ГРЯДУЩИЙ АТТИЛА

13-08-2007

Игорь ЕфимовЭто - главы из готовящейся к печати книги Игоря Ефимова "ГРЯДУЩИЙ АТТИЛА". Прошлое, настоящее и будущее международного терроризма" (Историко-полит. исследоавние; 180 стр.)

В книге исследуется проблема международного терроризма. Развивая идеи, изложенные в его философских книгах, Игорь Ефимов рассматривает сегодняшний терроризм как одну из форм противоборства народов, находящихся ещё на земледельческой стадии, против народов, вошедших в индустриальное состояние. Погружаясь в далёкое прошлое, автор убедительно показывает, что такая же напряжённая борьба протекала между кочевыми скотоводческими народами и народами, находившимися на стадии оседло-земледельческой. Его главные выводы: борьба предстоит долгая, упорная, и все обещания политиков установить "прочный и справедливый мир" при помощи тех или иных уступок нападающим, останутся пустым звуком, ибо они не учитывают глубинную суть противоборства.

Трёхтысячелетняя история терроризма

Продолжение. Начало в 541 от 26 августа, 542 от 02 сентября, 543 от 09 сентября,
544 от 16 сентября, 545 от 23 сентября, 546 от 30 сентября.

ЭПИЛОГ: ЗАЩИЩАЯ ФЕРМОПИЛЫ

Проведённый нами обзор опасных племён сегодняшних бетинцев, конечно, далеко не полон. Отдельной главы безусловно заслуживают алжирцы – по уровню жестокости их джихад, кажется, превзошёл все другие. Обманчивое затишье в Чечне может означать просто перемещение чеченских террористов в соседнюю Ингушетию и Кабардино-Балкарию: в августе-сентябре 2007 года участились сообщения о нападениях на российские войска в этих регионах. Не утихают гражданские войны в Афганистане, Сомали, Судане, Шри Ланке, Филиппинах, а гражданская война в современном мире всегда чревата терактами за пределами страны. Есть исламисты, которые почему-то верят, что великий и победоносный вождь джихада, долгожданный предводитель Аль-Махди, появится из Йемена.1

Однако, как бы мы ни расширяли объём нашего исследования, пора признать, что с поставленной задачей нам справиться не удалось. Найти среди враждебных – противостоящих нам сегодня – племён грядущих гуннов, норманов, монголов, предугадать, какое из них выбросит на историческую арену Аттилу, Чингис-хана, Тамерлана, мы не смогли и вряд ли сможем. Мерещится даже такая возможность: он не будет конкретным человеком, а окажется мифическим электронным персонажем, созданным – сочинённым – группой заговорщиков, тем самым Аль-Махди, но живущим в киберпространстве, отдающим приказы через вебсайты в Интернете при помощи шифра, известного только командирам армий наступающих бетинцев. У него не будет семьи, биографии, национальности, лица (изображения человека ведь всё равно запрещены Кораном), враги никогда не смогут найти и арестовать его, он останется невидимым, грозным, бессмертным.

Да, этого будущего вождя – живого или электронного Аттилу, – так страстно ожидаемого мусульманами всего мира, мы разглядеть не в силах. Но армии бетинцев, которые он поведёт за собой, уже здесь, перед нами, они начали военные действия до появления главного вождя точно так же, как гунны начали нападать на Рим лет за пятьдесят до появления Аттилы. Эта война тянется уже то ли двадцать, то ли – по другим исчислениям все сорок лет, мы потеряли в ней десятки тысяч бойцов и мирных жителей, но продолжаем от страха выбирать в правители Чемберленов, которые убаюкивают нас уверениями, что никакой войны нет, а есть только отдельные нарушения порядка и законности, которые можно подавить отдельными карательными экспедициями в далёкие страны – Сомали, Афганистан, Ирак.

Думается – хотелось бы надеяться, – что у читателя, прочитавшего эту книгу, таких иллюзий не осталось. Война идёт, к ней нужно отнестись со всей серьёзностью. Автор честно предупредил с самого начала: книга обращена к тем, кто готов защищаться. И всё же представляется естественным, чтобы сторона, подвергшаяся агрессии – то есть индустриальный мир, – ещ раз тщательно исследовала все возможности мирного разрешения конфликта. Давайте ещё раз вглядимся в лица нападающих, вслушаемся в их боевые крики, в лозунги и проклятья, и постараемся понять

ЗА ЧТО ИДУТ НА СМЕРТЬ СЕГОДНЯШНИЕ БЕТИНЦЫ?

Мы уже пытались ответить на этот вопрос в главе о саудовцах (II-3) и в главе «Непокорный бетинец» (I-5). Перечислим ещ раз вкратце те реальные утраты, которые мусульманин провидит в победном вторжении в его жизнь индустриальной эры.

