ЛИТЕРАТУРНЫЕ БЫЛИЧКИ [2] - ТАЛАНТЫ И ПОКЛОННИКИ

Не помню, зачем я к нему зашел. То ли за кофе, то ли за сигаретой. И попал в самый разгар семейного скандала.

Как и все студенты Литературного института, Роман Х. делил в общаге на Бутырском хуторе с кем-то комнату на двоих. Когда приезжали родственники (родители или жены), их селили в однокомнатных квартирах, которые были в торце каждого коридора. К Роману приехала из Самары жена Валентина, пухлая блондинка лет тридцати, участковый врач в районной поликлинике, нашла в его кармане любовную записку и со всей страстью женщины, истосковавшейся по мужской ласке, устроила мужу разбор полетов.

История поступления Романа в Литинститут была не совсем обычной. Конкурс был сумасшедший, человек сто на место. Сколько сейчас, не знаю. Поэты в те годы собирали стадионы. "Поэт в России больше, чем поэт". Поэзия подменяла собой политику, историю, философию, даже экономику, была ристалищем жутких идеологических битв. Тот же Евтушенко написал: "Ты спрашивала шепотом, а что потом, а что потом. Постель была расстелена, и ты была растеряна". И все ходили, обалдевшие от такого дерзкого вызова всеобщему официозу.

Творческий конкурс Роман прошел, вступительные экзамены сдал, хотя в сочинении понаделал ошибок. Но грамматику с поэтов не спрашивали. С прозаиков тоже. Был бы талант. И, конечно, рабочая биография. Это обязательно. Разве может быть талант у юнца, который жизни не нюхал? А грамматика дело наживное.

Вскоре, впрочем, положение изменилось. Одного из выпускников поэтического отделения Литинститута назначили главным редактором областного издательства в Пскове. Деятельность он начал с того, что вычеркнул из плана брошюру Хрущева и вставил два поэтических сборничка. На этом, понятное дело, его карьера закончилась. С увольнением он не смирился, написал протестующее письмо в ЦК, Хрущеву. На двух страницах было семнадцать ошибок. Ректор получил втык, в Литинституте срочно ввели курс практической грамматики. Будущие писатели взбунтовались: что за школярство? Ах, вы и так грамотные? Ну, так напишите диктант, посмотрим, какие вы грамотные. Диктант был повышенной сложности. Перед институтом я работал в районной газете под Ферганой и вычитывал полосы после корректоров. Ошибок сделал мало, всего двадцать шесть. Остальные - по шестьдесят-семьдесят. Бунт был усмирен.

Но в тот год, когда Роман поступал, таких свирепостей еще не было. Его зачислили, дали общежитие, но милиция наотрез отказала в прописке. Как выяснилось, в ранней юности он отсидел в колонии для малолеток шесть лет за соучастие в убийстве. Ничего себе. Да его близко к Москве нельзя подпускать! Никакие ходатайства не помогли. Тогда Роман явился к начальнику паспортного стола:

- Не пропишите – приду на Красную площадь и вскрою вены! Не верите? Смотрите!

На руке белело шесть шрамов. Как не поверить? Прописали.

Но ничего уголовного в нем не было. Есть тип людей, которые всегда соответствуют той роли в социуме, которую занимают. К ним относился и Роман. Смуглый красавец цыганистого вида, с трагической (романтической) седой прядью в смоляной шевелюре. Ни одна женщина не могла устоять перед его мужским магнетизмом. Ему не нужно было выпендриваться, цветы там, разговоры, ля-ля. Просто подходил и клал на плечо руку. Даже стихов не читал. Стихи читал потом – как бонус.

Через несколько лет, прилетев в командировку в Тынду, столицу БАМа, я случайно узнал, что Роман тоже на БАМе, в притрассовом поселке Могот, работает там председателем профкома в большом монтажно-строительном отряде. После института литературная карьера у него как-то не складывалась, он решил атаковать Москву с дальних подходов, с гремевшего тогда БАМа. Поэт – профсоюзный деятель? Безумно интересно. На попутках я добрался до Могота, спросил у девчонок-маляров, где мне найти председателя профкома.

- А вон он!

Вдоль вагончиков по упругой болотине озабоченно шел человек в резиновых сапогах, в мешковатой энцефалитке с пузырями на коленях, в серой кепке бесформенным блином, с портфелем под мышкой. Ни дать ни взять - Еропкин на проводе. И это – Роман?!

- Что с тобой, старина?!

Он удивился:

- А что, а что? Что-то не так?

