РОССИЯ, ВЫБОРЫ, ВЕСНА. . .

 

[одноактная пьеса]

Действующие лица:

• Боб – американец, 30 лет. Аспирант. Его давние амбиции специализироваться в международных отношениях растаяли по мере углубления в историческую реальность.
• Митя – ответственный работник одного из влиятельных российских СМИ.Похож на студента.
• Катя – русская американка, в детстве подруга Мити.
• Освальд Шпенглер – серьезный историк средних лет.
• Хосе Ортега-и-Гассет – немолодой, но элегантный лектор. Не знаком с Бобом, Митей и Катей, но знаком со Шпенглером.

Сцена 1.

 

Самолет Москва-Нью Йорк.

Боб с Катей возвращаются из поездки в Россию в составе полуофициальной молодежной делегации. Митя летит тем же рейсом в Нью Йорк по приглашению Кати. Радостное возбуждение от предстоящей встречи с новым миром помогает ему побороть неудобство некурящего салона.

Три часа в полете. Митя поднимается с места, чтобы попросить у стюардессы что-нибудь попить. В хвосте самолета он видит Катю с Бобом, ускоряет шаг, запинается о чьи-то ноги, но сохраняет равновесие.

Боб:&#9- ... я и представить себе не могу, чтобы вообще не было.

Катя (заметив Митю и приветливо ему кивая):&#9- Мы о дебатах, несостоявшихся.

Митя:&#9-... о России?

Катя (улыбаясь):&#9-Снова о России. Всегда о России.

Боб (продолжая не замечать Митю):&#9-Да уж, «демократия это не базар», «крупные партии связаны с народом». Кто ему после этого поверит?

Митя (обращаясь к Кате):&#9-Это он о Путине что ли?

Катя (кивая и вздыхая):&#9-Все еще под впечатлением пресс-конференции...

(к Бобу): А мне почему-то показалось, что когда он говорил об ответственности, какая она тяжелая и прочая, какой груз решать судьбы людей и все такое, мне почему-то показалось, что он подумал о Литвиненко с Политковской.

Митя (небрежно):&#9-Шоу для дам.

Катя (слегка возмутившись):&#9-Митя, ты там живешь. Тебе совсем, никому, ничему, никогда не хочется верить?

Митя:&#9-У меня есть проблемы поважнее.

Боб (саркастично):&#9-Вот именно. Зачем дебаты? Им и без дебатов хорошо. Значит, Россия поголовно поддерживает принятый курс.

Население решает проблемы поважнее. «16% рост зарплаты в этом году и люди хотят, чтобы всегда так было». Так объяснил единогласие?

Митя (спокойно):&#9-Дебаты-недебаты. Это не показатель.

Боб:&#9-Как это...

Митя (спокойно):&#9-Я не закончил. Понимаешь, все время казалось, что он оправдывается. Оправдывается, потому что в чем-то неправ.

Я вот сейчас, все время думал, в чем же? И понял – в главном. Нет у нас настоящего государства. Территория, территориальное единство еще не есть государство. Нет живого динамического сообщества, в котором разные люди идут к общей цели. Общности, нации, живого организма.

Боб неожиданно для самого себя задумывается. «Такую очевидную для них правду американцы не замечают именно потому что живут в ней», решает он.

Боб: Совсем разные люди, ты прав. Я вот не люблю либералов, но благополучно с ними работаю и (посмотрев на Катю) дружу..

Катя отворачивается к иллюминатору. Внизу, под рваными облаками, темнеет великий и вечный океан. Ее вдруг удивляет, что геометрически эта холодная жизнь сейчас ближе и России и Америки.

...

В разговоре проходит больше часа. Катя участвует в споре мало, но ей кажется, что она промокла под ливнем слов и начинает дрожать.

Она идет на свое место и задумывается. Мысль о пестрой земле не кажется ей в тот момент такой уж привлекательной. Она, та твердая и теплая реальность, живые будни и важные мелочи, ее, конечно, мгновенно увлекут, безо всякого сопротивления. Катя это знает, но почему-то не радуется.

Когда Катя возвращается к ребятам, разговор подходит к концу.

Боб:&#9-В пятницу в восемь часов, ок?

Катя:&#9-?

Боб:&#9-Мы решили, в пятницу вечером «Дома» договорим.

Это на улице Перри у Седьмого авеню, ты знаешь.

Катя:&#9-Тогда я встречу Митю у сабвея. (улыбается Мите) Из любого выхода на Кристофер увидишь мое красное пальто.

Митя достает из кармана закладку, пишет на обороте свой номер и передает Бобу. Тот с интересом рассматривает полоску твердой бумаги с рекламой историко-философского общества.

Боб (с усмешкой):&#9-Ортега со Шпенглером тоже придут?

Катя (загоревшись):&#9-Почему бы нет? Если Мефистофель являлся к Фаусту, им не так далеко идти к нам.

Боб (почти перебивая, ехидно):&#9-Они живут среди звезд над Центральным Парком.

Сцена 2.