Первое: он безусловно утратит гордое сознание своего превосходства над людьми других вероисповеданий; если он захочет, чтобы машиностроители приехали помогать его стране, ему придётся терпеть на улицах своих городов церкви, костёлы, синагоги и даже буддистские храмы.

Второе: он должен будет – стиснув зубы – смириться с тем, что он привык считать пределом падения в бездну порока: женщин с открытыми лицами, ногами, плечами, мужчин, поднимающих бокалы с вином, кинотеатры и телевизоры, музыку из репродукторов, танцы на площадках ресторанов и прочие мерзости.

Третье: страшное сомнение будет терзать его – почему Аллах не карает неверных за их порочность? Почему сделал их богаче и сильнее него – блюдущего заветы пророка, отказавшегося от наслаждений, даруемых языческими богами, Бахусом и Эросом? Что если не все заветы несут в себе абсолютную истину?

Четвёртое: он утратит абсолютную власть над женой и детьми, должен будет позволить им свободный выбор собственной судьбы и потом ему придётся глотать день за днём позор, которым его единоверцы и соплеменники окружают человка, настолько утратившего честь и достоинство отца и господина.

Но, кроме этих горестно очевидных утрат, он смутно предчувствует и другие поля своей несовместимости с миром машиностроителей.

Кочевнику, для того чтобы войти в земледельческую эру, нужно было расстаться со свободой перемещения в пространстве – и это было для него мучительно.

Сегодняшнему земледельцу для вступления в эру индустриальную необходимо расстаться со свободой перемещения во времени – и он подсознательно сопротивляется этому, порой с отчаянием, кажущимся нам смехотворным.

Мы, люди индустриального мира, уже не замечаем тех кандалов, которые каждый из нас надел на себя – или с которыми незаметно слился с детства. Эти кандалы изящно красуются на наших запястьях, или извлекаются за цепочку из жилетного кармана, или тикают над нашим ухом всю ночь, вырывая потом из блаженства сна убийственно кандальным звоном. Нам кажется абсолютно естественным вовремя являться каждый день на службу и, по возможности, не транжирить впустую рабочее время. Но Алвин Тоффлер абсолютно прав, когда разъясняет, что эта привычка тщательно вырабатывается в каждом из нас школами индустриальной эпохи. «Массовое образование Второй волны (так Тоффлер называет индустриальную эру – И. Е.) обучало школьника чтению, письму, арифметике, основам истории. Это была "внешняя программа". Но под ней скрывалась невидимая и более важная программа. Она состояла – и до сих пор состоит в индустриальных странах – из трёх основных "курсов": пунктуальность, послушание, готовность к рутинной работе. Фабричный труд нуждался в рабочих, которые явятся вовремя, которые будут беспрекословно выполнять распоряжения администрации и производить одни и те же операции в течение рабочего дня.»2

Когда владельцы угольных шахт в Соединённых Штатах начали в середине 19-го века принимать на работу новых эмигрантов из Польши, Ирландии, Греции и прочих земледельческих стран, они первым делом вручали им бесплатный будильник. Сегодня иммигранты из Третьего мира часто думают, что их обходят работой в Европе и Америке из-за дискриминации. На самом же деле им не была сделана в детстве «прививка пунктуальности и рабочей дисциплины», без которой очень трудно вписаться в строго хронометрированное индустриальное производство. Недаром некоторые радикальные исламистские группировки вводили запрет не только на телевизоры и компьютеры, но и на ручные часы.3 Можем ли мы представить себе сегодняшнего албанца, афганца, цыгана в роли авиадиспетчера? Оператора подъёмного крана? Машиниста скоростного поезда? Русский инженер, посланный надзирать за строительством Ассуанской плотины, рассказывал, как египетские рабочие, выслушав его разъяснения, говорили ему: «Господин инженер так ясно описал, что нужно сделать! Наверняка он сам завинтит эти гайки лучше нас, неопытных.»

Первое, что бросается в глаза западному путешественнику в странах Третьего мира: транспортный хаос на улицах и дорогах. Можно подумать, что сама идея подчинения правилам дорожного движения представляется водителям оскорбительным попранием их свободы. Улицы Каира, Джакарты, Карачи заполнены непрерывно гудящими грузовиками, автобусами, машинами, мотороллерами, кидающимися в любой открывшийся просвет без всякой мысли об опасности для себя и других. Джихадист Омар Насири не раз смотрел смерти в лицо, но в своих воспоминаниях он пишет, что никогда она не была к нему так близка, как во время поездки на грузовике по шоссе в Пакистане.4 Мексиканские водители стали кошмаром полиции и мотористов в южных штатах Америки. Думается, что, если бы автомобилем, в котором ехала принцесса Дайана, распоряжался не араб, а француз, она осталась бы жива.