В тот день у него была отчетно-выборная конфе
ренция. Я заставил его выгладить крахмальную рубашку и костюм, которые он привез из Москвы и ни разу не надевал, вместо галстука артистически повязать красный шейный платок. Когда он появился на дощатой трибунке, сколоченной специально для конференции, публика, в которой девушек было больше половины, ахнула и ошеломленно притихла. Переизбрали его единогласно.

Еще через много лет я столкнулся с ним в Останкино. Он был заместителем какого-то телевизионного начальника по хозяйственной части. Выглядел так, как и должен выглядеть серьезный администратор. И о серьезных административных проблемах говорил, как серьезный администратор.

Но в то время, с которого я начал рассказ, он был поэт, Выглядел как поэт и вел себя как поэт.

Записка, которую для Романа оставили в общежитии на вахте и которую он сунул в карман и забыл выбросить, была такая: "Приезжай вечером. Предки на даче. Твоя С." Что она означала, ни малейших сомнений у его жены не возникло. Похоже, у нее и раньше были основания подозревать его в супружеской неверности. Поэтому она сразу взяла высокую ноту. Сначала Роман попробовал отболтаться:

- Это совсем не то, что думаешь! "С" – Степан. Степка Верхотуров. Алкаш, но жутко не любит кирять в одиночку. Вот меня и позвал. Виктор не даст соврать. Ты ведь знаешь его? – обратился он ко мне. – Ведь алкаш, скажи?

Никакого Степана Верхотурова я не знал (Роман тоже не знал), но кивнул:

- Есть немного. Я, пожалуй, пойду. Загляну в другой раз.

- Сиди! Валечка, что за дела? Человек пришел в гости, познакомиться с тобой. Я ему столько про тебя рассказывал! Чем мы его встречаем? Склокой. На пустом месте!

- "С" – Степан? – переспросила она.

- Ну да! Степка!

- А почему "твоя"?

- Ошибся! В спешке! Хотел написать "твой"!

- Рома, ты стал педиком?

Он опешил:

- Это еще почему?

- Но если друг пишет тебе "твой Степан" – это как?

- Черт! Как ты умеешь все перекручивать! Вот, я уже педик. Ну какой я педик? Вот Виктор не даст соврать! Я педик? Скажи, скажи, не стесняйся!

- Не педик, - сказал я. – Если педик, то латентный. Мне пора. Завтра семинар, а я еще ничего не прочитал.

- Успеешь! Сейчас будем пить чай. С вареньем. Клубничным. Собственного приготовления. Знаешь, какое варенье она варит? Пальчики оближешь! Валечка, чего ты ждешь? Собирай на стол!

Но Валечка сидела, как сестрица Аленушка. С глазами, полными слез, как лесные озера в пору светлых весенних дождей.

- Ну ладно! – сказал Роман. – Ладно! Не хотел тебе говорить. Чтобы не огорчать. Ты же ревнивая, как Отелло! "С" – это Светка. Поэтесса. Да какая она поэтесса! Графоманка жуткая. Пристает ко всем со своими стихами. Вот и ко мне пристала. Записки пишет. Даже не знаю, как отвязаться! И к Виктору приставала. Приставала?

- Не приставала. Я не пишу стихов.

- Вот! - обрадовался Роман. – Он прозу пишет. Поэтому не приставала!

Лесные озера переполнились и пролились.

- Не ври, милый, не нужно, это тебе не идет. Скажи уж честно – влюбился. Я старая, она молодая. Я провинциалка, она москвичка.

От возмущения Роман забегал по комнате:

- Что ты несешь, что ты несешь? Как я мог влюбиться?! У нас дети! Двое, - объяснил мне. - Машеньке семь лет, Ванечке пять. И в кого влюбиться? В эту уродину? Ни кожи, ни рожи! Курит! Матерится! Тьфу, смотреть противно!

- Ты поэт. Поэт должен все время влюбляться, я читала. Это у него естественное состояние. Скажешь, нет?

- Ну, должен, должен, не буду спорить. Я и влюблен. Постоянно. В тебя, дура! – Он повернулся ко мне. - Девять лет женаты, и все время об этом, все время об этом!

- Такая моя судьба, - куковала свое Валентина, подбирая слезы платочком. Одновременно наливала чай, накладывала в розетки варенье. Мне: - Угощайтесь. Сама варила. Нынче у нас было много клубники. – Мужу: - А я ничего. Знала, за кого выходила. Не думай обо мне, Ромочка. Не наступай на горло собственной песне. Любовь – это святое. Поэт не имеет права предавать любовь, я читала. А развод я тебе дам.

- Как?! – ошеломленно спросил Роман. – Развод?!

- Да вот так. Я уже все решила. Не думай о нас. Думай о себе. У тебя большое будущее, слава. А мы проживем.

- Валентина! Ты хоть соображаешь, что говоришь? Какой к черту развод?! Мы уже девять лет живем, у нас дети, двое!

