового типа, дети кухарки не очень преуспели в этом деле. Может быть, одним из препятствий на данном пути, помимо важных и малопонятных людям общественно-экономических законов, была привитая с детства ненависть к сытым и богатым, а отсюда и привычка воровать. Ведь что такое воровство, как не подгонка к реалиям жизни известной пословицы «На государство надейся, а сам не плошай».

Потом я отслужил, что положено. Там воровства практически не было. С одной стороны, у такого же солдата или матроса красть почти нечего, соблазнов меньше. Но главное не это, а то, что попавшийся на краже там уже среди братвы не выживет положенного ему срока. Офицеры, конечно, случалось, воровали. Особенно те, что при снабжении или складах. Это понятно, поскольку устоять при таких соблазнах слишком напряжно для человеческой природы.

- - - - - - - - - - -

Много лет спустя я встретился потомками эмигрантов первой волны. Это были богатые, в сравнении со мной, люди, их усадьбы стоили миллионы. Сначала я держался несколько настороженно: «Как они примут продукт советского воспитания». Эта настороженность быстро прошла. Они оказались людьми очень доброжелательными, и по глазам было видно, что доброжелательность эта не внешняя, напускная, как результат воспитания, а искренняя, внутренняя, базисная, которая основывается на общем их отношении к миру и людям его населяющим. Они жадно интересовались новостями из России, которые можно узнать не в готовом виде из газет, а в живом общении, когда ход беседы можно повернуть в любом направлении, представляющем интерес. Из бесед с ними я узнал, что всем им пришлось по многу раз менять страну и место жительства, так что за границей пришлось начинать жизнь практически всем с нуля – без денег и связей. Образование и жизненный оптимизм – вот те опоры, которые заменили деньги и связи и помогли им достичь высокого положения в новой жизни. Я не заметил ни малейших признаков спеси и бахвальства, хотя многие из них наследовали высокие дворянские титулы. Как резко все увиденное мной контрастировало с теми впечатлениями об эмигрантах и эмиграции, которые я вынес из романов Алексея Толстого и фильма «Бег».

Свежим взглядом я отметил два главных отличия, отделявшие этих людей от нас, родившихся и проживших всю жизнь в России, о которой их родители и они сами могли только вспоминать. Их язык был столь безупречен, что сами собой возникали мысли о том, что беседуешь с современниками Пушкина и Чехова. Разумеется, они не знали совершенно современного русского жаргона. Это выглядело очень мило.

Другая особеннность их состояла в том, что они никогда не врали. Каким чутьем мы распознаем вранье, пообщавшись с человеком несколько месяцев, я угадать не берусь, но человека неискреннего, способного на ложь, я распознаю достаточно быстро, иногда с первых же слов. Эти не врали совершенно и всегда смотрели собеседнику прямо в глаза. Думаю, такое можно привить человеку только системой воспитания с самого раннего детства.

В детстве я врал не задумываясь. Злого умысла в этом, как правило, не было. Мелкое вранье просто оптимизировало выход из сложных, запутанных и неоднозначных ситуаций, когда ответ нужно давать немедленно, а хорошего ответа пока нет. Поскольку врали все, и товарищи и взрослые, никаких неудобных мыслей от такого вранья не появлялось. К счастью, никто из-за моего вранья не погиб, не попал в тюрьму и особо не пострадал, и потому большинство случаев вранья забывались тут же, как только сложная и запутанная ситуация рассасывалась. Накапливающийся жизненный опыт подсказывал: если начал врать, ни в коем случае не признавайся, даже если тебя приперли к стенке. В крайнем случае, когда никакого подходящего способа выкрутиться не видно, молчи как партизан. Потому что люди злопамятны. Они не просто накажут тебя, признавшегося во вранье. Они запомнят это надолго. И потом еще не раз тыкнут тебе в душу пальцем, хотя со времени признания прошли годы, и тебе казалось, что твой проступок можно было бы и забыть.

Колчак-Деникин-ВрангельМужики плачут редко. Некоторые несгибаемые большевики, говорят, вообще не плачут. Но есть еще и ситуации, когда от избытка эмоций у человека мурашки бегут по коже. Чаще от страха, но совсем редко бывает и наоборот – от эмоций возвышенных. Именно такие мурашки я ощутил не так давно, когда мы в компании просматривали фильм Никиты Михалкова «Русские без России». Этот фильм состоит из 7 серий, а меня, бывшего моряка поразила больше всего серия «Гибель русской эскадры». Извиняюсь перед читателями, которые успели посмотреть этот фильм, но мне придется пересказать некоторые его эпизоды и комментарии Никиты Михалкова, чтобы было понятней, что именно меня поразило в нем.

Сюжет фильма начинается с того, что осенью 1920 года началась эвакуация Белой армии и гражданского населения из Крыма. 31 судно из Севастополе и 101 судно из Феодосии, Керчи и Ялте, будучи перегруженными до предела, сумели вывезти более 150 тысяч человек. В сложнейшем переходе до Константинополя русские моряки не потеряли ни одного судна, ни одного человека. Как резко контрастирует эта скупая информация с описаниями хаоса и панического бегства белогвардейцев под мощными ударами Красной армии, которыми нас пичкали все 70 лет советской власти.

В Константинополе оставили большую часть гражданского населения, а военная эскадра отправилась в г. Бизерта в Тунисе, колонии Франции. Рассказ о дальнейшей судьбе эскадры и моряков ведут живые свидетели: Анастасия Манштейн-Ширинская – дочь командира миноносца «Жаркий» и Александр Плотто – сын командира эсминца.