Бетинец не приучен – не хочет – не станет – добровольно подчинять себя дисциплине перемещений во времени и пространстве. Но ещ упорнее он будет сопротивляться другому необходимому условию успешного вступления в индустриальную эру: дисциплине мышления. Ибо эта дисциплина создаётся и поддерживается самым страшным для него элементом – участником духовной жизни человека: СОМНЕНИЕМ.

Сомнение есть некий полицейский, добровольно впущенный нами в сознание, который призван проверять правомочность каждой мысли, каждого утверждения, каждого верования. Индустриальная эра началась не с изобретения паровой машины, а с великих носителей – и защитников – фермента сомнения: Лютера, Эразма Роттердамского, Томаса Мора, Коперника, Монтеня, Спинозы, Декарта, Гоббса, Галилея, Джордано Бруно, Локка, Монтескье, Канта. Выращенные в атмосфере почитания этого ключевого элемента, мы забываем, какой мукой сомнение может обернуться в душе человека, ищущей цельности и единства картины мира.

Слепая вера в пророка, Аллаха, коран, сунну потому так и дорога бетинцу, что она защищает его от этого опаснейшего червя, которым изгрызаны души машиностроителей. Ни в речах шейхов, ни в проповедях мулл, ни в заявлениях джихадистов, ни в интервью террористов не обнаружим мы этого – столь естественного для нас – микроба-искусителя. Понятно, что всякое движение науки давно остановилось в мусульманских странах: её рост и развитие возможны только при условии, что каждый новый шаг, новая формула, новая гипотеза беспощадно проверяется и испытывается этим универсальным инструментом. Но что важнее: развитие какой-то абстрактной науки или возможность прожить жизнь без мук сомнения?

«С самого начала своей истории, – пишет марокканский социолог, Фатима Мернисси, – мусульмане жертвовали жизнями ради того, чтобы решить вопрос, остающийся нерешённым и сегодня: подчиняться или диспутировать, верить или размышлять? Индивидуум и его свобода укоренены в нашей традиции, но эта проблема была утоплена в бесконечных кровопролитиях. Запад с его требованиями демократии пугает нас именно потому, что мы видим в этом зеркальное отражение нашего прошлого, рану, которую не смогли залечить четырнадцать столетий: собственное мнение всегда чревато насилием. Под угрозой меча политический деспотизм вынуждал мусульман избегать дискуссий на темы личной ответственности, свободы мысли, невозможности слепого повиновения».5

Сами идеи некой общей справедливости, правоты-неправоты, общечеловеческих ценностей, гуманизма, научной истины глубоко чужды способу мышления бетинца. Правда всегда должна быть на стороне родича, соплеменника или, по крайней мере, единоверца. Вот уже почти полтора тысячелетия сунниты и шииты убивают друг друга, но, и убивая, и умирая, каждый остаётся надёжно защищённым от сомнений в своей правоте. Именно поэтому мусульманские теоретики и проповедники священной войны с неверными так часто выдвигают требование: «Никаких переговоров, только джихад и автомат». Ибо они правильно ощущают: вступая в переговоры, вы тем самым допускаете возможность – пусть даже отдалённую – какой-то частичной правоты своего противника. И в эту щель немедленно проскальзывает главный враг крепкой веры – микроб сомнения. О чём можно вести переговоры, когда вашему противнику давно – самим пророком даны всего лишь три возможные варианта: а) принять мусульманство; б) остаться при своей неправильной вере, но принять власть мусульман и платить им налог; в) быть казнённым. Уступка новизне может быть только в способе смерти: пуля вместо меча.

Мэри Энн Вивер описывает молодую египтянку Надин, из богатой семьи, которая была «по рождению – восточной фаталисткой, западной либералкой – по образованию и феминисткой – по убеждениям... Внезапно она сменила модные платья на чадру и белую робу... "Это больше поиск своей сути, чем протест, – объясняла она. – Если ты одеваешься и ведёшь себя по-западному, ты вынуждена быть западным человеком. Ислам возвращает тебя себе". В это лето, к отчаянию матери и изумлению друзей, Надин уехала из Каира, чтобы пройти военную тренировку в одном из удалённых исламских лагерей».6

Похожий душевный переворот случился с эмигранткой из Сомали, сестрой знаменитой журналистки Айян Али Хирси, живущей сейчас наподобие Салмана Рушди – под круглосуточной защитой голландской полиции. «Хавеа выучилась говорить бегло по-голландски меньше чем за два года... В борьбе за свободу и независимость [женщин] она всегда была впереди сестры, но вдруг это изменилось. Когда Айян сняла головной платок, Хавеа стала носить его… Она уходила в себя, часами лежала на кровати, смотрела телевизор. У неё случались припадки слёз, её мучило, что она огорчила свою мать, [оставшуюся в Сомали]. Ислам представлялся ей путём возврата домой, к безопасности и спасению... Однажды в морозный день она обернулась к Айян и сказала: "Знаешь, почему эти люди не верят в ад? Потому что они уже живут в нём".»7

Жизнь, открытая каждый день и час сквозняку сомнения, столь привычная человеку индустриальной эпохи, кажется бетинцу-мусульманину адом. А выработанный иммунитет к микробу сомнения даёт ему возможность оставаться внутренне безмятежным в самых тягостных и опасных жизненных перетурбациях.