 

Кафе Дома. Старый дубовый пол, широкие лавки у окна.

Стены обклеены интеллектуальными объявлениями и журнальными вырезками.

Тепло и тесно. Кто-то пишет новый роман, кто-то тихо говорит о политике, кто-то отвечает на емейл и, почувствовав необходимость в подкреплении, подходит к стойке бара.

На подушках у окна сидят Боб с Катей, перед ними тарелки с нетронутыми закусками и пустые кофейные чашки. Сбоку от них, на стуле расположился Митя. Еще два стула – один напротив Мити, другой напротив Боба с Катей пустуют.

От стойки бара к ним направляются два старомодно – один небрежно, второй с иголочки - одетых господина. У каждого в одной руке бокал вина, в другой – тарелка с дымящимся омлетом. Как ни в чем не бывало, они занимают свободные места.

Митя завороженно провожает их взглядом. Боб опускает глаза («боже, как русские не понимают, что неприлично так уставиться»).

Катя (весело): Ну вот, что я говорила!

(Пауза.)

Митя (решившись, с некоторым отчаянием):&#9-Г-господин Ортега...

Ортега (резко повернувшись, сначала внимательно, потом мягко и задорно посмотрев в испуганные митины глаза):&#9- Хосе.

Митя:&#9- Х-хосе, гос-подин Ортега, я вот хотел спросить.

Вы все еще в ужасе от гипердемократии? От масс, как вы говорили?

Ортега: Вы полагаете, молодой человек, что толпа меня перевоспитала?

Митя (немного смущенно):&#9- Вот в России лидеры сейчас думают почти так же, как вы.

(Ортега слушает с доброжелательным вниманием. Полуулыбка его красивых губ не смущает Митю, и тот продолжает.)

Митя:&#9- Они думают, как и вы, что человеческая армия не может состоять из офицеров.

Ортега: Митя, я лишь говорил, что в наше время – в мое и тем более в ваше – обычный человек толпы делает историю. В том смысле, что он стал для истории как уровень моря для географии. Он – голосует.

(все вокруг затаили дыхание). Если не на избирательном участке, то долларом или рублем – в экономике, в политике, в искусстве. Он устанавливает свои вкусы. Диктатуру посредственности.

Митя (не удержавшись, с горечью): А п-против диктатуры посредственности есть исполнительные приказы способных и ответственных людей.

Боб:&#9-Остальные их слушаются.

Ортега: Ребята, послушание не есть подчинение. Подчинение в обществе, не в армии – вы вправе назвать деградацией. Послушание, напротив, включает в себя уважение к лидеру, солидарность с ним.

Боб:&#9-Back to square one. &Iacute-у и каков сейчас моральный авторитет конторы?

Шпенглер:&#9-Господа! Когда это в России было послушание?

Подчинение и только подчинение. Господин и крестьянин. В России по-настоящему не было даже классов.

(Все оборачиваются в его сторону. Катя с удивлением замечает, что его тарелка пуста и рядом с ней стоят уже два пустых бокала.)

Митя (с усмешкой):&#9-Нам хватило классовой риторики Ленина.

Ортега (вздыхая):&#9-Риторика, это кладбище человеческой реальности.

Шпенглер:&#9-Не-реальности, Хосе, нереальности. Помните, Достоевский называл Петербург самым абстрактным и искусственным городом мира? И чувствовал, что однажды этот город может исчезнуть с морским туманом.

А Маркс, Ленин? При чем тут вообще Маркс? В России не было буржуазии.

Ортега: Освальд, мы гордимся, что вы многое знаете из российской истории, но сейчас мы говорим об авторитете правителя. Править не значит принуждать. В нормальным стабильном обществе авторитет власти всегда опирается на общественное мнение – сегодня так же, как тысячу лет назад, у англичан так же, как у дикарей.

Боб:&#9-Что если у большинства нет мнения? Навязать?

Катя (грустно улыбаясь):&#9-Вдохнуть...

Боб:&#9-Родина-мать зовет.

Ортега: Родина-мать, да. Но это – лекарство от распада, средство сохранения, а не строительный материал. Оно не создает нации, только помогает задержать ее разрушение.

Боб:&#9-Патриотизм – не причина и не источник, а следствие существования живого государства.

Шпенглер (торжественно):&#9- Ребята учатся на глазах.

Ортега (улыбается):&#9- Плебисцит решает будущее. Тот факт, что это будущее иногда связано с прошлым, не м
еняет ...

Катя (перебивая):&#9-Люди все время решают, как они хотят жить.

Митя:&#9- Именно. (вздыхает, продолжает задумчиво): Хотят ли в России как-то жить?

Шпенглер:&#9-Когда-то я назвал российскую душу безвольной.

Потому что фаустова этика воплощения своего «я», работа над «я» ... противоречат русскому духу.

Митя:&#9- В смысле для нас это суета?

Шпенглер (грустно): Возможно. Не суета – это бесконечная тоскливая равнина жизни, по которой русский идет безвольно и безрадостно, забыв себя.

Боб:&#9-Вся эта возвышенность есть ни что иное как кровопускание...