Четыре долгих года моряки и часть их семей жили на боевых кораблях, поддерживая уставный распорядок, ежедневную приборку, проворот механизмов и положенные по Уставу учения для поддержания квалификации военных моряков. Четыре долгих года команды кораблей ежедневно выстраивались на палубе и замирали в строю по команде: «На флаг и гюйс, смирно!». На корабле «Георгий Победоносец функционировала школа, и дети моряков получали полный курс российской гимназии. Четыре года военные моряки были в полной готовности выйти в море на бой с большевиками.

Годы эти были совсем не простыми, поскольку содержание военной эскадры – это очень дорогое дело, и Франция по договоренности с командованием эскадры начала постепенно продавать корабли другим странам. Не обошлось и без инцидентов. Мичманы Непокойчицкий и Рукшин, узнав о том, что канонерские лодки «Страж» и «Грозный» проданы Италии, попытались затопить суда, открыв кингстоны. Обратите внимание, какие знаковые фамилии у этих русских патриотов – беспокойная и разрушительная. На суде они заявили, что спуск андреевского флага на боевом корабле равносилен гибели корабля. Как русские моряки, они не могли допустить такого надругательства. Полагаю, никто, кроме военных моряков, не способен в полной мере осознать трагизм подобной ситуации.

Самым страшным событием для эскадры стал октябрь 1924 года, когда Франция признала Советскую Россию. В соответствии с дипломатическими решениями Франция должна была передать корабли эскадры большевикам. Для французского командования было очевидно, что после опубликования этих документов русские моряки попытаются затопить боевые корабли. На эскадру прибыл французский контр-адмирал Эксельманц. Перед строем русских моряков он поклялся, что ни один русский флаг не будет предан поруганию. Приказом №147 командующий эскадрой контр-адмирал Беренц объявил о том, что русская эскадра прекращает существование. В 17:25 по команде: «На флаг и гюйс, Смирно!» на всех кораблях были спущены андреевские флаги.

Мог ли ты представить, Великий Петр, русские адмиралы Синявин, Ушаков, Нахимов, что ваши флаги будут спускать на лучшей эскадре российского флота? Для русский моряков это равносильно массовому убийству.

Еще одно событие в жизни эскадры совсем не просто осознать. Для приема судов из России прибыла правительственная комиссия под руководством контр-адмирала Евгения Андреевича Беренса, родного брата командира эскадры Михаила Андреевича. Евгений Беренс служил на крейсере «Варяг» и участвовал в знаменитом бою в бухте Чемульпо, где героический крейсер затонул в неравном бою, не спустив флага. После революции он, всю жизнь прослуживший в императорском флоте, сразу перешел на сторону красных и дослужился до командира эскадры. Нет, не случайно большевики именно его выбрали руководителем комиссии по инспекции судов. В этом был особый садизм для обоих братьев. Михаил Беренс уехал из Бизерты на время работы комиссии. Из фильма не совсем ясно, почему далее ни один из кораблей не вернулся в Россию. Может быть, у Советской России тогда не нашлось достаточное количество квалифицированных офицеров и экипажей для выполнения столь сложного перехода.

По прекращении жизни эскадры матросы и офицеры устраивались для мирной жизни в Тунисе. Работы всем недоставало. Бедствовали. В начале 30-х годов Франция издала закон, по которому жители колоний должны были принять французское гражданство, иначе они должны быть уволены с работы на государственных предприятиях и организациях. Двойное гражданство не допускалось. Многие моряки отказались принимать гражданство, оставшись в совершенной нищете, как политические эмигранты. Среди них были бывший командир эскадры контр-адмирал Беренс и бывший начальник морского порта Герасимов, через руки которых в свое время прошли огромные деньги на содержание боевых кораблей и экипажей. Оба они умерли в убогих комнатушках в полной нищете, не накопив за десятилетия службы ни рубля на похороны.

Тут самое время напомнить об отношении к воровству в наше лихое время. Что же было у этих людей, вместо естественной, казалось бы, у крупных руководителей предприимчивости. На память мне не приходит ни одно слово, кроме слова «Честь». Именно так его следует писать, с большой буквы. Никак оно не укладывается в малый размер шрифта. Но сначала я закончу эту краткую справку об эскадре.

В 1992 году Указом Президента на военно-морские корабли Российской Федерации был возвращен андреевский флаг – символ неувядающей славы русского флота. Среди лиц, не принявших французского гражданства была и Анастасия Александровна Манштейн-Ширинская, которой МИД Российской Федерации выдал российский паспорт на склоне ее жизни, которую она провела в Бизерте. В Париже до сих пор существует Русское Морское Собрание. Его председателем является сын русского морского офицера Александр Владимирович Плотт, который одновременно имеет должность Советника Министерства Обороны Франции. Когда-то членами Морского Собрания были более 150 русских моряков черноморской эскадры и их сыновей, но мы не вечны. Теперь их около пятидесяти.

Медленно, исподволь приходило мне понимание того, чем, прежде всего, отличаемся мы, дети кухарки от этих людей. Даже не от дворян вовсе, а от простых матросов и мичманов. И опять, кроме слова «Честь», ничто не приходит мне в голову. Но даже тот слабый слепок понятия о чести, который я получил от живого общения с ее оригинальными носителями, смогу ли я передать ясное представление о нем моим детям, когда руководителя мошеннической финансовой пирамиды МММ, ограбившего сотни тысяч людей, на наших глазах выпускают на свободу, слегка пожурив. Я попытаюсь это сделать хотя бы для внуков, поскольку дети мои давно уже взрослые.

14 июля 2007 г.

Комментарии

Добавить изображение