Поразительным примером – иллюстрацией – этой тотальной незамутнённости сознания можно считать фигуру джихадиста-шпиона, Омара Насири, опубликовавшего недавно свои воспоминания. Марокканец, заброшенный судьбой в Брюссель в начале 1990-х, он добровольно предложил полиции шпионить за исламистами, собиравшимися в доме его матери. Почему? Он разочаровался в идеалах джихада? Проникся сочувствием к жертвам террора? Ничего подоброго. Насири не удостаивает нас объяснением и, судя по всему, не задаётся таким вопросом. Похоже, он просто даёт жизни возможность нести его туда, где наркотик опасности даёт ему наиболее острые переживания.

Оставаясь тайным осведомителем, он одновременно, с риском для жизни, участвует в операции по переправке автомобиля со спрятанной в нём взрывчаткой – через всю Европу – в Марокко. Следующий этап: по заданию полиции он отправляется за сбором информации в тренировочный лагерь джихадистов в Афганистане. Существование в лагере полно тягот и опасностей: холод и жара, грязь и вонь, отвратительное питание, рискованные упражнения с взрывчаткой, тренировочные пробежки ночью в горах, часто кончающиеся падением в пропасть, увечьями, даже смертью. Ноги изранены, кожа почернела и высохла, слезящиеся глаза, изнурительная жажда.

И что же?

Насири полон восторга! «Как я любил наши тренировки! Я любил ощущать тяжесть автомата в руке, любил толчок отдачи... Я любил треск стрельбы по мишеням, взрывы гранат... Выстрелы из пистолетов, из ружей, из миномётов отражались эхом от окружающих гор. Это звучало почти как торжественный хор, и иногда я дрожал от восторга и восхвалял Господа за то, что он привёл меня сюда».8

Насири чувствовал себя посреди единомышленников братьев – соратников, – посвятивших себя великому делу защиты ислама от бесчисленных врагов. Вместе с ними он ликует, когда приходит известие об успешном теракте в Парижском метро (1995). Он жадно впитывает рассказы о страданиях мусульман в Палестине, Боснии, Косово, Чечне, Кашмире, Таджикистане. Он увлечённо слушает лекции о новых мусульманских пророках и мучениках, объясняющих превосходство мусульманства над другими религиями: о Сайиде Катбе, шейхе Аззаме.

Насири изучает правила ведения священной войны. «В бою муджахеддин должен подчиняться строгим ограничениям. Нельзя убивать невинных, нельзя убивать женщин и детей, нельзя уродовать трупы врагов. Нельзя разрушать школы, церкви, колодцы, уничтожать посевы и скот. Нельзя убивать никого во время молитвы, в независимости от того, какому богу молится человек.»9 Но тут же, на следующей странице, ум, избавленный от сомнений, показывает нам, как можно – и нужно! – обходить все эти правила. Кого считать врагом? «Всякого, кто снабжает неприятеля деньгами и оружием, провиантом и водой, даже просто моральной поддержкой, например – журналистов... Если женщина молится Богу о спасении мужа, она ещё не враг. Но если она молит помочь ему убивать мусульман, она враг. То же самое и с детьми... Если ребёнок доставляет еду или даже послание сражающемуся врагу, он становится законной мишенью.»10

Насири рвётся в бой – но куда? Да, Палестина, Иерусалим важнее всего, там – сердце ислама. Но этот фронт не для него. Там его война кончится слишком быстро: он обвяжет себя взрывчаткой и войдёт в первый же израильский автобус. А он хочет сражаться долго, убить много врагов. Чечня! Он слушает рассказы джихадистов из Чечни, мечтает встать в их ряды. Интересно было бы узнать, сколько «выпускников» лагерей джихада приняло участие в захвате больницы в Будёновске (1995), взрывах жилых домов в Москве (1999), атаке на московский театр (2002), на школу в Беслане (2004)?