- А что дети? У всех дети. Их я как-нибудь подниму. Ты ведь будешь нам помогать? Не чужие.

- Валентина!!!

- Не нужно, Рома. Давай в последний раз мирно попьем чаю, да я поеду. На вечерний поезд успею.

Он еще побегал по комнате и решительно сел к столу.

- Наливай!

- Что наливать?

- Чаю! Мирно попьем. В последний раз.

- Эй, ты что? – удивилась она. - Ты что это говоришь?

Роман поднял на жену тоскующий взгляд.

- Ты права, Валя. Прочувствовала сердцем. Да, я влюбился. Безнадежно, страшно. Боролся с собой. Ночей не спал. Вот Виктор не даст соврать. Сколько раз я посреди ночи приходил к тебе за сигаретами? Было?

Я подтвердил:

- Бывало.

- Вот, бывало. Но сделать с собой ничего не могу. Не могу, Валя! Не хотел тебе говорить, да что уж тянуть! Не судьба нам век доживать. Горько, но что поделать! Не судьба!

- Рома, ты хоть соображаешь, что несешь? В кого ты влюбился в Степку?

- "С" не Степка. Он Светлана.

- Ты себя слышишь? Как он может быть Светланой?

- Она.

- В уродину!

- Не в уродину!

- Влюбился. Как вы, поэты, легко словами бросаетесь! Какая-то прошмандовка жопкой вильнула, и сразу – влюбился? Ерунда это, милый!

- Не ерунда, Валя! Это трагедия! Я чувствую себя последним негодяем, но ничего не могу сделать!

- Рома, ты смеешься надо мной? Издеваешься? У нас, между прочим, двое детей! Забыл?

- Я буду им помогать.

- Он будет им помогать! А мне на двух работах горбатиться? Хорошо устроился! Виктор, как вам это нравится? Скажите ему, что он дурью мается!

- Роман, ты маешься дурью, - послушно сказал я.

- Слышишь, что тебе говорят? Нет, я не могу! Он влюбился! И говорит, что серьезно!

- Это серьезно, Валя! Очень серьезно!

- Перестань! Я же тебя знаю. Ну, понравилась девчонка. И что? Бывает. Ну, переспал. Переспал?

- Какая ты, Валюха, приземленная! Все к одному сводишь. Не переспал. И в мыслях не было. Она для меня, как… Даже не знаю. Как богиня, мечта! Как Офелия, если тебе так понятнее!

- Даже не переспал. Если, конечно, не врешь. Не врешь?

- Не вру!

- Тогда о чем мы говорим?

- О любви! – заорал Роман. – Мы говорим о любви! Которая свободна, мир чарует! Вот о чем! Законов всех она сильней!

- Милый, ты переутомился. Плохо спишь. Много куришь. Мало бываешь на свежем воздухе. Да и меня давно не было. Но не могла я! Работа, дети. Теперь вот приехала, и все будет хорошо. Успокойся.

Роман обратил на меня тоскующий взор.

- Может, она права? Может, вся эта любовь – только морок, туман в мозгах? Проснешься – и ничего нет? Женщины – они реалистки. Двумя ногами на земле, а мы витаем черт знает где в облаках!

- А я о чем? – подхватила Валентина. – Конечно, витаете! Да витайте себе, я разве против? Поэты и должны витать в облаках, я читала! А про записку забудь, не было никакой записки!

- А ты забудешь?

- Уже забыла!

Я решительно встал:

- Спасибо за гостеприимство. Варенье замечательное. Приятно было познакомиться.

Валентина приветливо улыбнулась:

- Приходите еще. Рома, ты куда?

- Пойду покурю.

- Только недолго!

Мы вышли в коридор. Роман жадно закурил.

- Кажется, пронесло. Ну и смудил я с этой запиской!

Я сказал:

- Рома, тебе не стихи надо писать, а пьесы.

- Это почему?

- Есть люди, у которых от природы поставленный голос. У тебя такой драматургический дар.

- Ты серьезно?

- Вполне.

- А что, нужно попробовать…

Не знаю, стал ли он писать пьесы. Во всяком случае, в московских афишах не было. Может, шли в провинции. В поэты тоже не выбился. С Валентиной развелся. Занялся журналистикой, ездил в командировки от журнала "Смена". Там работала талантливая журналистка Тамара И. Однажды куда-то на северные моря они поехали вместе. Вскоре поженились. Из его стихов помню всего три строчки. И то лишь потому, что в очерке их процитировала Тамара, заметив "У поэтов завидная оперативность":

Волны дичают, ветер крепчает.

Мы охотимся на кита,

Море Беринга нас качает.

Сентябрь 2007