Обескровленное государство, в котором люди живут для машины, для правительства, еще для чего-то.

Катя (мечтательно):&#9- Жертвенность... (короткая пауза).

Жертвовать собой ради машины? Оттого что ли, что привыкли жертвовать ради ближнего? Даже незнакомого? Жервовать своим достоинством? Какой толстый оксиморон – достоинством в принципе нельзя жертвовать, потому что тогда оно сразу перестает быть достоинством. Как сорванный цветок может только недолго изображать живой... Что стоит за этим порывом, какое безумие, какая дремучая любовь?

Боб (морщится):&#9-Не отвлекайся. Мы начали про выборы.

(поворачивается к Ортеге, тот неотрывно смотрит на Катю. Боб хмурится.)

Митя (заметив досаду Боба, иронично):&#9-Про свободу.

Шпенглер (видит напряжение и думает, что все и всегда можно исправить теорией): Свобода всегда негативна, всегда есть отрицание традиций, династий, халифатов.

Ортега: Не пугайте детей, Освальд. О свободе у нас будет отдельный разговор. Пока мы разбираемся с демократией. Как общественное мнение, как стадия развития общественного организма, она, разумеется, включает в себя традиции. То есть не может быть анти. Если кто-то объявляет себя анти-Петром, он попросту представляет мир, в котором Петра не существовало.

Но такое уже было, раньше, до рождения Петра. Любое анти есть самое обычное, самое пустое «нет» по отношению к прошлому.

Митя (саркастически):&#9-А прошлое мстит?

Ортега (снисходительно):&#9-Его просто нельзя уничтожить.

Как вечный огонь.

Шпенглер поднимается с места, с трудом проходит между старыми дубовыми столами, чье-то пальто падает со спинки стула на пол, он не замечает. Катя думает, что кафе все-таки предназначего для голодных молодых людей, а не солидных философов. Шпенглер возвращается с чашкой кофе и большой булкой. Не торопясь, садится и отпивает кофе. Все вежливо молчат.

Шпенглер:&#9-В начале демократии царствует интеллект.

История не представит вам ничего чище и благороднее ночного заседания 4 августа 1789 года, Клятвы на теннисном корте или собрания во франкфуртской Паулскирхе 18 мая 1848 года – когда люди, имея власть в своих руках, спорили о правде так долго, что силы реальности смели мечтателей в сторону. Тем временем не замедлил явиться иной критерий демократии : тот, у кого есть деньги, может гордо пользоваться своими конституционными правами. Сколько стоили выборы в Риме? Сотни миллионов сестерций? Каждый политик был в долгу у своей кампании. Выборщикам предлагали обеды, билеты на гладиаторские бои или просто наличные – лучше, как в случае Мило, с доставкой на дом.

Из уважения к традиции, как сказал Цицерон.

Ортега морщится, но молчит.

Катя (риторически):&#9- Неужели недемократия коррумпирована меньше?

Ортега:&#9-К сожалению или к счастью, но история повторяет, что не может быть иной стабильной формы правления, кроме демократии. В современном, массовом обществе не может быть, ибо только она отражает общественное мнение. Все временные усилия ее побороть непродолжительны.

А успех демократии всегда в такой мелочи, как процедура выборов.

У Ортеги длинные тонкие пальцы, которыми он двигает медленно, совсем не в такт своей быстрой и четкой речи.

Боб (вспомнив митины откровения в самолете):&#9- Да, мы знаем, что это единственная живая форма правления.

Ортега (улыбается):&#9- А жизнь всегда – неизвестность.

Люди не знают точно, какую жизнь она обещает, но знают, что это жизнь.

Катя (смотрит ему в глаза):&#9- В общем, живая не значит лучшая. Но в поисках лучшей идешь к смерти. Может быть «хорошо-плохо» вообще не из словаря политики?

...

В 10 вечера Шпенглер, повинуясь точному внутреннему хронометру, поднимает со стула свое грузное тело.

Шпенглер: Спаси
бо, Хосе. Мне пора. Пока, ребята. Завтра я должен рано вставать писать новую главу.

Его суровый, не изменившийся за весь вечер и оттого немного трогательный вид напоминает Кате о связи скуки с гомоморфностью.

Боб, отодвинувшись от Кати, сосредоточенно молчит – то ли от глубины недоступной мысли, то ли от досады перед лицом очевидного интеллектуального превосходства.

Митя что-то пишет в блокнот. Тишина длится полминуты.

Ортега (поднимаясь): Ну...

Катя (тут же вставая рядом, улыбаясь Бобу): Ну мы пошли.

Митя не поднимает головы.

Только когда Катя с Ортегой останавливаются у выхода, Митя осмеливается посмотреть им вслед. Безразлично-галантным жестом Ортега держит Катино красное пальто. Митя замечает, что Боб, забыв об американской вежливости, так же, как он, напряженно уставился на сцену у выхода.

Их взгляды безнадежно сливаются в одной точке.

Им вдруг и одновременно кажется, что весна начинается без них.