Однако в Чечню Омар Насири не попал. После окончания «курса учёбы на террориста» он возвращается в Европу и даёт полный отчёт французской и английской полиции обо всём, что увидел и узнал в тренировочных лагерях: имена и клички «курсантов и преподавателей», их число, типы изучавшегося оружия, организация подразделений, технология изготовления бомб. В Лондоне он становится регулярным посетителем мечети, где ведётся пропаганда джихада, аккуратно доносит своим кураторам обо всех контактах главного проповедника, Абу Хамзы, опознаёт людей на показанных ему фотографиях, называет адреса. Но при этом, душой он – полностью на стороне джихада. Полицейскому Марку он объясняет: «Вы не избавитесь от того, что вы называете терроризмом, до тех пор пока не уберётесь с нашей земли и из нашей политики... Причём речь идёт не только о ваших армиях, оккупировавших мусульманские страны. То же самое относится и к вашим деньгам, вашей пропаганде, вашему оружию».11

Вся радикальная исламистская идеология впитана им без тени сомнения: секулярные правительства в мусульманских странах марионетки Америки или России; главная цель Америки – уничтожение мусульман; американская политика контролируется и направляется Израилем – это всякому ясно; однако страшнее Америки и Израиля – шииты; эти пытаются разрушить ислам изнутри.12

Омар Насири не спрашивает себя: если я на стороне джихада, почему я помогаю лондонской полиции следить за джихадистами и арестовывать их? Сознание, избавленное от сомнений, не знает чувства вины. Причастность важной тайне – в данном случае двуслойной – джихадист и шпион остро возбуждает, наполняет кровь адреналином. Но есть и практический смысл: если Насири замешается в террористический акт и будет арестован, на суде он заявит, что действовал по тайному заданию полиции и вполне сможет увернуться от наказания.

Чем платит человек – или целый народ, – открывший свою душу – ум – сомнению? Перед ним неизбежно вырастает угроза отчаяния. У нас нет способов оценки эмоционального состояния народа в той или иной стране. Правда, можно было бы взять в качестве косвенного показателя статистику самоубийств. Мировая здравоохранительная организация ведёт учёт, и результаты этого учёта выглядят соблазнительно наглядными: почти все индустриальные страны, то есть народы, открытые сомнению, имеют в среднем не меньше 20 самоубийц на сто тысяч человек. Катастрофично положение в странах, завершающих процесс индустриализации, но потерявших – разрушивших на этом пути религиозные основы: в России – 70, Украине – 52, Белоруссии 63, Латвии – 57, Литве – 75. В католических странах Третьего мира, в Южной Америке и других картина более утешительная: там коэфициент не поднимается выше пяти-десяти. А в странах мусульманских он колеблется от нуля до двух: Албания – 2,4; Азербайджан – 1,2; Египет – 0,1; Иран – 0,3; Иордания 0,0; Сирия – 0,2.13 Однако при ближайшем рассмотрении эта статистика может оказаться весьма обманчивой.

Во-первых, она не учитывает те ситуации, когда человек от отчаяния кидается на гибельные и самоубийственные поступки: совершает преступления, разрушает себя наркотиками и алкоголем, идёт в террористы-самоубийцы. Во-вторых, отчаяние очень часто выражается в том, что человек бежит из мест обитания, рискуя жизнью – бредёт через безводную пустыню, плывёт в утлом судёнышке через океан, пересекает минные поля. В-третьих, сомнение лишь один из источников отчаяния; человек так яростно вытравляет его лишь потому, что этот источник ему по силам задавить. Остальные таятся в общей нищете и унынии, с которыми он ничего не может поделать. «Когда я приезжаю в мусульманские страны, – пишет Фатима Мернисси, – будь то Пакистан, Египет или Алжир, меня всегда поражает чувство горечи в людях, причём у самых разных – у молодёжи, интеллектуалов, крестьян... Часто это горечь по поводу неосуществлённых амбиций или нехватки элементарных товаров и удобств, но часто и по поводу отсутствия книг, фильмов, телепрограмм... Ни в одной западной стране не видела я такой глубокой тоски из-за невостребованности талантов, упущенных перспектив, неравенства возможностей, абсурдного замораживания карьеры.»14

Омар Насири, в своих разъяснениях британскому полицейскому, по сути повторил лозунг – призыв, – гремящий во всех мечетях: «Никаких переговоров с неверными! Наше требование – пусть они исчезнут не только с нашей земли, но и из нашей жизни!» Но можно ли выполнить это иначе, как исчезнув с лица планеты?

Итак, круг замкнулся. Не только Бин Ладен с его объявлением войны Америке, не только тысячи шейхов, восхваляющих джихад в тысячах мечетей, собирающих деньги семьям героев-самоубийц, не только тысячи вебсайтов на Интернете, но даже джихадист, согласившийся шпионить в нашу пользу, дружно повторяют – твердят нам, что условия примирения остались теми же самыми, какие были выдвинуты пророком Мухаммедом 14 веков назад: принять мусульманство и все его правила; подчиниться власти мусульман и платить им налог; иначе – смерть.

Готовы ли мы принять такие условия?

Будем надеяться, что нет. Будем надеяться, что хватит ещё в наших рядах людей готовых идти в бой за достоинство и свободу. Наше исследование завершим обзором уже имеющихся линий обороны, подумаем над возможностями их укрепления. Но сначала раздвинем хронологические рамки и – в поисках верной стратегии – вглядимся в самые первые атаки бетинцев на только возникавший индустриальный мир – в террор анархистов-социалистов, бушевавший в 19-ом веке.

ИСЛАМ, КОММУНИЗМ И ДЖИХАД АНАРХИСТОВ

Яростное выжигание сомнения из картины мира, свирепая установка на цельность, однозначность и неизменность всех лозунгов, догматов и постулатов, которые мы видим в исламизме, заставляет нас вспомнить другое мощное движение 20-го века, захлестнувшее чуть не половину планеты: коммунизм. Однако коммунистические государства, хотя и представляли огромную опасность для свободного мира, редко прибегали к террору за пределами своей территории. Похищение генералов Кутепова (Париж, 1930) и Миллера (1937), убийство Троцкого (Мехико-сити, 1940), дробина с бацилами в бедре болгарского радиожурналиста Маркова (Лондон, 1979), выстрел в папу Павла Второго (Рим, 1981) – вс это были прицельные операции, спланированные и осуществлённые тайной полицией. Они не были направлены на уничтожение мирного населения, мы не чувствуем в них бурления стихийной – иррациональной – ненависти. Интересно разобраться: почему?

Общие черты идеологии коммунизма и исламизма лежат на поверхности, бросаются в глаза. И всё же, перечислим их ещё раз:

1. Полное подчинение человека воцарившейся догме и властям предержащим.

2. За попытку отступничества – бегство за границу, переход в другую веру – смерть.

3. За критическое или просто ироничное замечание в адрес живых или мёртвых святых – смерть.

4. Последовательное подавление свободной рыночной и финансовой деятельности.

5. Строжайший контроль за искусством и наукой, уничтожение неугодных произведений или открытий.

6. «Как коммунистическая партия в её ленинской конструкции, ислам стремится контролировать государство, не подчиняясь ему и не неся никакой ответственности.»15

7. Отсутствие законной и зримой оппозиции, которая могла бы корректировать действия властей – всё тем же инструментом сомнения.

8. Коммунистическая партия всегда права, ибо опирается на священное учение Маркса-Ленина; и так же всегда права господствующая мусульманская улема, ибо она опирается на священные заветы пророка.

9. Весь окружающий мир населён сатанинскими силами капиталистами, неверными, – главная задача которых: уничтожить «светлое царство» – коммунизма, ислама.

10. Смерть в бою с врагами – величайшее жизненное свершение, открытое каждому подданному «светлого царства».

То, что безбожники-коммунисты и фанатично верующие мусульмане выстраивали такие похожие политико-социальные постройки, ясно указывает на наличие исторических импульсов, не связанных с культурно-религиозными традициями различных народов. Коммунистическую модель пытались применять Бен Белла в Алжире, Насер в Египте, Асад в Сирии, Саддам Хуссейн в Ираке, Секу Туре в Гвинее, Кваме Нкрума в Гане, Сукарно в Индонезии, Бургиба в Тунисе – все приступили к национализации предприятий, к жесткому регулированию рыночных отношений, к той или иной форме коллективизации сельского хозяйства. Сходство между этими странами и Вьетнамом, Камбоджей, Кубой, Никарагуа, Северной Кореей было не в культуре, а в том, что все эти народы в середине 20-го века оказались на пороге – перед необходимостью – вступления в индустриальную эру.

Самое распространённое заблуждение западного идолопоклонника демократии – что власть в этих странах была захвачена кучкой заговорщиков, которые не пользовались поддержкой народа; а вот если бы провести там свободные выборы то всё стало бы на место. Но выборы в Алжире (1992), в Пакистане (1997), в Газе (2006) ясно показывают, насколько велико влияние исламистских партий. Даже в сегодняшней Турции судьба секулярного государства висит на волоске. И это происходит потому, что народная масса неспособна провидеть гарантированную нищету, которую несут ей коммунисты и исламисты. Зато она жадно тянется к тем двум реальным благам, которые обещают и те, и другие: свободу от жизненного состязания и свободу от сомнений. То есть равенство и непогрешимость. А что может быть бесценнее?

Неважно, что и равенство, и непогрешимость при этих режимах остаются абсолютно иллюзорными. Иллюзия производит такой же обезболивающий эффект, как алкоголь или новокаин. Именно спасаясь от мук сомнения, даже образованные и одарённые люди так часто кидаются под сень коммунистической идеологии или строгого мусульманства. Жан Поль Сартр был увлечён в объятия троцкизма-маоизма тем же душевным порывом, что и египетский писатель Сайид Катб – в объятия исламизма.

Глубинное сходство – родство – ислама и коммунизма станет нам яснее, если мы раздвинем исторические рамки и включим в рассматриваемую картину век 19-ый. Тогда мы увидим, что воцарению коммунизма предшествовал и способствовал – революционный террор огромной силы, сотрясавший страны Европы и Америки ничуть не слабее, чем сегодняшний джихад. Ненависть к возникавшему индустриальному миру бушевала в сердцах европейских бетинцев-христиан с такой же силой, с какой она пылает сегодня в сердцах бетинцев-мусульман.

Обзор сегодняшнего терроризма мы начали с середины 20-го века. Но, конечно, первые нападения земледельцев-бетинцев на альфидов-машиностроителей произошли не в Палестине 1960-х, а гораздо раньше. Уже в начале 19-го века вторжение машин во все сферы производства приводило к гигантской социальной ломке жизненных устоев, ломка причиняла страдания, страдания вызывали протест, протест порождал акты насилия. Движение «луддитов» в Англии (1811-1816) содержало все знакомые нам элементы: ночные нападения злоумышленников в масках, разрушение и поджоги фабрик, убийства их владельцев, последующая охота за нападавшими, аресты, суды, казни, высылки.16

С середины 19-го века терроризм приобретает международный характер. Но истоки его, как правило, находились в районах и странах, отстававших на пути индустриального развития. Итальянские карбонарии, польские анархисты, российские народовольцы и эсеры, ирландские католики, сербские националисты – все они имеют право получить отдельную главу в историческом обзоре «Земледельцы против машиностроителей». Летопись терроризма в период, предшествовавший Первой мировой войне, не уступит ни длиной, ни кровавостью терроризму, начавшемуся после Второй. Так же бомбы взрывались в кафе и скверах, так же лилась кровь невинных людей на улицах Парижа и Лиона, Лондона и Манчестера, Чикаго и Нью-Йорка, Москвы и Санкт-Петербурга, Вены и Сараева. Существующие формы государств, вступавших в индустриальную эру, объявлялись преступными, а всем сотрудникам административного и судебного управления заранее и заочно выносился смертный приговор. От пуль, бомб и кинжалов анархистов гибли не только рядовые защитники права и порядка, не только министры, губернаторы, полицмейстеры, но и главы государств и члены их семей: русский царь Александр Второй (1881), французский президент Сади Карно (1894), премьер-министр Испании Антонио Канова (1897), австрийская императрица Елизавета (1898), король Италии Умберто Первый (1900), президент США Мак-Кинли (1901), наследник австрийского престола, эрцгерцог Фердинанд (1914).17

Тогда так же, как сегодняшний джихад, движение анархистов-социалистов не имело строгих организационных форм, поэтому полиции было так трудно бороться с ним. Об этом говорил на суде французский анархист Эмиль Генри, бросивший бомбу в парижское кафе: «С каждым днём ненависть переполняла меня при виде этого отвратительного общества... Корни анархизма глубоки: он есть реакция на прогнивший порядок... Он повсюду, поэтому его невозможно поймать. В конце концов он вас уничтожит».18 Гибель невинных людей в огне террора революционеры оправдывали теми же аргументами, что и джихадисты: «Анархисты не будут щадить детей и женщин буржуазии, потому что она не щадит детей и женщин угнетённого большинства», заявил Эмиль Генри.19 И точно так же интеллектуалы и художники во всём мире, хотя и не одобряли вслух акты насилия, дружным хором утверждали, что бороться с ними нужно не ответным насилием, а устраняя несправедливости и жестокости господствующих режимов.

Если бы современный исследователь взялся за написание истории вступления России в индустриальную эру, он вправе был бы разбить свой труд на две части: первая – период революционного террора, начало которого было отмечено фигурами учителей Ленина – Чернышевского, Бакунина, Нечаева, Желябова (1861-1917); вторая – от большевистского переворота в октябре 1917 до падения коммунизма в августе 1991 года, то есть период, в котором коммунистическая олигархия сделала внутренний и внешний террор своим монопольным оружием. Исторические аналогии – дело рискованное, обращаться с ними нужно крайне осторожно. И всё же представляется правомочной такая гипотеза: вступление других отставших стран в индустриальную эру тоже, скорее всего, будет иметь аналогичные два этапа: сначала – стихийный террор, потом – жёсткая диктатура, базирующаяся на исламистской – столь похожей на коммунистическую – идеологии.

Примерами мусульманских государств, вступивших во вторую стадию, можно считать Иран, Сирию, Ливию. Мы почти не видим террористов из этих стран, и это объясняется тем, что тоталитаризм умеет держать своих подданных под полным контролем, крайне затрудняет их свободу перемещения, их контакты, обмен информацией, подавляет малейшие попытки вступления в какие бы то ни было ассоциации друг с другом. Скорее всего и развитие Египта, Пакистана, Саудовской Аравии пойдёт в сторону тоталитаризма, а не в сторону демократии, как надеются благомыслящие интеллектуалы. Но индустриальному миру это принесёт некоторое облегчение. Тоталитарный режим не терпит людей, готовых идти на смерть за абстрактные идеи, – а именно такие представляют сегодня самую большую опасность для нас. Тоталитаризму, по крайней мере, можно грозить ракетами, авианосцами, бронированными вертолётами и поздний Советский Союз показал, что такие «аргументы» на него действуют. Толкать же эти несозревшие страны в сторону демократии – верный рецепт возрождения террора во всей его силе.

НОВЫЕ ФЕРМОПИЛЫ: ДИСПОЗИЦИЯ ПЕРЕД БОЕМ

В истории борьбы земледельцев против кочевников мы обнаружим два знаменитых сооружения, сыгравших важную оборонительную роль: Великую Китайскую стену (постройка началась в 3-м веке до Р.Х.), протянувшуюся на 2400 километров, выстроенную для защиты от кочевников Великих степей; и Стену императора Адриана (начало 2-го века по Р.Х.) длиной 118 километров, перегородившую Британию и защищавшую южную – римскую – половину от северных племён. Представляется глубоко символичным, что и в наши дни две индустриальные державы убедились в печальной необходимости строить защитные стены от нападающих земледельцев. Израильская стена спроектирована для защиты от палестинских террористов, уже начавших военные действия. Американцы строят шестифутовую ограду на границе с Мексикой для того, чтобы остановить поток нелегальных иммигрантов, рвущихся в Америку пока только на заработки. Но, думается, что возникновение террористического движения в этой стране и в Южной Америке – не за горами. Вспышки террора уже наблюдались в Колумбии, Перу, Сальвадоре, да и в самой Мексике его давно применяют индейцы чиаппу, а в сентябре 2007 года террористами там было взорвано несколько нефтепроводов.20

Удалось ли тем древним сооружениям остановить напор кочевников? По этому вопросу мнения историков расходятся. Некоторые любят приводить примеры победных прорывов через обе стены. Однако никто не может оспорить тот простой факт, что в течение почти трёх веков Британия к югу от Адриановой стены принадлежала Римской империи. Или, что гунны, после четырёх веков атак на Китайскую стену (порой весьма успешных), повернули своих коней на Запад и двинулись на завоевание Европы. Китайская стена играла роль важного оборонительного рубежа много раз и в последующие века, вплоть до противоборства с племенами манчжуров в 17-м веке по Р.Х.

Высокая стальная ограда, оснащённая фонарями, сигнальными датчиками, сторожевыми башнями, конечно, должна сыграть свою роль в системе обороны индустриального мира. Однако всякому ясно, что одними военными мерами противостоять наступлению бетинцев невозможно. Фронт сегодняшней борьбы бесконечно шире, он имеет много невидимых участков, тянется в сферах идеологии, политики, юстиции, образования, религии, культуры, и именно здесь ситуация выглядит особенно тревожной. Именно здесь индустриальный мир отдаёт без боя важнейшие позиции одну за другой. Вглядимся же в новейшую историю сражений на этих фронтах, попробуем оценить ширину пробитых противником брешей, число разрушенных крепостей, глубину тайных подкопов.

  • ПРИМЕЧАНИЯ
  • 1. Nasiri, Omar. Inside the Jihad (New York: Basic Books, 2006), p. 289.
  • 2. Toffler, Alvin. The Third Wave (New York: William Morrow & Co., 1980), p. 45.
  • 3. Huntington, Samuel. The Clash of Civilizations (New York: Simon & Schuster, 1996), p. 73.
  • 4. Nasiri, op. cit., p. 110.
  • 5. Mernissi, Fatima. Islam and Democracy (New York: Addison-Wesley Publishing, 1992), p. 19
  • 6. Weaver, Mary Ann. Portrait of Egypt (New York: Farrar, Straus & Girroux, 1999), p. 22-23.
  • 7. Buruma, Ian. Murder in Amsterdam (New York: The Penguin Press, 2006), p. 163.
  • 8. Nasiri, op. cit., p. 144.
  • 9. Ibid., p. 147.
  • 10. Ibid., p. 148.
  • 11. Ibid., p. 298.
  • 12. Ibid., pp. 179-80.
  • 13. Internet, World Health Organization, Mental Health, Suicide Rates.
  • 14. Mernissi, op. cit., p. 56.
  • 15. Scruton, Roger. The West and the Rest (Wilmington, DE: Intercollegiate Studies Institute, 2002), p. 6.
  • 16. Britannica, v. 7, p. 545.
  • 17. Ibid., v. 27, p. 459.
  • 18. Joll, James. The Anarchists (Cambridge: Harvard Univ. Press, 1980), pp. 118-19.
  • 19. Ibid.
  • 20. Radio BBC, Sept. 2007.

(Окончание следует)

Комментарии

Добавить изображение